Сознание, что теперь надо думать в первую очередь только об обороне, заставило верховное командование в начале августа постепенно оттянуть назад фронт в долине р. Лис и распорядиться об очищении Анкрской и Аврской предмостных позиций, севернее и южнее Соммы. 3 и 4 августа предмостные позиции были нами оставлены.
По особо выраженному мною желанию генерал фон Куль отправился во 2-ю армию, чтобы еще раз обсудить оборонительные мероприятия на фронте Альбер – Морейль. Здесь были сменены свежими силами еще две дивизии, которые уже давно находились на позициях и казались особенно усталыми. В этом спорном выдающемся районе дивизионные участки были узки, дивизии были хорошо снабжены артиллерией и занимали глубокое расположение. При этом был использован весь опыт 18 июля. В отношении укрепления позиций здесь не было сделано так много, как, например, в 18-й армии, хотя последняя расположилась на них позднее.
Рано утром 8 августа преимущественно англичане, австралийскими и канадскими дивизиями, и французы, не в слишком превосходных силах, произвели атаку между Альбером и Морейлем. Стоял густой туман, который искусственно был еще усилен; в атаке участвовали сильные отряды танков. Между Соммой и ручьем Люс неприятель глубоко ворвался в наш фронт. Находившиеся там дивизии позволили себя совершенно опрокинуть. Штабы дивизий были захвачены врасплох на своих стоянках неприятельскими танками. Район прорыва скоро расширился за ручей Люс; при этом наши войска, которые еще продолжали храбро драться у Морейля, были опрокинуты фланговым ударом. С севера Сомма представляла естественную границу, остановившую расширение прорыва. Наши войска, сражавшиеся на северном берегу, победоносно отбили такой же натиск. В районе юго-западнее Перони находились дивизии, которые несколько дней тому назад были сменены как усталые; штаб 2-й армии немедленно поднял их по тревоге и направил на поле сражения. Одновременно он выдвинул к месту прорыва все войска, какие он только мог собрать. Фронт Рупрехта отправил туда же по железной дороге свои резервы. 18-я армия часть своих резервов непосредственно ввела в бой с юго-востока, а другую часть выдвинула в район северо-западнее Руа. Я отдал приказ 9-й армии также выделить силы на поддержку, хотя она сама находилась под угрозой неприятельской атаки. Но, естественно, требовались целые дни, чтобы издали могли прибыть войска. Для их переброски были использованы в самом широком масштабе автогрузовые транспорты.
Еще до полудня 8 августа я получил полное представление об обстановке. Она была очень мрачной. Я немедленно командировал офицера генерального штаба, чтобы получить данные о состоянии войск.
Резервами 2-й армии удалось задержать дальнейшее продвижение неприятеля на Перонь, на линии южнее Брэя. В направлении на Руа противник распространился приблизительно до Арвилье; южнее р. Авр нам пришлось загнуть фронт, начиная от Мондидье.
Всего было наголову разбито от шести до семи германских дивизий, которые расценивались нами как вполне боеспособные. Имелось наготове всего три или четыре дивизии и остатки разбитых, чтобы замкнуть обширное пространство между Брэем и Руа.
Положение было исключительно серьезным. Если бы противник продолжал сколько-нибудь энергично наступать, то мы бы не смогли удержаться западнее Соммы. Этот участок продолжала оборонять 2-я армия, 18-я же, оставив левое крыло на высотах, окаймляющих долину р. Матц, уклонила правое до Руа. Это передвижение было назначено в ночь с 9 на 10 августа. Если бы его не удалось выполнить, то на этом участке неприятель получил бы возможность одержать крупную победу (см. схему 41).
9 августа противник еще продвинулся между р. Соммой и р. Авр, но, на наше счастье, ударная сила врага была невелика. Севернее Соммы 2-я армия также должна была несколько подать назад свой фронт. Но южнее Соммы ей удалось создать хотя и слабо занятый, но сильный фронт. В этот день войска дрались здесь значительно лучше, чем дивизии, действовавшие накануне между Соммой и ручьем Люс. Замечательно хорошо держались дивизии, которые перед сражением были сменены как переутомленные. Мы удержали район северо-западнее Руа. В ночь на 10-е 18-й армии удалось выполнить свой трудный маневр. На следующее утро французы энергично атаковали прежние позиции 18-й армии; оставшиеся там арьергарды планомерно отошли. Но, конечно, армии пришлось потерять много снаряжения.
Благодаря выдержке 2-й армии и вследствие уклонения назад в ночь на 10-е фронта 18-й армии, наше положение между Соммой и р. Уазой улучшилось. Начали прибывать резервы, усилившие фронт 2-й армии, 10-го продолжались ожесточенные, но успешные для нас бои на позициях между Соммой и Авром; одновременно противник сильно наседал между Авром и р. Уазой.
В ближайшие дни местные бои происходили на всем фронте сражения. Наши войска опять укрепились, но тогда как 18-я армия являлась для обороны полноценной, 2-я оставалась внутренне неустойчивой.
