При обороне силы, занимающие участок, приходилось располагать более или менее равномерно, при наступлении же надлежало сначала установить определенный центр тяжести и уже в зависимости от него распределять силы. При обороне значение возвышенностей существенно умалилось; это явно вновь подтвердило сражение при Аррасе, когда удерживались позиции, совершенно открытые взорам противника. Войска очень часто бывали убеждены, что, не владея той или другой высотой, они не могут существовать, но когда им не удавалось утвердиться на высоте, то они обходились и без нее. При наступлении же в маневренной войне выигрыш высот давал тактическое решение, и к занятию их принципиально надлежало стремиться.
В сознании войск надо было подчеркнуть необходимость наступления на широком, не скученном фронте и прежде всего установить принцип, что наступление ведется не только продвижением солдатских тел, но главным образом продвижением и использованием их оружия. Боевая линия должна быть тонкой, но постоянно питаться из глубины. Для наступления годился установленный при обороне отказ от неразрывных сплошных строев и порядков и резко выдвинутая в пехоте тактика стрелковых отделений. Массовой тактике противника, представлявшей преимущества для плохо обученных войск, мы не должны были подражать.
Пехотные роты должны были сродниться с легким пулеметом. Еще до сих пор пехота смотрела на него как на вспомогательное оружие. Понятие, которое можно резко обрисовать определением, что легкий пулемет теперь сам стал «пехотинцем», а прежний пехотинец обратился в «стрелка»[48], еще не вошло в плоть и кровь пехоты, не говоря уже обо всей армии. Легкий пулемет, при превосходстве силы его огня над отдельным ружьем и при его все большем распространении, должен был постепенно лечь в основу огневого боя пехоты. Но это отнюдь не должно было означать, что «стрелок» может не стрелять – наоборот, его участие ценилось очень высоко.
Легкий пулемет и стрелки образовали в пехоте стрелковые отделения, которые всегда должны были держаться вместе, в нужде и опасности, в борьбе не на жизнь, а на смерть. Их огневая сила еще увеличилась посредством всевозможного скоро заряжающегося ручного оружия и ружейных гранат различного рода.
На долю тяжелого пулемета, отличающегося большей дальнобойностью и лучшими результатами огня, выпадала задача – стрельбой с тыловых позиций облегчить стрелковым отделениям приближение к неприятелю, которого тяжелые пулеметы в этот момент должны держать под огнем. Само собой разумеется, что тяжелые пулеметы должны были не отрываться от наступления пехоты. Таким образом, создалось положение, что в тяжелых пулеметах пехота как будто получала в своих собственных рядах оружие сопровождения.
Вторым оружием сопровождения был легкий пулемет, применяемый главным образом с небольшого расстояния против прочных целей. Миномет, зародившийся в позиционной войне, теперь должен был стать на колеса, приобрести подвижность и приспособиться к прямой наводке, получив соответственный прицел. Легкий миномет вошел в штат пехотного батальона; в бою батальон все более и более становился фактической единицей в составе дивизии, подобно тому, как отделение в роте.
Кроме того, каждая дивизия имела свою минометную роту, вооруженную средними минометами, которым была придана возможная подвижность и которые, в случае необходимости, могли быть распределены по батальонам. Наконец, были еще огнеметчики, которые применялись с близкого расстояния против неприятеля, сидящего в блиндажах и погребах.
Оружием сопровождения пехоты в виде танков мы не располагали. Танки являлись исключительно наступательным орудием, но атаки удавались нам и без танков. Последнее не снимало с нас обязанности заботиться обо всем, что только могло облегчить жизнь нашей пехоте. Я уже писал о том, что нашей автомобильной промышленности были даны широкие задания по производству грузовиков, так как в таковых у нас был недостаток; мы не имели возможности, подобно Антанте, долго сохранять пехоту вне сферы влияния боя, на удобных квартирах, и все же своевременно подвозить ее на поле сражения. Я уже упоминал, насколько высоко я поэтому ценил производство грузовиков. Если наше положение в отношении горючего было малоудовлетворительно, то нужно было в равной мере обратить внимание и на увеличение запасов последнего. Производство грузовиков не должно было этим задерживаться. Мы не могли переусердствовать в вопросе производства достаточного количества грузовиков для обслуживания тыла и подвоза пехоты; штабы армий очень часто болезненно ощущали недостаток последних в своем распоряжении. Когда начальники штабов жаловались мне на трудности снабжения, главным образом боевыми припасами, вследствие отсутствия грузовиков, и я им возражал, указывая, что у них имеется известное количество грузовиков, то они мне отвечали, что грузовики пришлось отдать на перевозку пехоты. Верховное командование тоже было не всесильно. Ему пришлось заняться и вопросом о танках.
