Потом меня куда-то тащили — я чувствовал руки на своей одежде. Потом было что-то твёрдое, хирургически холодное под спиной… Оно леденило лопатки и ягодицы.
Мысль, что я лежу где-то голый и беспомощный, вызвала вялое возмущение в мозгу, но быстро скрылась под слоем накатившей эйфории.
Потом Антигона рассказала, что в отключке я был около двух часов. За это время Амальтея — слава Богу, она уже была дома — промыла и вычистила мою рану, сделала перевязку и подключила капельницу.
Собственно, от нестерпимого давления в мочевом пузыре я и очнулся.
Лежал я в какой-то незнакомой комнате, больше всего похожей на лазарет. Всё вокруг было белым, пахло антисептиком и хлоркой.
Это вызвало у меня неприятные ассоциации — представилось, что я до сих пор нахожусь в армейском госпитале, а весь прошедший год, включая «Петербургские тайны» — бред воспалённого воображения…
— Ну, как тут наш больной? — свет заслонили синие, как медный купорос, волосы, и от сердца отлегло.
— В сортир охота, — сказал я, с удивлением отмечая, что горло больше не болит. Немного саднило кожу чуть ниже правой ключицы, но туда меня, вроде бы, никто не кусал…
— Реакция есть — дети будут, — заключила Афина. — Погоди. Вызову Амальтею, она вставит тебе катетер.
— У-у-у, — нецензурно выразился я по поводу её предложения, и скинул ноги с кушетки.
Тело ощущалось, как резиновый шланг, через который текла вода. На удивление, холодная.
— Ладно, так уж и быть. Давай помогу, — Афина подставила плечо и я сумел подняться на слабые, как варёные макаронины, ноги.
С унижением писанья при девчонке пришлось смириться. Сначала у меня долго не получалось, но сжав зубы, я приказал себе расслабиться — как бы абсурдно это ни звучало — и процесс пошел.
Жидкость, из меня выходящая, почему-то светилась и была всех оттенков радуги.
К кровати я вернулся обновлённым человеком. Афина помогла умыться — плечо, наискосок, пересекала широкая белая повязка, на другом светился прямоугольник пластыря, примерно десять на десять. К нему я придираться не стал. Мало ли, зачем налепили…
Улегшись, я наконец сформулировал мысль, которая не давала покой с самого пробуждения.
— Алекс вернулся?
Афина молча качнула головой. В одну сторону. А потом — в другую.
— Что?.. Как?.. — я вновь отбросил одеяло, спустил ноги с кровати, попытался встать…
— Лежи уже, — Афина еле успела подхватить меня подмышки. — Расстрельная команда.
— Но шеф! Его надо искать…
— Вернётся он, — голос Афины не дрожал, был спокоен и собран.
Вот именно: собран.
Внимательно посмотрев на девчонку, я понял, что держится она из последних сил. Игривый тон — бравада. Густая подводка на глазах скрывает усталость и недавние слёзы.
— Котову звонили? — спросил я, впрочем ни на что не надеясь.
— Не отвечает.
— Отец Прохор? — надо отрабатывать версии, одну за другой.
— Вне зоны.
— Ёпрст.
— Это не твоя проблема, Шу. Тебе нужно поправляться.
Я горько усмехнулся. Стыдно было — жуть.
Когда это со мной началось? Пожалуй, ещё в школе. Мой лучший друг Женёк должен был драться с нашим школьным пугалом, Васькой Скибо. Все вышли на школьный двор. Женёк мандражировал, стараясь этого не показать. Я давал ценные, но совершенно непродуктивные советы. Скибо задерживался.
Подзуживаемый жаждой деятельности, я решил сбегать, посмотреть: где его носит? Школа у нас была небольшая, с одного входа до другого — по букве «Г» — две минуты лёгкой рысью.
Когда я вернулся, всё было кончено: Женёк фонтанировал разбитым носом, его временные, в отсутствии меня, секунданты — тоже. Всех потащили к директору, отлучили от занятий на две недели, с занесением в табель. Я остался ни при делах.
Потом — мама. Это я не люблю вспоминать больше всего. Я собирался на гастроли — так, ничего особенного, просто лёгкий тур по городам-спутникам во время каникул — она чувствовала всего лишь лёгкое недомогание. Когда через две недели я вернулся — её уже не было… Я так и не простил отцу того, что он не позвонил. Понимал, с первого дня понимал, что таким образом он пытался меня защитить. Но всё равно не простил.
В Сирии мне дали унизительную кличку Счастливчик. Потому что во время всех значительных заварух, в которых гибли наши, меня обязательно куда-то посылали. То проверить подозрительный объект — ночью, на вертолёте; а в это время террористы утюжили нашу базу… То наоборот: я задерживался в штабе, пытаясь расколоть «трудного клиента» — а наш конвой подрывался на мине…
Не скажу, чтобы прозвище было дано из зависти. На мой взгляд, был в нём какой-то уклонистский душок. Мы мол, отдуваемся, а ты хлюздишь…
В тот раз, когда меня ранили, я пошел наперекор приказу намеренно. И даже был рад, когда выяснилось, что не такой уж я счастливчик.
Неужели моя хромая судьба подложила «фигу» сейчас? Бросила мне этого тератоса, то бишь — вурдалака, и теперь я прикован к капельнице, пока Алекс ловит где-то в городе колдуна…
— Зови Амальтею, — приказал я. — Пусть вколет мне что-нибудь… Чтобы я мог стоять на ногах. И соображать.
