к навсегда останутся блестящими геройскими подвигами, которыми могут гордиться отечество и флот.
На рубеже 1917–1918 годов я считался еще с надеждами морского ведомства, которые, как и раньше, оставались радостными. Однако я стал более скептичен, и моя мысль все время останавливалась на прибытии весной 1918 года новых формирований Соединенных Штатов. Какова будет численность американского десанта, нельзя было предугадать; конечно, можно было с уверенностью рассчитывать, что Америка не будет в состоянии заменить Антанте убыль русских сил, но также надо было помнить, что весной для нас сложатся более выгодные соотношения сил, чем в течение лета и осени того же года, и что, следовательно, мы должны до этого времени одержать большую победу.
В конце осени верховное командование стояло перед важнейшими вопросами: должно ли оно использовать весной выгодно складывавшиеся условия для нанесения большого удара на западе, или лучше, не производя таких попыток, ограничиться планомерной обороной и удовольствоваться второстепенными наступательными операциями в Италии и Македонии?
Четверной союз держался единственно надеждой на победу германского оружия.
Австро-венгерская армия вымоталась; она потеряла около 1 800 000 человек пленными, и у нее не хватало пополнений. Боеспособность армии была ограниченна, но для действий против Италии в существенных чертах была достаточна. Если выход из войны России станет фактом, то можно было надеяться, что и в дальнейшем австро-венгерская армия справится со своими задачами. Удастся ли освободить силы для других целей, было сомнительно. Мы должны были быть готовы к тому, что в 1918 году австро-венгерское правительство вновь заявит, как и в 1917 году, что его армия долее известного срока больше воевать не может. Действительно, бросалось в глаза, что военные силы Австро-Венгрии подходят к концу. Было ясно, что в этом случае политическое равновесие не удержится ни на один час. Двуединая монархия держалась лишь армией.
Болгарская армия имела достаточный запас, но она также была вынуждена мобилизовать многочисленные иноплеменческие элементы. В 1917 году войска дрались сносно, и настроение повышалось. Тыловые сообщения позади всего фронта были упорядочены. Влияние германского штаба фронта и прочих управлений углубилось. Но их влияние сказывалось лишь в круге ведения германских властей. Штаб фронта посредством своих школ стремился поднять обучение всей армии. Уверенный в своей работе, штаб фронта шел навстречу предстоящим боям с известными надеждами. Я часто беседовал с генералом Ганчевым и просил его также со своей стороны воздействовать на укрепление болгарской армии. Исходя из опыта событий минувшего года, он считал положение твердым, и ему причиняла заботы лишь мобилизация греческой армии. Конечно, он предъявлял бесконечные требования на германское снаряжение и германские войска, но это входило в его служебные обязанности. В каждом его слове сквозила надежда на победу германцев на Западном фронте.
Болгария захватила уже все, что она хотела удержать за собой после войны. Поскольку добыча представлялась ей обеспеченной, никто больше не интересовался войной, а думали лишь о том, как можно будет наслаждаться этими приобретениями в мирные времена. Народ и армия устали от войны. Правительство Радославова теряло под ногами почву. В стране началась агитация против правительства и против войны; ее главной целью было дать возможность и другим партиям покормиться на счет государства. В Болгарии нарастала опасность усиления влияния Антанты; эта опасность была тем более грозной, что существовавшее правительство не препятствовало травле, направленной на Германию. Недовольство страны направлялось на нас еще и потому, что мы из валютных соображений не приобрели в Болгарии достаточного количества табака. Многие болгары терпели от этого убытки. Представитель Соединенных Штатов, который все еще пребывал в Софии, очень искусно использовал этот случай и открыл болгарам перспективы крупных доходов, которые они могут получить в полноценных швейцарских франках. Многие болгары не устояли против такого искушения. Они вновь обратились к Антанте, к которой всегда лежали их сердца.
Я всегда расценивал болгар так: они останутся нам верными лишь до тех пор, пока у нас все будет благополучно. Если же наши шансы на победу умалятся или мы потерпим неудачу, то надо было рассчитывать на то, что в действительности имело место. Почему жизнь народов будет складываться иначе, чем жизнь отдельных людей? На устойчивость армии я мог полагаться постольку, поскольку я верил в верность Болгарии.
Турция была верной союзницей, но ее силы подходили к концу. Была ли она в этом виновата или нет, не играло роли. Запас людского материала был сильно исчерпан, и армия часто существовала лишь на бумаге. Палестина должна была стать легкой добычей Англии, если войска там не будут усилены. Разгром турецких сил в Палестине мог бы вызвать значительные политические последствия, ввиду чего его надо было избежать, хотя исход войны решался и не там.
В Германии настроение, по-видимому, было лучше, чем у наших союзников, но также явно значительно понизилось; моральные условия ухудшались. Во всяком случае, мое представление о нашей оставшейся народной энергии расценивало ее слишком высоко. Я надеялся, что удастся урегулировать вопрос о комплектовании.
