В оставлении германских войск на Итальянском фронте надобности не было, и к концу года началась их перевозка оттуда. Мы сохранили в оккупированной части Италии лишь военно-экономические интересы; территория перешла в административное ведение австро-венгерской армии. С Румыно-русского фронта, несмотря на возражения болгар, мы перебросили болгарские войска в Македонию, чтобы освободить оттуда несколько германских частей.
Переброска войск из Галиции и Буковины во Францию и Бельгию уже началась в широком масштабе; было настоятельно необходимо спешно решить, какие войска подлежат переброске с Балканского полуострова и с Восточного фронта. Но предварительно нам необходимо было выяснить, во что выльются наши отношения с Россией и Румынией и какую позицию займет большевизм по отношению к Антанте и четверному союзу, не только как воюющая, но и как революционная держава. Мы должны были заблаговременно разобраться в обстановке; нам предстояли еще обширные переброски войск. Учитывая американскую опасность, нам следовало возможно раньше нанести удар на западе. Сильно подвинувшаяся подготовка армий к наступательным действиям позволяла наметить начало его на середину марта. В это время лошади уже могли найти в поле какой-нибудь подножный корм. При нашем недостатке в фураже об этом также надо было подумать.
Если в Брест-Литовске все пройдет гладко и там удастся прийти к благополучному результату, то надо было ожидать, что к этому времени на западе войска будут готовы начать с успехом наступление. Промедление не могло бы быть оправданно. Без пояснений понятно, с каким напряжением мы следили за мирными переговорами.
II
Мирные переговоры в Брест-Литовске начались 22 декабря 1917 года.
Так как мировая война продолжалась, то ход их должен был оказать большое влияние на военные решения. В конце концов вопрос сводился к тому, будут ли эти переговоры вестись так, чтобы мы могли перейти в наступление и успешно закончить эту титаническую борьбу, чтобы избежать печальной судьбы побежденных.
Для будущего Германии было очень важно, чтобы разрешение восточного вопроса отвечало интересам Германии и Пруссии и по возможности ограничивало польскую опасность. Принятые 18 декабря в Крейцнахе решения, может быть, являлись новым добавочным аргументом.
На лиц, взявших на себя ведение переговоров, ложилась исключительно тяжкая ответственность. Она нисколько не облегчалась настроением на родине, создавшимся под влиянием неприятельской пропаганды, которой не противодействовало сильное и стремящееся к ясно осознанной цели правительство. Из опасения возбудить недовольство противника и тем самым затруднить мир правительство, совершенно игнорируя неприятельскую волю к победе, подходило с отрицательной критикой ко всякой реальной деятельности, не считаясь с тем, что оно этим приносило вред интересам отечества и ведению войны, а следовательно и возможности заключить конечный мир.
Германским уполномоченным в Брест-Литовске был назначен статс-секретарь фон Кюльман; ему был подчинен особый представитель верховного командования генерал Гофман. Австро-Венгрия командировала графа Чернина. Остальные государства четверного союза также прислали своих представителей. Статс-секретарь фон Кюльман отказался от председательства, и оно чередовалось между представителями четверного союза.
Уполномоченные России были во всех отношениях признаны равноправными и сразу сделали несколько предложений.
25 декабря граф Чернин от имени четверного союза выразил согласие на предложенный русскими мир без насильственных аннексий и уплаты военных убытков.
На этих основаниях государствам Антанты также было предложено принять участие в общих мирных переговорах, причем им был предоставлен срок до 10 часов вечера 4 января.
Руководящий дипломат четверного союза граф Чернин разъясняет ныне, что если бы Антанта в то время выразила готовность на заключение общего мира, то принцип «без аннексий» был бы осуществлен полностью.
Право самоопределения народов получило неясное и не отвечающее германским интересам толкование.
Вместо простых и определенных требований был выставлен целый ряд точек зрения, требовавших продолжительного обсуждения. Приглашение Антанты также могло вызвать лишь задержку, так как не имело никаких шансов быть принятым. Все это не соответствовало постановлениям, принятым 18 декабря в совещании под председательством его величества. Наше будущее на востоке было поставлено под сомнение. Теперь уже нельзя было предвидеть, как будут держаться латыши; невероятно возросла опасность, что Литва и Белоруссия ускользнут к Польше; последнее, в общем, довольно хорошо отвечало интересам Австро-Венгрии. О необходимости военного обеспечения границ совершенно не думали. Я говорил с генералом Гофманом и выразил ему сожаление, что переговоры приняли такой оборот. Но он мне совершенно резонно ответил, что он предполагал, что именно так все и было решено 18 декабря в Крейцнахе. Тогда я ему разъяснил, что мы никоим образом об этом осведомлены не были, и поручил ему, уже по установлении четырнадцатидневного срока, настоять, чтобы статс-секретарь фон Кюльман по меньшей мере обеспечил наши планы относительно Курляндии и Литвы и сохранил за нами возможность присоединения оборонительной полосы от Польши в соответствии с существовавшими до сих пор, на основании указаний его величества и соглашений с имперским канцлером, представлениями об интересах империи. После заявления генерала Гофмана статс-секретарь фон Кюльман в курляндском и литовском вопросах занял позицию, приближающуюся к принятым в Крейцнахе соглашениям; этим он, несомненно, вошел в известное противоречие с графом Черниным. Последний, чтобы нажать на статс-секретаря фон Кюльмана, стал совершенно непонятным образом угрожать заключением Австро-Венгрией сепаратного мира. В общем, для ведения переговоров явилось помехой, что предварительно державы четверного союза не вошли ни в какие соглашения.
