Германское правительство не замечало тайной работы большевизма и считало его честно выполняющим свои обязательства, или, вернее сказать, хотело считать его таковым. Наше правительство вступило с большевиками в дальнейшие переговоры относительно тех вопросов, которые были оставлены открытыми Брестским миром. Доверие нашего правительства было беспредельно, и его даже не могло поколебать оставшееся безнаказанным убийство нашего посла в Москве. Правительство прямо лезло в развернутую большевиками петлю и высказывало полное недоверие всем остальным течениям в России. Советское правительство было очень любезно: оно пошло навстречу желанию Германии в вопросе об Эстляндии и Лифляндии, признало самостоятельность Грузии, гарантировало уплату по частям военных убытков и обещало поставку сырья, в том числе нефти из Баку. Уступки, которые сделала Германия, были невелики. В главнейших чертах они состояли из следующих обещаний: вывоз угля из Донецкого бассейна, перевозка хлебных грузов из Кубанской области по железной дороге через Ростов-на-Дону на север, что едва ли было выполнимо, если иметь в виду донских казаков, и, наконец, воздействие на Турцию, чтобы помешать захвату турками Баку. Затем мы согласились, по мере поступления платежей за военные убытки, начать эвакуацию оккупированного в феврале великорусского района за Березиной и Западной Двиной. В действительности первые платежи были уплачены в срок, в чем я весьма сомневался.
Доверие нашего правительства к большевикам зашло настолько далеко, что оно хотело поставить Иоффе оружие и боевые припасы. Лица, привезшие мне соответственный документ министерства иностранных дел, сказали мне: «Это боевое снаряжение останется в Германии, и Иоффе использует его здесь же против нас».
На совещании в Спа имперский канцлер, ссылаясь на нашу политику в Грузии, заявил, чтобы представителем от германского правительства в Тифлис был командирован полковник фон Кресс, недавно возвратившийся с Палестинского фронта, и чтобы за ним последовала охрана в размере одной или двух рот. В Грузии нам необходимо было действовать энергично. Этого требовали условия снабжения нас сырьем, совершенно независимо от желания усилиться военными силами из этой области. Что мы в этом отношении не могли полагаться на Турцию, еще раз подтвердил ее образ действий в Батуме. Она захватила для себя все найденные продукты. Нефть из Баку мы могли получить только в том случае, если мы рассчитывали лишь на свои собственные силы. Я очень отчетливо помню недостаток горючего материала в Германии, все затруднения с освещением в течение зимы и все связанные с ними побочные явления. После наступления 7-й армии мы израсходовали все запасы горючего в армии, и у нас чувствовался в нем сильный недостаток. Для украинских железных дорог также требовалась нефть. Добыча нефти в Румынии была увеличена до пределов возможного, но, несмотря на это, нечего было и думать, чтобы ею можно было покрыть всю потребность. Теперь нам казалось возможным покрыть недостаток нефти подвозом из Закавказья и особенно из Баку, если только удастся своевременно урегулировать условия транспорта. Начальник полевых железных дорог должен был выяснить положение с наливными судами. Меня очень огорчило, когда большевики, исключительно чтобы повредить нам, потопили в Новороссийске самый большой на Черном море наливной пароход «Эльбрус». По соглашению с Турцией полковник фон Кресс должен был организовать эксплуатацию железной дороги Батум – Тифлис – Баку, на которой имелся большой парк вагонов-цистерн. Но основным вопросом во всем этом, конечно, было, как нам попасть в Баку. Счеты с советским правительством и в данном случае мешали действовать быстро и энергично. В начале августа англичане переправились из Энзели через Каспийское море и заняли Баку.
Утверждение англичан в Баку стало возможным лишь вследствие пассивного образа действий турок в Северной Персии; наше военное хозяйство понесло большой ущерб. Это позволило также англичанам вступить в более тесную связь с Добровольческой армией в Кубанской области. Но, с другой стороны, англичане, заняв Баку, оказались в пределах нашей досягаемости. Представлялось возможным нанесение удара с небольшим расходом сил. Ввиду этого верховное командование приступило к подготовке атаки на Баку и с этой целью привлекло войска Ноури и отправило в Тифлис кавалерийскую бригаду и несколько батальонов. Но Ноури занял Баку прежде, чем мы успели закончить переброску войск, а последовавшие затем события в Болгарии заставили нас направить эти части в Румынию.
Обстоятельства в Северной Персии оставались в прежнем положении; мы снабжали оружием из Украины те племена, которые хотели примкнуть к туркам. Последние же ничего не делали, хотя у них большое количество войск было собрано у Батума и Карса.
