Честно говоря, сам я на скотобойне никогда не бывал, но представляю, что пахнет там совершенно так же, как в окопах: страхом, кровью и дерьмом.
Котов, при его габаритах, двигался почти бесшумно, поводя стволом ТТ в разные стороны. Перекатываясь с пятки на носок, за ним крался Хафизулла…
— Кровь, тётка её подкурятина, — выругался майор, поравнявшись со мной. — Везде, куда ни плюнь…
Я замер на полушаге. Так вот почему под ногами так хрустит. Это старая, давно высохшая кровь. Мороз продрал по коже. Не так давно это вот всё пространство было сплошь залито…
Нет, меня не стошнит. Не сейчас. Потом — возможно. Если выберусь… Но только не сейчас.
Вот почему трупы горели так легко и быстро — они были высушены досуха.
— Ему нужно было очень, очень много силы, — сказал, становясь рядом, Алекс. Свой чемодан он наконец бросил — прямо на путях, не утруждаясь поднять его на перрон. — А кровь — человеческая кровь — даёт такой взрыв, что не всякий справится.
Где-то совсем рядом раздался мужской смех. Я подскочил на метр, до того это было неожиданно и дико. Смех был, что называется, бархатный. Тёплый и густой, как суп из шампиньонов. Он обволакивал, приятно щекотал уши и щекотал горло, как хороший коньяк.
Я потряс головой. Коньяк превратился в… ну в то, что плавает в нужнике. Тоже тёплое и густое, но отнюдь не вкусное. И запах соответствующий.
— Вот так, кадет, пахнут мысли… — Алекс раскуривал сигару, запас которых, походу, у него был неиссякаем. — Настоящего чёрного колдуна. Кощуна, я бы сказал. Или Кощея.
— Бессмертного? — запах мыслей застрял в горле колючим ершом и никак не хотел откашливаться.
— Этот недостаток мы исправим, — улыбнулся шеф. Сигара его дымила, как пароходная труба.
— А ты всё такой же, — голос теперь не смеялся. Слышался в нём лёгкий акцент, но какой — я определить не мог. — Ёрничаешь, хвастаешься… А что скрывается за твоим хвастовством? Испуганная, мелкая душонка.
— Богоспасаемая, хочу заметить, душонка, — откликнулся Алекс. — Чего ты, мой добрый враг, по своей глупости лишился.
— А ты уверен? — кроме голоса, никакого присутствия колдуна более не ощущалось. — Ты уверен, мой злейший друг, что сам не лишился этой, я бы сказал, сомнительной привилегии? Какое количество грехов способна вынести твоя душа?
— Да где же он? — спросил я, вглядываясь в туннель.
— Передача голоса на расстоянии, — небрежно пояснил шеф. — Детские фокусы…
— Ведь не зря отмерен именно такой срок: одно чело — один век. Потому что душа — не безразмерна. Она не может выносить скверну целую вечность, — продолжил говорить колдун.
— Грехи можно отмолить, — заметил отец Прохор. — Бог умеет прощать.
— Вот только на этом вы, попы, и держитесь, — глумился голос. — Придумали себе бизнес: менять отпущение на деньги… Индульгенции, пожертвования на храм, золочёные оклады на иконы… А ведь очищение не продаётся.
— Согласен, — кивнул святой отец. — Но его можно заслужить.
— А вот рабби не согласен, — голос сделался тих и вкрадчив. Как змея, ползущая спящему за пазуху… — Что скажете, рабби Гиллель? Можно заслужить вечную жизнь вечным покаянием?
— Нельзя, — сторож выступил из тьмы, опираясь на лопату. — Но можно получить в дар.
— А кто… Кто будет решать: какие достойны дара, а какие нет? Неужели кто-то ещё верит в старую байку о блаженных духом?
Моё внимание привлёк Хафизулла. Выступив из тьмы, как до этого Гиллель, он подал знак рукой, и пропал вновь.
Я посмотрел на спорщиков. Казалось, они были столь увлечены беседой, что не видели ничего вокруг себя… И тут Алекс мне подмигнул. А потом чуть заметно двинул бровью — в ту сторону, где скрылся курд.
Уговаривать меня не пришлось.
Сделав пару вдохов, я отступил назад, бесшумно повернулся и побежал…
— Там это, — Котов был несколько не в себе. — Просторную ветровку, в которой был на улице, он где-то потерял, и теперь сиял новеньким броником поверх обыкновенной майки-алкоголички. Я и сам ощущал некоторое прибавление температуры. Но списывал его на волнение. — Мы с Хафизом кое-что нашли… Тока ты не спеши, не дёргайся. Надо с умом.
— Показывай, — я пошел вслед за курдом, майор замыкал.
Метров через двадцать мы увидели свет. Он трепыхался, как пойманная бабочка, отбрасывая на стены причудливые тени.
Горели свечи. Вставленные в бутылки, прилепленные к консервным банкам и просто к полу. Их было несколько сотен — толстых, тонких, восковых, стеариновых — от них поднималась волна жара, почти как от печки. Воск скапливался на полу желтоватыми лужицами.
Не люблю свечи. Они сопряжены в моей памяти вовсе не с романтикой, а с несчастьем. Ладан, воск, запах мастики. Запах церкви. А в церковь нормальные люди ходят или по великим праздникам, и из-за великих несчастий…
Но сейчас я им был даже рад. Во-первых, такое количество свечей разгоняло тьму не хуже стоваттной лампочки. А во-вторых, жар выжигал запах, вонь, которую Алекс назвал запахом мыслей колдуна.
