спомогательные средства фронта кронпринца германского, что также облегчалось таким распределением командования[55]. И, наконец, генерал-фельдмаршалу и мне, разумеется, было приятно, в связи с требованиями стратегической обстановки, чтобы его императорское высочество кронпринц германский принял участие в первом большом наступательном сражении на западе. Династическими интересами я не руководился; несмотря на мою искреннюю верноподданность королю, я оставался независимым человеком, а не царедворцем.
Было также предусмотрено расширение наступления к северу в направлении на Аррас и к югу по левому берегу р. Уазы.
Демонстративные атаки и подготовительные работы для дальнейшего наступления велись на следующих участках:
на фронте кронпринца Рупрехта, между Ипром и Ленсом;
на фронте кронпринца германского, главным образом между Реймсом и Аргонами;
на вновь образованном фронте Гальвица – на старом поле сражения под Верденом;
на фронте герцога Альбрехта, между Саарбургом в Лотарингии и примерно до Маркирха, а также в Зундгау.
Объяснение образования фронта фон Гальвица заключается в том, что внимание фронта германского кронпринца, растянувшегося к Сен-Кантену, слишком отвлекалось от Вердена. Генерал фон Гальвиц непосредственно командовал своей 5-й армией и сверх того руководил армейской группой.
В состав фронта герцога Альбрехта в Лотарингии было включено управление германской южной армией, прибывшее из Восточной Галиции, с командующим армией генералом фон Ботмером и начальником штаба полковником фон Геммером, уже хорошо заявившим себя в этой должности на востоке; здесь оно получило название 19-й армии. Участок Заарбург – Маркирх перешел к армейскому управлению А.
Все фронты были подготовлены и к обороне на тот случай, если противник перейдет сам в наступление или будет наносить контрудары. На некоторых участках на этот случай было предусмотрено даже некоторое уклонение назад.
С середины января в намеченных этими пределами рамках началась планомерная работа, которая велась с большим самоотвержением. Уже в начале февраля первым днем наступления было назначено 21 марта, хотя обстановка на востоке в то время еще не была выяснена. В нашем положении требовались решительные действия. Верховное командование имело возможность вводить в дальнейшем частичные изменения, но не начинать сначала.
Мероприятия штабов армий, генерал-квартирмейстера, генерал-интенданта, начальника полевых железных дорог и сотрудников моего штаба были прекрасно согласованы друг с другом. Я мог в этом убедиться при моих поездках на фронт. В этих случаях я обсуждал все темные вопросы, улаживал и помогал. Я требовал, чтобы начальники штабов армий и фронтов делали мне краткие доклады об условиях местности, распределении сил, артиллерийском огне и состоянии подготовительных работ. Наибольшее значение постоянно я придавал совместным действиям внутренних крыльев 17-й и 2-й армий фронта кронпринца Рупрехта, целью которых было отрезать неприятеля в выступе у Камбре, так как от этого зависело очень многое, и мне казалось, не слишком ли рано обращается 17-я армия к западу. Кроме того, обсуждались совместные действия 2-й и 18-й армий на стыке обоих фронтов. Подготовительные работы протекали планомерно. Во всех работах видна была вера в успех. Все работало, как часовой механизм. Можно было быть уверенным, что к указанному дню армии окажутся в полной боевой готовности.
Я считал необходимым использовать возможный успех для пропаганды идеи мира среди наших врагов. Полковник фон Гефтен составил по этому поводу докладную записку. Я переслал ее имперскому канцлеру, а последний, по-видимому, передал ее в министерство иностранных дел; но в результате ничего существенного сделано не было.
Имперский канцлер был ясно осведомлен о намерении атаковать на западе. Оно являлось основанием для всех настояний верховного командования об ускорении дипломатических переговоров на востоке, а также для решения объявить о прекращении перемирия с Россией. Ему было известно, насколько трудным представляется это наступление в нашей оценке. Я также распорядился доложить имперскому канцлеру о дне начала наступления. Германия могла только путем борьбы склонить противника к миру. Как предпосылку мира, нам нужно было военной победой поколебать положение Ллойд Джорджа и Клемансо. До того о мире нечего было и думать. Весь мир, в том числе и Антанта, ждали, что мы будем наступать на западе. Кажется, 6 марта Клемансо ясно и определенно высказался за продолжение войны, несмотря на события на востоке и несмотря на предстоящее германское наступление.
В эти минуты я не мог верить в какой-либо безобидный мир. Мир на основе соглашения противник каждый раз отклонял. Должны ли мы были в этих условиях предлагать Эльзас-Лотарингию, часть провинции Познань и возмещение военных убытков?