В речах большевистских представителей России с самого начала просвечивало, что Антанта стремится затянуть переговоры и что сами большевики рассчитывают на поддержку Антанты на своем пути к достижению всемирной революции. Они стремились превратить брестские переговоры в широкий агитационный поход для пропаганды своих идей. По нашим внутренним условиям это представляло большую опасность, так как только очень немногие понимали силу разлагающего влияния большевизма в социальном отношении, его не замечали и недооценивали прежде всего все партии большинства рейхстага. В речах большевистских представителей России в Бресте они видели только подтверждение собственных пацифистских идеалов и начало всемирного братства народов. Я стоял на совершенно иной точке зрения. Мне было ясно, что большевизм, безразлично, с поддержкой Антанты или без нее, является для нас очень опасным врагом, для сдерживания которого нам придется расходовать много военных сил, даже если будет заключен мир.
В конце декабря представители расстались, не придя к каким-либо особым соглашениям, и разъехались по своим странам; в начале января, по истечении 14-дневного срока, они вновь должны были собраться в Бресте.
В начале января генерал-фельдмаршал и я также отправились в Берлин, чтобы переговорить со статс-секретарем фон Кюльманом и побудить его к скорейшему завершению переговоров. Кроме того, я хотел повидать генерала Гофмана, который также прибыл в Берлин.
2 января состоялось совещание у его величества. Я указал, что ввиду намечающегося удара на западе требуется скорейшее заключение мира на востоке, так как лишь в том случае, если заключение мира предстоит в ближайшее время, мы будем иметь возможность надлежащим образом совершить переброску войск. По военным соображениям надо противиться всякой попытке промедления; мы обладали достаточной силой, чтобы пресечь таковые. Но особые указания в этом отношении статс-секретарю фон Кюльману все-таки не были даны.
Затем был вновь возбужден вопрос относительно польской пограничной полосы, так как граф Чернин использовал свое присутствие в Бресте, чтобы добиться от статс-секретаря фон Кюльмана сужения аннексируемой полосы сравнительно с установленным для нее 18 декабря размером. Статс-секретарь фон Кюльман на это пошел и получил согласие генерала Гофмана, который тогда вызывался для доклада его императорским величеством. После разговора с генералом Гофманом его величество также присоединился к мнению статс-секретаря фон Кюльмана. Окончательное решение, естественно, принадлежало императору. Это постановление меня весьма опечалило; во-первых, потому, что я считал, что генерал-фельдмаршал и я были единственными ответственными военными советниками его величества, а во-вторых, потому, что я видел в сильном сужении польской пограничной полосы опасность для Восточной и Западной прусских провинций. Я счел своим долгом еще раз подчеркнуть свою точку зрения и получил впечатление, что возбудил этим недовольство императора.
4 января я беседовал с генералом фон Линкером о моих отношениях к императору. Из всего случившегося я должен был прийти к заключению, что император не оказывает мне того доверия, которое мне было необходимо вследствие возложенных на меня обязанностей на столь ответственной должности. Я просил его величество дать мне другое назначение. Генерал фон Линкер посоветовал мне обсудить положение с генерал-фельдмаршалом, который 3 января возвратился в Крейцнах. Я на это согласился и 5-го числа переговорил с генералом фон Гинденбургом. Он попросил меня отказаться от этой мысли и сказал, что он берет на себя уладить это недоразумение, на что я выразил ему свое согласие.
К моему сожалению, этот инцидент стал известен в Берлине и обсуждался в связи с Брестскими переговорами. Это являлось искажением истины. В данном случае, как и позднее, в 1918 году, когда я вновь подал прошение об отставке, вопрос заключался в занятии его величеством лично мне неприязненной точки зрения. Подобное отношение ко мне со стороны императора, верховного вождя армии, было для меня невыносимо и несовместимо с моими убеждениями.