Свечи окружали небольшую — метров пять в диаметре — площадку, в центре которой кто-то сидел.
Девчонки, — понял я каким-то восьмым или девятым чувством. — Это наши девчонки…
Головы их были укутаны то ли в чёрные глухие платки, то ли в мешки. Руки связаны за спиной — все трое сидели спиной друг к другу, в напряженных позах, неловко подогнув ноги.
— Антигона, — позвал я. Одна из девушек дёрнулась, как от удара, и попыталась подняться.
Это у неё не получилось — оказалось, все три девушки связаны ещё и между собой.
Я рванул к ним, но был схвачен за воротник рубахи Котовым.
— Погодь, — он ласково приподнял меня в воздух и поставил на прежнее место. — Я ж говорю: обмозговать надо…
Хафизулла наклонился и молча приложил ладонь к чему-то неразличимому. Прищурившись, я увидел проволоку. Обыкновенная растяжка. Но если бы майор меня не поймал…
— Растяжку можно перешагнуть.
Освободить! Сделать так, чтобы они оказались в безопасности!.. — я не мог думать ни о чём другом. Сердце колотилось в горле, ладони вспотели, а ноги сделались холодными, словно их сковала глыба льда.
— На них пояса, — тихо сказал Хафиз.
Дошло не сразу. Я моргнул один раз… Другой…
— Пояса шахида?
Курд молча кивнул.
— Чёрт!.. Чёрт, чёрт, чёрт!..
— Дыши, — мне в глаза таращился Котов. Он держал меня за плечи, а это всё равно, что их бы зажало железной рамой. — Мы справимся. Справимся, слышишь? Всё будет пучком.
— У кого взрыватель?
— А ты как думаешь?
— Надо сообщить Алексу…
— Не надо, — мягко, но настойчиво майор придавил мои плечи к земле. — Мне кажется, это больше по нашей части. Правда, Хафиз?
Курд кивнул.
— Ладно, — я двинул руками, вырываясь из захвата. Котов отпустил. — Ладно… первым делом, их надо осмотреть. Понять, какой взрыватель, ну и… Всё остальное. Я схожу.
Майор секунду смотрел мне в глаза, затем уступил дорогу.
— Фонарик дать? — спросил он. Свечи стояли лишь по периметру круга. Внутри угадывались только фигуры девочек, но без подробностей.
— Не надо. Я и так всё вижу.
Это была правда. Умом я понимал, что в глухом, не имеющем выхода на поверхность туннеле должна быть тьма кромешная. Но я всё видел. Это были как бы полосы светящегося тумана — я уже о нём говорил. Они тянулись туда, куда я направлял взгляд, давая столько света, что не приходилось напрягать зрение.
Вот и сейчас, стоило мне аккуратно перешагнуть растяжку, белёсый свет начал собираться в центре — там, где сидели девчонки.
— Ещё шаг, и я нажму кнопку.
Это был тот же самый голос, что остался беседовать с Алексом и остальными.
Я замер. Голос захихикал. В нём прорезались визгливые нотки — никаких больше бархатных обертонов, никакого благозвучия.
— Ты что же, думаешь, что всё так просто? — спросил голос. Он шел отовсюду и ниоткуда. Из-под потолка, со стен, даже от пола.
— А зачем усложнять?
Передача голоса на расстоянии, — так сказал Алекс. Но ведь он не имел в виду чревовещание, или что-то подобное? Он прекрасно знает, что я не верю во всю эту чушь… Так что он хотел сказать?
Камеры и микрофоны. Господи, как просто! Этот ублюдок сидит в безопасности, перед монитором, и наслаждается нашим бессилием.
Я незаметно пошарил глазами по помещению. Хафизулла стоял почти напротив меня, за пределами круга света. Я видел его глаза — светящиеся белки на фоне тёмной бороды… мы встретились взглядами, и я заговорил.
— Что ты хочешь за их свободу? — спросил я вслух.
А пальцы в это время, незаметно для несведущих, передавали совсем другое.
— За их свободу? — переспросил голос. — Дай-ка подумать… Ничего! Они и так были последним звеном в цепи, на которой я притащил вас всех. И этого напыщенного дуэлянта, и святого, в рот ему потные ноги, отца, и гробокопателя… Ты в курсе, что в старые времена кладбищенские сторожа взимали мзду с мертвецов? Проще говоря — обирали богатые захоронения…
Пусть говорит. Время теперь на нашей стороне.
— Безутешные родственники ничего не жалели для дорогих усопших. Но мало кто знает, что все эти сокровища пополняли бездонную мошну кладбищенских сторожей, — он вновь захихикал, словно рассказал очень смешной анекдот.
У него съехала крыша, — догадка сверкнула, словно вспышка молнии. — Он больной на всю голову, вот в чём дело!
И ведь он сам в этом признался: ни одна душа, сказал он, не может вынести стольких веков скверны. Это был намёк. Оговорка по Фрейду. Сам того не желая, он молил о смерти, об упокоении…
Не зря святой отец его пожалел. Лавей свихнулся. Причём, довольно давно.
— Ты думаешь, что я сумасшедший? — я вздрогнул. Неужели он может читать мысли? Теперь голос был снисходительным и назидающим. — Я читаю в сердцах созданий моих. А ты, без сомнений, моё создание. Я чувствую в тебе свою кровь. Свою силу… Ведь это ТЫ привёл ко мне моих врагов. За что я тебе искренне благодарен.