2-я армия израсходовала очень много сил; ее резервы также сильно пострадали. Пехота некоторых дивизий, прибывая на поле сражения на автомобилях, выгружалась иногда на одном участке, а ее артиллерия вступала в бой на другом. Вследствие этого части сильно перемешались. В предположении, что противник будет продолжать атаки на фронте 2-й армии, надо было предвидеть, что эту армию потребуется усилить целым рядом дивизий, на которые мы не могли рассчитывать. Ввиду убыли пленными наши потери были столь велики, что верховное командование опять оказывалось вынужденным расформировать несколько дивизий, чтобы получить укомплектование. Наши резервы таяли, а потери противника, наоборот, были необыкновенно скромны. Вследствие этого соотношение сил значительно для нас ухудшилось. И оно должно было продолжать изменяться к нашей невыгоде по мере того, как на фронт поступало все большее количество американских войск. Мы больше не могли надеяться наступлением значительно улучшить наше положение. Таким образом, нам оставалось лишь держаться. Мы теперь, безусловно, должны были ожидать возобновления неприятельского наступления. Успех слишком легко дался противнику. Неприятельские радиотелеграммы были полны ликования и справедливо утверждали, что в германской армии уже нет больше старого духа. К тому же противник захватил много чрезвычайно ценных для него документальных материалов. Антанта получила ясное представление о наших затруднениях в вопросе об укомплектовании, что давало ей лишнее основание неустанно развивать натиск.
Офицер генерального штаба, которого я командировал на поле сражения, описал мне состояние тех дивизий, на которые 8 августа удар обрушился в первую очередь, в таком виде, что я был поражен. Я вызвал начальников дивизий и строевых офицеров в Авен, чтобы обсудить с ними детали событий. Я услышал от них о блестящих подвигах храбрости, но также и о действиях, которые, должен откровенно сказать, не считал возможными в германской армии: наши солдаты сдавались отдельным неприятельским всадникам, сомкнутые части складывали оружие перед танком. Одной свежей дивизии, которая храбро шла в атаку, отступающие войска кричали: «штрейкбрехеры» и «им еще мало войны»[66]. Эти слова повторялись еще и впоследствии. Во многих частях офицеры уже не имели никакого влияния и плыли по течению. В октябре, на заседании кабинета принца Макса, статс-секретарь Шейдеман обратил мое внимание на реляцию одной из дивизий о событиях 8 августа, представлявшей столь же мрачную картину. Я этой реляции не знал, но мог подтвердить ее содержание своими данными. Один батальонный командир, прибывший на фронт с пополнением незадолго до 8 августа, объяснял эти явления недисциплинированностью солдат и духом, с которым наши солдаты прибывали с родины. То, чего я опасался и о чем беспрестанно предостерегал, на этом участке превратилось в действительность. Наш боевой механизм утратил свою полноценность, и наша боеспособность пострадала, хотя значительное большинство наших дивизий продолжали геройски драться. 8 августа подчеркнуло умаление нашей боеспособности; при создавшемся положении вопроса об укомплектовании у меня не было надежды найти стратегическую комбинацию, которая позволила бы нам вновь закрепиться в выгодном положении. Наоборот, я пришел к убеждению, что у верховного командования не осталось под ногами твердой почвы, на которой до сих пор, поскольку это возможно на войне, я базировал свои мероприятия. С этого момента, как я тогда выразился, война приобрела характер бесшабашной азартной игры, что я всегда считал гибельным; я слишком высоко ценил судьбу германского народа, чтобы ставить ее на карту. Надо было кончать войну.
8 августа открыло глаза обоим командованиям, как германскому, так и неприятельскому, как мне, так и генералу Фошу, который это сам подтвердил в «Daily Mail». С этого дня началось великое наступление Антанты, финал мировой войны, причем противник развивал все больше энергии, по мере того как наш развал становился для него очевиднее.
Я считал возможным, что события, последовавшие за 15 июля, могли поколебать доверие ко мне его величества и генерал-фельдмаршала. Кроме того, новое лицо, может быть, могло более беспристрастно оценить обстановку. Ввиду этого, как я уже упоминал, я самым серьезным образом заявил фельдмаршалу, что если у него нет ко мне полного доверия или если он считает это желательным, то он может заместить мою должность новым лицом. Он отказался. В том же духе я говорил о замещении моей должности с начальником военного кабинета в случае, если по отношению ко мне имеются какие-либо сомнения. Но император оказывал мне в эти дни совершенно исключительное доверие. Я был глубоко тронут, но меня все-таки беспокоило, правильно ли улавливает его величество общее положение. Впоследствии я успокоился: император сообщил мне, что после неудачи наступления в июле и после 8 августа он пришел к сознанию, что Германия уже не может выиграть войну.
8 августа вечером сообщение ставки кратко гласило о том, что противник на широком протяжении прорвал наш фронт южнее Соммы. На следующее утро меня немедленно вызвал генерал фон Крамон из Бадена. Он сообщил мне, что мое сообщение вызвало большое беспокойство в Вене. Я не мог оставить его в сомнении относительно того, насколько серьезно я расценивал создавшееся положение. Несмотря на это, он просил меня обдумать, насколько вредно подействует резкое признание нашей неудачи на союзников, которые свое спасение видели только в Германии. То же повторилось 2 сентября.