Верховное командование не имело никаких сведений от статс-секретаря фон Гинтце, и мы не знали, что он должен в начале сентября отправиться в Вену, чтобы переговорить по вопросу о мире с графом Бурианом. Я считал крайне необходимым новое совещание по этому поводу со статс-секретарем фон Гинтце и имперским канцлером. Оно должно было состояться в первых числах сентября, сразу после нашего возвращения в Спа. Статс-секретарь фон Гинтце изъявил свое согласие приехать немедленно по возвращении из Вены. От вызова имперского канцлера отказались, из уважения к его преклонному возрасту.
Совещание со статс-секретарем фон Гинтце в Спа состоялось 10 сентября. Он сообщил только, что граф Буриан намеревается обратиться с нотой ко всем воюющим державам и просить их высказаться относительно мира. Одновременно он добавил, что, по полученным им в Вене данным, австро-венгерская армия додержится только до зимы, так как жажда мира в Австро-Венгрии сильно растет. Относительно его личных попыток добиться мира статс-секретарь фон Гинтце заявил, что он твердо надеется на посредничество нидерландской королевы, но на чем, собственно говоря, основывал он свои надежды, я из его слов заключить не мог. От циркулярного обращения графа Буриана он не ожидал никаких результатов и опасался даже, что оно может повредить посредничеству нидерландской королевы. Он считал предпочтительным сделать определенный шаг, каковой он замыслил в Гааге. Я мог только примкнуть к этому мнению; прием графа Буриана был слишком расплывчат. В этот день я в первый раз осведомился о его планах.
Правда, по его ходатайству император Карл через генерала фон Крамона поставил генерал-фельдмаршалу определенные вопросы о наших стратегических планах и о нашем мнении относительно возможного шага к заключению мира. Генерал фон Крамон просил меня лично по телефону дать возможно точный ответ, так как император Карл очень настаивает на нем. В своем ответе мне, конечно, приходилось быть сдержанным, так как пармские письма императора Карла показали, что между Веной и Францией существуют связующие нити. Ответ гласил, что германские войска останутся на Западном фронте на занимаемой в настоящее время линии, и в особенности будут отстаивать позицию Зигфрида, и что мы высказываемся, чтобы шаг к миру был сделан немедленно, и лишь возражаем против приема, намеченного графом Бурианом. Я набросал этот ответ и затем, до отправления, обсудил его со статс-секретарем фон Гинтце.
Статс-секретарь фон Гинтце надлежащим образом ставился в известность о военном положении. Он телеграфировал в министерство иностранных дел как результат совещания, что его величество и верховное командование согласны на немедленное обращение к королеве Нидерландской и что надлежит заручиться на это согласием и участием союзных держав.
14 сентября нота графа Буриана была опубликована. Австро-Венгрия не отказалась от своего выступления в пользу намеченного нами шага к миру. Считало ли австро-венгерское правительство наши планы лежащими в слишком большом отдалении, или побудили его к такому образу действий какие-либо особые соображения, я не знаю. Император Карл заявил в объяснительном письме его величеству, что телеграмма верховного командования убедила его спешно предпринять шаги к миру. Я сказал полковнику Гейе, что, может быть, все же хорошо, что выступление графа Буриана имело место. Я также держался мнения, что мы не должны отрекаться от предпринятого графом Бурианом шага.
Я не могу разделить взглядов дипломатии, что предпринятый графом Бурианом шаг к миру сделал невозможным посредничество нидерландской королевы. Он затруднил его, но ни в коем случае не исключил. Прежде всего, я не могу найти основания, почему мы не обратились к посредничеству Нидерландов до опубликования ноты графа Буриана; время для этого у нас было. Я не думаю, чтобы статс-секретарь фон Гинтце действительно серьезно обращался по этому поводу к голландскому посланнику в Берлине.
