вое согласие. Иначе статс-секретарь фон Кюльман был бы столь же поражен самовластным поступком графа Чернина, как и я, когда я о нем узнал. Таким образом, мы вступили на наклонную плоскость. Раз мы завязали переговоры с королем, а следовательно, его в известной степени вновь признали, то мы уже во всяком случае не могли требовать его отречения и удаления из страны. К этому и стремился граф Чернин. Король ему был нужен как точка опоры для Австро-Венгрии в Румынии, но Германия, завязав переговоры с королем от имени четверного союза, выдала с головой своих вернейших приверженцев и поставила их в невыносимое положение, находясь в котором они страдают и посейчас.
Особенно веским аргументом, на котором все время играла дипломатия и который получил впоследствии значение, было соображение, приводившееся, чтобы убедить императора и верховное командование: удаление короля последует по инициативе самих румын. Наша военная мысль была этим затуманена. В надежде на коренное изменение румынского правительства и на самостоятельное его выступление в вопросе удаления короля я упустил потребовать полного разоружения румынской армии.
Вышеупомянутые обстоятельства внесли в мирные переговоры с Румынией половинчатость, характеризовавшую и самый мир.
Ведение переговоров сначала было вверено генерал-фельдмаршалу фон Макензену. Очень скоро он убедился, что Австро-Венгрия во всем связывает его по рукам и по ногам. Военное положение и здесь требовало скорейшим путем выяснить, придется ли нам и здесь предпринимать новую операцию, или мы достигнем мира. Новое правительство образовалось, но оно ни в каком отношении не отвечало нашим интересам. Вследствие этого в течение февраля переговоры не сдвинулись с места. 24 февраля руководство взяли на себя дипломаты, и оно все более явно сосредоточивалось в руках графа Чернина. Статс-секретарь фон Кюльман не выступал на первый план, как этого требовал наш престиж, наша роль в поражении Румынии и наше военное положение. Генерал фон Арц сам по себе не был заинтересован в том, будет ли мир заключен сегодня или завтра, но о германском верховном командовании этого нельзя было сказать. Я часто обращался к имперскому канцлеру с просьбой ускорить переговоры и давал соответствующие указания начальнику штаба фронта Макензена генералу Хелю, который являлся на переговорах представителем верховного командования. На наше несчастье, как раз в эти дни умер начальник штаба военного губернаторства Румынии полковник Генч; генералу Хелю не удалось отстоять наши стремления. Я ожидал, что мои настояния, при исключительной силе нашего стратегического положения, делавшего возможным вторжение в Румынию со всех сторон, вызовут энергичный нажим на румын. Правительство же полагало, что оно удовлетворит мои требования скорейшим заключением мира, став на путь уступок. На примере этого несложного явления можно усмотреть основное различие между моим мышлением и мышлением правительства.
5 марта в Буфтеа был заключен прелиминарный мир, условия которого были подтверждены бухарестским мирным договором. В конце марта переговоры в известной степени были закончены.
Вопрос о Добрудже не был разрешен. Турки, участвовавшие в завоевании Добруджи, на которую целиком претендовали болгары, предъявили последним встречное требование возвращения уступленного им в 1914 году района западнее Адрианополя и восточнее Марицы. Я считал требования Турции справедливыми и умеренными. Несмотря на все посреднические услуги дипломатов, оба государства не приходили к соглашению. В результате Болгарии была передана Добруджа до железной дороги Черноводы – Констанца исключительно, а Северная Добруджа поступила в общее владение четверного союза. Союзники обязались гарантировать Румынии сохранение торгового пути через Констанцу. Это решение было предложено самим Радославовым; что его к тому побудило, я не знаю. Это постановление по своей половинчатости было неудачно; оно возбудило недовольство Болгарии и не удовлетворило Турцию.
Под давлением графа Чернина Румыния согласилась на значительные территориальные уступки в пользу Венгрии. Генерал Хель все время получал настоятельные указания противиться таким аннексиям, но это ему не удалось.
Утверждение Румынии в Бессарабии было санкционировано.
В военном отношении мир возложил на Румынию демобилизацию, уменьшение состава армии и передачу части военного снаряжения под контроль союзников. Французская военная миссия должна была быть выслана через Россию. Но Румынии была предоставлена Молдавия, в которой она сохранила верховную военную власть; ей было разрешено иметь несколько мобилизованных дивизий для оккупации Бессарабии. Германия и Австро-Венгрия получили право оставить в Валахии оккупационную армию из шести дивизий, в число которых входило четыре германских. Генерал-фельдмаршал фон Макензен сохранил в своих руках административное управление Валахией до ратификации мирного договора.
Экономические пункты мирного договора не дали Германии того, что я хотел. Румыния отнюдь не ставилась в положение экономического рабства.