Девчонка посмотрела скептически. На мгновение в её веснушках, во вздёрнутом носике и изгибе губ мне померещилась Антигона… Но нет. Синие волосы, строгий однобортный костюм — это была Афина.
Звать никого не пришлось: Амальтея возникла на пороге собственной персоной. Боевая раскраска в стиле панды и чёрные, как смоль, дреды. Даже медицинский халатик, кокетливо наброшенный на плечи, и тот был чёрным.
Через пятнадцать минут я сидел на кухне. Перевязка была новая, почти не стесняющая движений. Велюровый спортивный костюм сверкал стразами и логотипами «Гуччи». Это было единственное, что я смог натянуть…
Голова была лёгкой, словно её наполнили одуванчиковым пухом.
Антигона орудовала рычагами кофеварки.
— План такой, — я повертел в руках Афинин телефон. Плоский, в вязаном чехольчике и с забавной фенечкой в виде овечки из бисера. — По джипиэсу находим Алекса. Я сажусь в Хама, и еду к нему. Возьму на всякий случай пистолет, и… ну, и ещё что-нибудь из тира.
— Прекрасный план, — одобрила Афина. — Давно не слышала такого простого и чёткого плана.
— Есть лишь одна маленькая, просто крошечная неувязка, — продолжила Антигона.
— У Алекса нет телефона, — закончила Амальтея.
Три пары насмешливых серых глаз оставили от моей персоны дымящуюся кучку пепла.
— Ладно, — сдался я. — Что предлагаете вы?
— Могу погадать на картах, — хладнокровно сказала Амальтея.
— Или устроим сеанс столоверчения, — таким же серьёзным тоном предложила Антигона.
Я посмотрел на Афину.
— А я что? Я ничего, — смяв салфетку в крошечный шарик, она катала его по стойке. — Можно поехать к Гиллелю… У него имеются всякие вещицы… Может, какая сгодится для поиска.
Звонко поцеловав Афину в губы, я вылетел в прихожую. Гениально! Здорово! В глубине души я понимал, что просто хочу разделить с кем-то ответственность. А Гиллель, он… Представив внушительную фигуру кладбищенского сторожа, его спокойный взгляд, я уже почувствовал себя легче.
Только бы это не оказалась очередная «фига судьбы», — мелькнула мысль. Но я загнал её назад, в подсознание. Мозг жаждал деятельности.
И только подъезжая к кладбищу, я понял, что могу вот прямо сейчас, буквально через пару минут, увидеть Мириам.
Было около десяти утра, апрельское солнце не собиралось баловать нас своим ранним присутствием, но на кладбище пели птицы. Они резвились в ветвях вековых дубов и осин, прыгали по памятникам, по подметённым дорожкам, чирикали на оградках… Такое создалось впечатление, что здесь собрались все птицы города — голуби, галки, воробьи, чёрные вездесущие афганские скворцы с желтыми, похожими на долото, клювами, стрижи, даже парочка гордых, надменных поморников. Среди них мелькали крошечные трясогузки, ослепительной молнией промчалась голубая сойка…
— Саша? Что вы здесь делаете?
Передо мной стояла Мириам. В одной руке она держала корзинку, другой помахивала в воздухе, рассыпая зерно. На голове, плечах, локтях и запястьях у неё сидели птицы.
Что характерно: ни на чёрном пальто, ни на просто заколотых сзади волосах, не было видно ни единой точки помёта… То же самое я отметил с памятниками и оградами. Везде было чисто. Я мысленно усмехнулся. Иногда разум отмечает такие детали, сосредотачивая на них внимание. Чтобы не думать о чём-то ещё. Не думать о главном.
Например о том, что я, еще десять минут назад, сам не свой от беспокойства за Алекса, сейчас, в данный миг бытия, был безмерно, безыскусно счастлив.
— Я пришел к вашему отцу, Мириам, — сказал я, взяв себя в руки.
Чувствовал себя семилеткой, которому впервые в жизни понравилась девочка. И вот она стоит рядом — тонконогое существо в бантиках, а ты не можешь сказать ничего путного, и только глупо лыбишься, демонстрируя щербатый рот — вчера вечером выпал молочный зуб…
— Какая жалость, — огорчилась она. — Отца нет дома.
Я моргнул. Фига всё-таки вылезла. Мир вокруг словно померк, воздух сгустился и придавил плечи невыносимым бременем.
— Но может, я смогу чем-нибудь помочь? — спросила Мириам, участливо беря меня за руку. Птицы что-то клевали у её ног, не обращая на меня никакого внимания.
— Боюсь, что нет, — еле выдавил я. Конечно же, мне хотелось выложить ей всё, как на духу. Но памятуя нежелание шефа впутывать крестницу в свои дела…
— Это насчёт Алекса, да? — спросила она сама. — Не упрямьтесь, Саша, просто скажите. Я же чувствую. Он пришел к нам под утро, отец только встал. Они о чём-то быстро пошептались на кухне и ушли. И с тех пор я в жутком беспокойстве.
Воздух снова потёк в лёгкие, и я смог вздохнуть. Какое облегчение…
— Так значит, ваш отец с ним? С моим шефом?
Ну всё. Миссия выполнена. Можно возвращаться в постельку…
— Да. И с ними ещё один. Он пришел с Алексом… — Мириам наморщила лоб. — Кажется, его зовут Хафизулла. Отец не велел мне выходить, и я слышала далеко не всё. Что-то про ночь равноденствия…