Имперское правительство также не возбуждало вопроса о возможности мира. Статс-секретарь фон Кюльман, который руководил всей внешней политикой, был сначала в Бресте, а затем в Бухаресте. Имперскому канцлеру и статс-секретарю фон Кюльману не удалось завязать каких-либо сношений, которые могли бы привести к миру без дальнейшей борьбы. Они напрасно стремились к этому после отказа Антанты на приглашение в Брест. В их долг входило, если это было достижимо, дать возможность народу и армии избежать предстоящей бойни. Заявление графа Гертлинга от 25 февраля, в котором он стал на точку зрения четырех пунктов ноты Вильсона, прозвучало и замолкло, не встретив отголоска у Антанты.
Полковник фон Гефтен был в это время за границей для обсуждения вопросов пропаганды. При этом он без моего ведома вступил в сношение с лицом, принадлежащим к числу граждан одного из враждебных нам государств, которое было осведомлено о целях и намерениях официальных кругов в Лондоне и Вашингтоне. Полковник фон Гефтен представил мне о них устный доклад. Имевшиеся тогда в виду условия мира были очень жестоки – только побежденная Германия могла бы их принять. Кроме того, полковник фон Гефтен сообщил мне еще, что депутаты рейхстага Конрад Гаусман, который впоследствии это подтвердил, и Макс Варбург (Гамбург) сделали в то время попытку добиться мира, но оба одинаково безуспешно. Правительство никогда не осведомляло меня об этих событиях, хотя оно, конечно, знало о них. Меня тем более удивило, что никто из состава правительства не опроверг распространившиеся слухи, что мир в марте не был заключен лишь потому, что я непременно хотел наступать. Я лично просил имперского канцлера и вице-канцлера опровергнуть эти слухи. Они оба этого не сделали, не дав мне по этому поводу какого-либо разъяснения.
II
В начале марта ставка покинула Крейцнах, где она размещалась больше года.
Новая резиденция для ставки была приготовлена в Спа. Мы там очень хорошо расквартировались. Служебные помещения находились в гостинице «Британик», в которой я уже прожил несколько дней при вторжении в Бельгию осенью 1914 года. Спа находился значительно ближе к фронту, чем Крейцнах, и имел в четыре раза больше помещений для всех отделов верховного командования. Но для руководства сражением, в особенности крупной операцией, город Спа все же еще находился в слишком большом удалении от фронта. Ввиду этого я наметил для размещения оперативного отделения с необходимыми дополнительными органами Авен, откуда легко можно было на автомобиле попасть в любой штаб фронта. Я предполагал за многим наблюдать лично, а также командировать на места сотрудников моего штаба, чтобы получать через них непосредственные впечатления.
18 марта генерал-фельдмаршал и я переехали вместе с усиленным оперативным отделением в Авен. Наши служебные помещения были плоховаты, все было очень скученно, но с этим приходилось мириться. Мы выбрали этот пункт, так как перед тем там размещался штаб 18-й армии, и устройство телефонной связи требовало лишь незначительного дополнения.
Наше казино было сначала очень несимпатично, но затем мы нашли соответствующее помещение. Мы кормили владельцев и обставили комнаты мебелью, привезенной из Спа. Пребывание в казино и время, проведенное там за столом, являлись отдыхом, который всем нам был крайне необходим.
Его величество хотел прибыть на день позже. Император жил в дворцовом поезде, который стоял на путях ближайшего вокзала.
Рано утром 20 марта на всем ударном фронте батареи, минометы и массы боевых припасов уже находились непосредственно за передовыми линиями, на них и даже впереди. Это был большой успех и в то же время чудо, что противник не заметил и не слыхал наших ночных передвижений. Ведь иногда неприятель открывал по нашим батареям огонь, и на воздух взлетали целые штабели боевых припасов. Все это должно было бы возбудить внимание противника. Но он, наблюдая подозрительные явления на всех участках длинного фронта, не мог составить себе точного представления.
Пехотные дивизии, уже в течение нескольких дней располагавшиеся на порядочном расстоянии за ударными участками, теперь придвинулись и размещались тесно, скученные в убежищах от аэропланов, непосредственно за исходной для штурма линией на передовых позициях. Противник не заметил также и сосредоточения от 40 до 50 дивизий и не был осведомлен своей обширной шпионской организацией. Правда, марши производились по ночам, но войска проходили через селения с песнями. Таких масс спрятать было нельзя. Массовое железнодорожное движение, которое с середины февраля направлялось к ударному участку, также не было замечено неприятельскими летчиками. Большие передвижения происходили в тылу всех фронтов, но их центр тяжести, несомненно, приходился в районе за участком Аррас – Ла-Фер, и это было отмечено германскими контрольными летчиками.
Я полагаю, что неприятель вообще не получил никаких сведений, так как в противном случае он энергичнее изготовился бы к обороне, и его резервы подоспели бы раньше. Неопределенность и отсутствие верных данных лежат в существе войны, несмотря на все усилия, которые делают обе стороны, мы остаемся в неизвестности о противнике, противник – о нас.