У Камбре танки добились крупных результатов. Но в данном случае они ворвались в очень жидко занятую позицию, и то по преимуществу солдатами старых сроков службы, с очень слабыми артиллерийскими средствами. Во всех других случаях танки, конечно, причиняли нашим войскам неприятности, но не играли решающей роли. В моем представлении я отводил «танковым страхам» гораздо больше значения, чем уделяли им войска. В ближнем бою при Бурлоне и в Бурлонском лесу наша пехота уничтожила неприятельские танки посредством сосредоточенных подрывных зарядов, а наша артиллерия успешно их расстреляла. Хорошо действовали против танков пулеметы, которые были снабжены пулями со стальными сердечниками. Лучшим оружием против танков были нервы, дисциплина и неустрашимость. Последние качества открыли многим храбрым солдатам возможность ворваться внутрь неприятельских танков или расстрелять их в упор. Массовое применение танков, в связи с устройством искусственного тумана, вредно повлияло на ход военных действий лишь с падением дисциплины и с ослаблением боеспособности нашей пехоты.
Из захваченных танков мы образовали танковые отряды. В феврале 1918 года я наблюдал работу первого сформированного танкового отряда при обучении штурмового батальона, и она не произвела на меня большого впечатления. В последующих боях наши танковые отряды понесли тяжелые потери, не сыграв крупной роли.
Начальник полевой автомобильной тяги уже давно получил задачу ускорить конструирование танков. Представленная им весной 1917 года верховному командованию модель танка не отвечала предъявленным требованиям. Я убедительно просил его подгонять постройку танков. Возможно, что я должен был более резко нажать на разрешение этого вопроса, и тогда к решительному моменту 1918 года у нас оказалось бы несколько лишних танков, но я затрудняюсь указать – удовлетворением какой части войскового снабжения мы могли бы пожертвовать для достижения этой цели. Мы не могли уволить с фронта большего количества рабочих, а свободной рабочей силы в тылу не было. Если таковая имелась бы в наличии, то мы получили бы ее в виде укомплектований. Введения в дело танков в массе в 1918 году мы никак не смогли бы достигнуть, а танки получают значение, лишь будучи применяемы в массах.
Когда к концу войны промышленность оказалась в состоянии быстро и в большом количестве строить танки, то и верховное командование дало заказ департаменту военного снабжения на большее их количество.
Для поддержания наступления пехоты летчиками были образованы особые боевые авиационные отряды. Отряды летчиков до сего времени действовали, как отдельные летчики, т. е. опускались с большой высоты и, пролетая над самой землей, обстреливали из пулеметов и бросали легкие бомбы в неприятельские пехотные линии, артиллерию, а также, как это постепенно складывалось, в резервы, обозы, транспорты и даже в приближавшиеся к полю сражения пехотные колонны. Первоначально эти боевые авиационные отряды являлись лишь вспомогательным оружием пехоты, но затем им стали ставиться и широкие тактические задания. Таким образом, перед военной авиацией открылось новое поле деятельности величайшего значения. Теперь летчики перестали быть лишь разведочным органом, которому приходилось сражаться лишь попутно с разведочной работой, а также бомбовозами для производства разрушений в глубоком неприятельском тылу; наряду с пехотой, артиллерией и прочими родами войск летчики начинают принимать непосредственное участие в боях на суше. Как и другие рода войск, авиация стала оружием для нанесения поражения неприятелю в больших сухопутных сражениях. Так сформировалась цель военной авиации, а воздушный бой остался лишь средством на пути к этой цели.
Подготовка к массовым действиям артиллерийского огня имела решающее значение для атаки пехоты в наступательном сражении. На каждый километр атакуемого фронта устанавливалось от 20 до 30 батарей, т. е. около 100 орудий. Это цифры, которым раньше не поверил бы ни один человек; и еще меньше имели раньше представлений о том количестве боевых припасов, которое расходовалось по противнику. Это действительно было массовое действие! Несмотря на это, на обширных атакуемых пространствах оставались еще незатронутые уголки, и этот огромный поток стали не уничтожал у противника всякое проявление жизни; для атакующей пехоты все же оставалось слишком много работы.
Массы артиллерии вместе с соответствующим количеством боевых припасов должны были развернуться непосредственно на передовой линии, так как только таким образом их дальнобойность могла быть широко использована в глубь неприятельской позиции без переезда на новые позиции. Это развертывание должно было быть замаскировано от взоров неприятельских наблюдателей на земле и в воздухе. С этих позиций нельзя было вести многодневного артиллерийского боя, так как открыто расположенные орудия и боевые припасы были бы расстреляны противником. Прежние способы пристрелки также были неприменимы, так как они привлекли бы внимание противника и вызвали бы завязку артиллерийского боя до начала сражения, в невыгодных для нас условиях.