Помимо хлебных и нефтяных поставок, вопрос о судоходстве по Дунаю также имел большое значение. Я надеялся получить выгоды для баварского Ллойда. Однако здесь Австро-Венгрия вновь характерно проявила себя; впрочем, отличились и наши собственные представители. Если и удалось отчасти обеспечить германские интересы на Дунае, то только благодаря величайшей внимательности начальника железнодорожного управления германской ставки.
Династический вопрос почти не был затронут, а также не было вынесено решения по вопросу, должны ли посланники Антанты оставаться в Яссах или нет. Все осталось по-старому, и в Яссах мы оставили антантовскую цитадель, откуда продолжали вести игру против нас. Только враждебные нам румынские политиканы были высланы в Швейцарию, чтобы им оттуда было еще удобнее работать против нас. Румынский народ должен был привлечь к ответственности зачинщиков войны Братиану и компанию, но это уже была просто комедия.
Я с неудовольствием вспоминаю Бухарестские переговоры. 7 мая мирный договор был наконец подписан. Дипломаты оставили в нас надежду, что они еще займутся династическим вопросом. Но ратификации мира не последовало, отпадение Болгарии одним махом изменило положение Румынии, а также подчеркнуло нам неудовлетворительность подобного мира во время мировой войны.
В Германии воспользовались и этим случаем, чтобы закричать, что это – мир насильственный. Вот насколько мышление германского народа подчинялось неприятельской пропаганде, и как мало наше правительство способно было им руководить.
Благодаря Брест-Литовскому миру, заключенному 3 марта, и премилинарному миру, подписанному 5 марта в Буфтеа, напряжение на Восточном фронте было значительно ослаблено. Но настоящий мир с Россией не наступил, и вследствие этого продолжала существовать опасность образования нового Восточного фронта, к чему Антанта и большевики пока что стремились в молчаливом согласии. Только когда советское правительство заметило, что Антанта угрожает его существованию и хочет установить в России другое правительство, от которого она ожидала большего для войны, только тогда оно отвернулось от Антанты и обратилось к Германии[47]; чтобы укрепиться внутри страны, советское правительство имело в виду действовать против Германии на первое время не оружием, а лишь посредством пропаганды.
В Румынии влияние Антанты не было окончательно подорвано, и положение там также оставалось неясным.
Произведенный в середине февраля бросок на Россию и примыкавший к нему нажим и решительная переброска войск с востока на запад, казалось, не нанесли слишком явного ущерба общему ходу войны, несмотря на затяжку переговоров. Прежде всего были перевезены на Западный фронт дивизии из Румынии, но там у нас продолжала сохраняться возможность наступления. На запад было переброшено более 40 дивизий; перед отправлением солдаты старших сроков службы в них были обменяны на более молодых. Восточные дивизии остались в уменьшенном составе и в дальнейшем должны были давать оставшихся еще у них солдат младших сроков службы в виде пополнений для Западного фронта. Силы, которые мы оставляли на востоке, были, конечно, еще слишком велики. Но приобретенный нами там мир пока что имел весьма вооруженный характер, и в связи с ним нам еще предстояло пережить много критических моментов. Когда весной и летом положение сделалось более устойчивым, верховное командование еще больше ослабило силы, оставленные на востоке. Мы часто обращались к Главнокомандующему на Востоке с вопросом, не может ли он еще дать войск. Все части, которые только возможно было снять с фронта, были переброшены. Верховное командование знало, что оно получает для Западного фронта все, без чего каким бы то ни было образом можно было обойтись на остальных фронтах. Но бесконечные пространства Восточного фронта, которые нельзя и сравнивать с нашими расстояниями, требовали известного количества войск, если мы хотели разрешить наши задачи так, как их требовала военная и экономическая обстановка.
Четыре германские дивизии, особливо оставленные в Румынии, и две австро-венгерские представляли минимум, который там был необходим. В течение лета даже эти четыре германские дивизии были еще ослаблены. Фронт Макензена также охотно отдавал все, без чего он мог обойтись, чтобы по возможности обеспечить успех на западе.
VII
Обучение войск для наступления также требовало огромной работы. Для этого была использована зима 1917/18 года, как предыдущая – для подготовки войск к обороне.
Как тогда все тактическое поучение было объединено в инструкции «Оборонительное сражение», так теперь было издано «Наступательное сражение в позиционной войне». Мы должны были вновь воскресить в мышлении армии все те прекрасные начала наступательных действий, которыми были проникнуты наши уставы перед войной; их надлежало дополнить в соответствии с новейшим боевым опытом. Не создавая тормозов для наступательного порыва, нужно было озаботиться сокращением потерь до минимума. Все мышление армии надо было перестроить с окопной войны на наступление.