Войска победоносно выдержали 1917 год, но выяснилось, что при невероятном количестве боевых припасов, которые расходовала Антанта, нельзя было быть уверенным, что Западному фронту удастся удержаться, продолжая пассивную оборону. Нам приходилось пятиться и нести тяжелые потери даже при нормальных тактических условиях, не говоря уже о столь неблагоприятных боях, как в изгибе у Витшате или в углу у Лафо. Эта оборона стоила нам больших потерь, чем наши хорошо организованные наступательные операции. Мощные боевые средства противника дали значительный перевес наступлению над нашей обороной. И это явление становилось совершенно очевидным по мере того, как наша пехота приобретала характер милиции, мы теряли убитыми и ранеными самых лучших солдат, и падение нашей дисциплины становилось все чувствительнее.
Надо было также ожидать, что противник сделает надлежащие выводы из опыта предыдущих боев и начнет наступление на широком фронте, как он его предпринял в апреле и мае в течение двойного сражения на р. Эн и в Шампани, и будет искать успеха во внезапности. Возможность к тому ему давало массовое употребление огромных технических средств. Эти атаки должны были потребовать от нас еще большего напряжения.
На войсках чрезвычайно тяжело отражался постоянный оборонительный образ действий. Появилось много халупников, которые вновь оказывались в своих частях, когда бой кончался. Постепенно вошло в правило, что дивизии, выходившие из боя с отчаянно ничтожной наличностью, через несколько дней оказывались по численности значительно оправившимися. Под лежавшим на них бременем неприятельских технических средств войска при обороне уже не проявляли прежнего упорства и сопротивляемости. Войска с содроганием думали о вновь предстоящих оборонительных боях и тосковали по маневренной войне. При наступлении войска блестяще проявили себя в Румынии, Восточной Галиции, Италии и в сражении под Камбре и вновь показали свое превосходство над противником в маневренной войне, хотя у них уже не было той выдержки, как в 1914 году. Также обнаруживались явления, которые показывали, что они утратили имевшуюся в начале войны сплоченность. Насколько оборона угнетала войска, настолько наступление подымало их дух. Наступление отвечало интересам армии, тогда как при обороне она должна была постепенно быть похоронена все растущим неприятельским превосходством в людях и боевых средствах. На западе войска жаждали наступления и ждали его, после развала России, с огромным душевным облегчением. Здесь я очерчиваю господствовавшие в войсках мнения о наступлении и обороне. Отсюда ясно вытекало, что войсками овладела настойчивая мысль, что война может быть закончена только наступлением. В том же смысле высказывались очень многие, в том числе и значительнейшие генералы. Само собой разумеется, что я не слепо поплыл в русло такого настроения; от этого меня предохраняло слишком сильное чувство ответственности. На мне одном лежало предложение окончательного решения, и я всегда это помнил. Пожелания войск и вождей являлись для меня только данными, по которым я судил, в чем армия сама чувствует свою силу и свою слабость.
Обстановка у нас и у наших союзников, как и условия, в которых находились войска, требовали наступления, которое бы привело к скорейшему решению. Это могло произойти только на Западном фронте. Вся предыдущая война являлась лишь подходом к тому, чтобы создать такую обстановку, которая бы открывала возможность наступления с решительной целью. Но до сих пор такого случая еще не представлялось. При помощи шести-семи дивизий мы могли нанести удар Италии, но для запада таких сил было недостаточно. Я теперь оставил всякую мысль о наступлении в Италии или Македонии. Дело шло единственно о том, чтобы сосредоточить достаточные силы для наступления на западе.
Для этого требовались мощные боевые средства и сильные войска, которые, как и их начальники, получили бы соответствующую подготовку для наступления. Если имелась возможность этого своевременно достигнуть, то мы не только могли, но должны были наступать. Наступление является сильнейшей формой борьбы, и оно одно может дать решение. Каждая страница военной истории подтверждает это. Наступление является эмблемой превосходства над противником. Выжидание в данном случае только принесло бы пользу неприятелю, который уверенно мог рассчитывать на подкрепления.
Я ясно себе представлял, что предстоящее на западе наступление должно было явиться одной из труднейших операций мировой истории, и я из этого не делал тайны. Германский народ также должен был все принести в жертву. Чем большие потери в людях были связаны с наступлением, тем сильнее должно было быть стремление к победе и тем мощнее должно было работать правительство на войну. Как в свое время для сражения под Танненбергом, так и теперь верховное командование должно было сосредоточить для решительного боя все, без чего как-нибудь можно было обойтись на других театрах войны. Мы не могли быть достаточно сильны. Но с другой стороны, не надо было забывать, что все европейские фронты находились в тесной связи друг с другом. Неудача в Италии, Македонии или на востоке могла бы затормозить нашу операцию на западе.