— Подержи, пожалуйста, — Гиллель протянул мне тело Алекса. — Не думаю, что его можно оставить где-нибудь в уголке, пока мы будем немножко заняты… Так что, не сочти за труд.
Я не стал спорить.
— Дай сюда, — Антигона вытащила из моей руки Дезерт Игл.
— Отдача тебя снесёт, как фантик, — сказал я.
— Не снесёт.
Крепко обхватив рукоять двумя руками и широко расставив крепенькие мускулистые ноги, она начала аккуратно палить по монстрам. Один выстрел — одна голова.
Обезглавленные тела тут же падали, как мешки с песком.
Гиллель с ними разговаривал. Он подходил к какому-нибудь упырю, брал того за плечо, и что-то шептал на ухо. Упырь после этого падал, а сторож шел к следующему.
Признаться, я рассчитывал, что он начнёт орудовать своей лопатой, как косой, но нет. Обошелся словом.
Один чудо-отрок, казалось бы, ничего не делал. Он меланхолично стоял на месте, чуть склонив голову с тощим хвостиком на затылке, и думал о своём. Но тератосы вокруг него падали, как скошенные травинки.
Не знаю, сколько прошло времени. Я держал Алекса — тело его было тяжелым, как колода, и я почти все свои силы тратил на то, чтобы не выпустить его из слабеющих рук. Время от времени я переходил с места на место — когда слишком ретивый упырь пытался добраться до нас с ним…
Но в целом я даже испытывал лёгкую благодарность к Гиллелю — за то, что он освободил меня от обязанности убивать тератосов. Технически, они и так уже мертвы. Но находясь рядом с ними, я как никогда остро ощущал схожесть их природы и своей.
Мне их было искренне жаль.
Я вовсе не хочу сказать, что другие их не жалели. Но в тот момент, держа на руках мёртвого друга, казалось, что моя скорбь стократ горше, чем чья-либо ещё.
— Ну… Вроде как всё, — сказал Котов, помахивая разогретым стволом ТТ. — Кончились.
И тут за спиной глухо грохнуло. Туннель чуть-чуть, едва заметно просел.
— Что это было? — Антигона смотрела на нас огромными, совершенно чёрными глазами без радужек. — Лавей?
— В каком-то смысле, — осклабился Котов. Признаться, я уже забыл о том, что мы там приготовили прощальный подарочек. От Сергеича.
— Вы что!.. Подорвали чемодан?.. — закричала Афина.
— Ну да, — обескураженный её реакцией, Котов развёл руками. — Что он, зря его тащил всю дорогу? К тому же, так надёжнее. Остались от козлика…
— ЛАВЕЙ ЗАПОЛНИЛ ТУННЕЛЬ ВЗРЫВЧАТКОЙ, — тихо, но так гулко, что слова отразились от стен, сказала Антигона.
Мы с майором переглянулись. Обмен мыслями произошел мгновенно: мы вспомнили, что колдун об этом говорил — вслух, при всех. Вспомнили, обругали друг друга последними словами, и…
— Ходу, — крикнул майор. — Тут недалеко осталось. Успеем!
Грохот ширился и густел. Казалось, по туннелю мчится исполинский товарный состав.
— Не успеем, — сказал отец Прохор. — Отойдите, все.
Сам он пошел навстречу гулу, разминая и встряхивая руками, словно мыл их под струёй воды.
— Думаешь, справишься один? — в спину ему крикнул Гиллель.
Святой отец остановился. Оглянулся на нас…
— Почту за честь, если вы присоединитесь, ребе.
«Они до последнего будут пытаться спасти остальных. Даже зная, что это бесполезно, что они всё равно не успеют», — вспомнил я слова колдуна.
Гул накатил, как волна. Вместе с ним по туннелю нёсся плотный клуб пыли — мы видели его, клубящееся рыжее нечто, готовое поглотить нас без остатка…
Отец Прохор выставил руки перед собой, развернув к клубу пыли открытые ладони. То же сделал и Гиллель.
Затем они начали наклоняться, словно упирались в невидимую стену. Одновременно, хором, они выкрикнули Слово — я не напрасно произношу его с большой буквы. Слово громыхнуло под сводами туннеля, словно бы собирая воздух вокруг себя… На пути клубящейся рыжей пыли появился заслон.
Пыль ударила в него, отшатнулась, снова ударила, заклубилась в бессильной злобе. Потом загустела, в ней прорезались огненные всполохи… В заслон заколотили огромные каменные глыбы.
— Господи, помилуй, — я скорее почувствовал, чем услышал беззвучную молитву Котова. И всей душой присоединился.
Хафизулла стоял прямо. Он не отрываясь смотрел в туннель, и губы его тоже беззвучно шевелились.
«Они попытаются всех спасти»…
Девчонок жалко, — почему-то подумал я.
Они её удержали. Гиллель и отец Прохор удержали тот невидимый щит, что выставили на пути взрыва, на нашем пути.
Чего им это стоило — не ведаю.
Когда всё закончилось, они опустили руки — так, словно это было очень трудно, словно суставы заржавели навеки в поднятом положении… И повернулись к нам.
Белая рубаха Гиллеля стала серой от пота. Его волосы, борода — порыжели, припорошенные пылью.
Чудо-отрок стащил джинсовую куртку, через голову выпростался из кенгурушки…
— Фух, упарился весь, — заявил он.