На востоке я углубился так далеко, как я считал необходимым, учитывая наше военное и военно-экономическое положение. Наполеоновские планы завоевания всего мира меня не занимали. Полная забот борьба, которую я вел, не оставляла места для полета фантазии. Я не мечтал о территориальных приобретениях ни на Украине, ни на Кавказе и намеревался лишь получить оттуда то сырье, которое нам было столь необходимо для жизни вообще и продолжения ведения войны. Я надеялся, что после успешного прорыва здесь блокады нам удастся усилиться не только в хозяйственном отношении, но также укрепить наши психические и душевные силы. Я также думал по мере возможности использовать людскую силу этих областей, отчасти формированием войск, а отчасти, что обещало много больше, посредством вербовки рабочей силы для родины на смену тех немцев, которых можно было призвать в войска. Я, естественно, пытался достичь этих результатов во всей Восточной области, а также надеялся непосредственно получить новобранцев из состава немецкого населения востока. Но мы работали недостаточно быстро. 8-я армия в Риге жаловалась, что, несмотря на мои настояния, военное министерство до сих пор не давало ей никаких указаний.
Я выходил за пределы ближайших военных требований и руководствовался отдельными планами, лишь когда вопрос заключался в защите и покровительстве германской культуры; на это, однако, военных сил не расходовалось. Я хотел укрепить и сосредоточить носителей ее и тем увеличить ее мощь. С этой целью несколько моих знакомых предоставило в мое распоряжение значительные суммы, которые я употребил, чтобы усилить национальную немецкую прессу в Австрии. Я настойчиво преследовал лелеемую мною мысль о репатриации и поселении, наравне с ветеранами этой войны, в восточных областях тех немцев, которые были рассеяны по России. В этом смысле я являлся защитником германской идеи перед имперским правительством. Мысль же об образовании немецкого колониального государства на берегу Черного моря я отбрасывал как фантастическую.
Я неоднократно просил в течение лета имперское правительство дать мне точные указания по основным пунктам политики в области Главнокомандующего на Востоке, чтобы иметь возможность действовать в согласии с правительством. Эстляндия, Лифляндия и Курляндия должны были быть объединены в один военный округ Балтика. Литва сохраняла прежние границы. Я предполагал распространить на Лифляндию и Эстляндию политику, которой мы до сих пор придерживались в Курляндии. Я стремился к объединению эстонцев и латышей, которые были воспитаны в германской культуре, в одно государство, которым бы руководили немцы, при условии исключения всякого слияния эстонской и латышской национальностей. В феврале, непосредственно после освобождения Эстляндии и Лифляндии, здесь должно было быть уже сделано очень многое, но правительство теряло даром драгоценное время. Оно даже обращалось ко мне с просьбой установить основные положения политики для Эстляндии и Лифляндии. Но не стоило и приступать к попытке проведения политики, которую Берлин не будет энергично поддерживать; а в Берлине настаивали лишь на открытии Дерптского университета. При распределении кафедр эстонцы были непонятным образом обойдены; все начинание явилось вследствие этого грубой ошибкой.
В Литве мы также ни на шаг не подвигались вперед. Переговоры с литовским сеймом совершенно застопорились. Поляки волновались все больше и больше, но германское правительство все еще не усматривало грядущей опасности и не использовало все свое влияние в Риме, чтобы на вакантную кафедру виленским епископом было назначено духовное лицо литовской ориентации, что я и поддерживал по мере моих сил. Может быть, правительство и сделало соответствующую попытку, но не встретило в Ватикане сочувствия.
Разрешение польского вопроса также не двигалось с места. Император Карл занял колеблющуюся позицию. Преемник графа Чернина, граф Буриан, твердо стоял на австро-польском решении. Германское правительство все не отдавало себе ясный отчет в том, что оно, собственно говоря, хотело. В Польше оно преследовало столь же туманные цели, как и в прочих областях востока. Представившийся удобный случай окончательно устранить возможность австро-польского решения не был использован. Император Карл написал свое известное письмо в Парму. Вслед за тем, под давлением Вены, он в мае должен был совершить путешествие в Каноссу – отправиться в Спа. Настроение было таково, что можно было бы всего достигнуть. Генерал-фельдмаршал и я просили имперского канцлера и статс-секретаря фон Кюльмана использовать выгоды момента и создать ясные отношения. Но им не хватило нужной решимости. В результате торжественно был составлен какой-то документ, который был подписан не только государственными людьми, но также обоими монархами. В этом договоре не заключалось никаких обязательств для Австро-Венгрии, и он ничего не стоил. Наша дипломатия не выдержала испытания, двуединая монархия победила. Случилось то, что мы, военные, предсказывали. Граф Буриан по праву чувствовал себя ничем не связанным. Он продолжал преследовать идею австро-польского решения с прежней настойчивостью, которая была ему вполне естественна и так обременяла наших дипломатов.