От белой майки с надписью «Калинов Мост» действительно шел пар.
— Упокой, Господи, их души, — громко сказал он, повернувшись к завалу и широко крестясь щепотью. Затем три раза поклонился, и добавил: — Пусть земля вам будет пухом.
Когда мы выбрались наверх, уже смеркалось. Лабаз бывшей станции окружали мигалки, пожарные машины и кареты скорой помощи: кто-то из бдительных граждан, услышав подземный гул, позвонил и сделал предположение о бомбе.
Но перед мигалками, как живая цепь, стояли богомолки отца Прохора. Пожилые тётки во вдовьих платьях и чёрных платках, они скорбно смотрели в клубящийся пылью проём и никого не пускали внутрь. Как ни странно, их слушались…
Не разобравшись, нас приняли за террористов. Когда мы, в клубах пыли, неразличимые друг от друга, выбрались из туннеля — я бы и сам принял нас за виновников всего безобразия… Котов побежал улаживать ситуацию.
Через десять минут он вернулся, в сопровождении ЧС-ников и хорошенькой журналистки с пушистым микрофоном. Она вилась вокруг громадного Котова, как мотылёк вокруг пламени…
Алекса у нас пытались забрать. Чтобы положить в чёрный глухой мешок, увезти в ближайший морг, где патологоанатом с холодными твёрдыми пальцами распилит ему грудную кость и вынет все внутренности…
Я молча, остервенело, отказывался выпустить тело из рук.
Спас отец Прохор. Показав удостоверение служителя церкви, он заявил, что покойник нуждается в омовении и отпевании — и только после этого будет готов предстать перед судебной экспертизой.
Думаю, продавить столь вольное обращение с правилами помог и авторитет майора.
Наконец мы поехали домой. Я устроился на заднем сиденье Хама — за руль уселась Антигона — и всё смотрел на заходящее солнце.
Огромный красный шар повис у самого горизонта, касаясь его нижним краем, и по остывающему челу его бежали хмурые облака…
Алекса забрал Гиллель. Когда он протянул руки, чтобы принять тело, мне это показалось очень естественным.
Я даже вспомнил, что на кладбище есть специальный дом для отпевания усопших…
Особняк наш в заходящем солнце пылал багряным. На ступени намело прошлогодних листьев.
Надо бы завтра с утра выйти, — подумал я. — Подмести… И тут же усмехнулся: никакого завтра для меня не будет.
Как говорил Алекс, с наступлением ночи восстану я в виде тератоса, утратив память и всякий человеческий облик… Потому что другой путь я не выберу. Колдуном, каким был покойный Лавей, я становится не желаю. Лучше уж чистая смерть: кол в сердце и жаркое дыхание кремационной печи.
— Куда? — спросил отец Прохор, когда я, войдя в особняк, по привычке направился к лестнице.
— К себе, — я пожал плечами. — Наверх…
Стыдно признаться, но в комнатах моих царил полный бардак. Последние несколько дней выдались хлопотными, и ни у меня, ни у Амальтеи не доходили руки навести элементарный порядок. Вот этим я сейчас и хотел заняться — больше всего на свете.
Я предвкушал, как буду вытирать влажной тряпкой корешки книг, как перетряхну и заново заправлю кровать — по уставу, подогнув уголки… Как напоследок заброшу вещи в стиралку и вымою полы.
— Рано тебе наверх, — фраза в устах чудо-отрока прозвучала двусмысленно. — Есть ещё парочка неоконченных дел. Давай в подвал, — скомандовал он.
Ну, вот и прибрался, — подумал я. — Впрочем, он прав. Нечего тянуть.
В подвале горела тусклая лампочка. Это был не тот подвал, где у нас были тир и арсенал. Об этом я до сих пор не подозревал…
Узкая бетонная лестница пахла картошкой и плесенью, а внизу ждал тесный погреб, где на двух табуретках стоял самый обыкновенный гроб. Крышка его была откинута, и внутри виднелась подкладка из дешевенького серого ситца.
Рядом с гробом лежала груда толстенных цепей белого металла, венчал которую огромный, метровой, наверное, длины, крест. Тело его и перекладина были изрезаны непонятными мне символами.
Я вопросительно посмотрел на отца Прохора. На языке вертелось несколько язвительных замечаний, но ни одно из них я в ход пустить не рискнул.
— Будет больно, — сказал чудо-отрок. — Скорее всего, такой боли ты не испытывал никогда.
— Что всё это значит?
— Упырей издревле лечили серебром, — пояснил святой отец. — Если выдержишь — встанешь стригоем.
Честно говоря, кожу мою жгло уже от одного взгляда на эти серебряные цепи. Что будет, когда ими меня обмотают…
— Что это значит?
— Что ты будешь почти таким, как был.
— Почти?
— Главное то, что ты — будешь. Будет у тебя живое сердце, горячая кровь и бессмертная душа. Ты не будешь бояться солнца и не будешь кидаться на людей. Выбирай.
— Сколько, — комок в горле не давал говорить, и я проглотил его. С трудом. — Сколько нужно так лежать?
— Три дни и три ночи.
— Но никакой гарантии нет, — уточнил я.
Пришла тоскливая, запоздалая мысль: уж лучше бы я остался в туннеле, под взрывом…
— Гарантия — твоя воля к жизни. Вспоминай о тех, кто тебя ждёт, о тех, кто любит…
— Да кроме вас с майором мне и вспомнить некого.