В эти дни я почти не занимался военно-политическими вопросами. Статс-секретарь фон Гинтце говорил с верховным командованием о польских делах в соответствии с указаниями, данными ему имперским канцлером. В моем ответе я счел своим долгом высказать мое мнение. 28 августа на основании беседы с одним из берлинских поляков статс-секретарь фон Гинтце сделал нам предложение о целесообразном решении польского вопроса и урегулировании к нему наших отношений. В частности, он хотел обещать Польше Вильно, так как она постоянно представляла бы постороннее тело в Литовском государстве. Во всяком случае, Польша должна была взять на себя известное обязательство и непременно заключить желательную нам военную конвенцию.
В своем ответе статс-секретарю от 30 августа верховное командование присоединилось к его мнению и в связи с этим указало ему на отдельные пункты, которые рассматривались на прежних совещаниях и могли быть ему неизвестны. Так, например, в интересах нашей экономической и военной политики мы подчеркнули необходимость установления железнодорожного союза с Польшей и обеспечения сообщения с Россией через Польшу. Я также считал безусловно необходимым теснее связать Польшу, так как не мог преодолеть своего недоверия к этому государству. Вильно раньше был обещан имперским канцлером литовцам. Ввиду этого надо было, естественно, опасаться, что передача Вильно Польше будет истолкована в Литве как нарушение нашего слова. Задачей министерства иностранных дел являлось предотвратить связанные с этим невыгоды. Я держался относительно уменьшенной таким образом Литвы своей прежней точки зрения и обращал внимание на необходимость соединить ее, как самостоятельное государство, с Германией или Пруссией посредством личной унии. Вырванное из всякой последовательности это мое письмо было использовано в рейхстаге для нападения на меня как доказательство неясности моего политического мышления. История происхождения этого письма очень проста. Неясно только, каким образом оно распространилось из министерства иностранных дел. Цели следует преследовать до последней возможности, лишь поскольку это не вызывает более крупных невыгод. В данном случае этого можно было не опасаться. Политика министерства иностранных дел покоилась на здоровом основании, и моя точка зрения была правильна (см. схему 44).
Исходя из того же хода мыслей мы еще в это время высказались за создание Балтики и за решение вопроса о короле Финляндии в духе пожеланий этой страны.
Мы также обсуждали со статс-секретарем фон Гинтце обстановку, сложившуюся в Румынии. Явное военное превосходство Антанты оказывало сильное воздействие на правительство, находившееся в Яссах всецело под влиянием посланников Антанты. Его отношение к нам принимало все более оппозиционный характер. Непрочность Бухарестского мира теперь давала себя знать. Верховное командование, в согласии со статс-секретарем фон Гинтце, очень серьезно обдумывало необходимость нового развертывания сил против Румынии и наметило для него войска, которые предназначались к переброске с востока на запад. Генерал фон Арц обещал свое содействие, если последует на то согласие императора Карла. Но последний, несмотря на военную необходимость, отказался от производства особого нажима на Румынию. Войска сохранили свое первоначальное назначение, но в результате попали в Сербию. Впоследствии австро-венгерское правительство само предложило вооруженное воздействие против Румынии, но было уже поздно.
Адмирал фон Гольцендорф расстался со своей должностью; у него развилась сильная болезнь сердца. Начальником морского штаба был назначен адмирал Шеер. Он был исключительно светлой и решительной личностью. При первой же возможности я вступил с ним в контакт в Спа и обсудил положение на Западном фронте и вопрос о подводной войне. Надо было предвидеть момент, когда явится необходимость очистить опорный пункт подводного флота в Брюгге. Адмирал Шеер не предполагал, что это окажет решающее влияние на действие подводной войны, так как в настоящее время подводные лодки из Фландрии уже огибали северную конечность Шотландии и больше не входили в канал. Само собой разумеется, что скопление подводных лодок на германском побережье являлось, по мнению адмирала, нежелательным.
Далее адмирал Шеер считал возможным расширить постройку подводных лодок и повысить их действенность. Он просил моего содействия, чтобы развить строительство подводных лодок. Адмирал Шеер говорил о значительном увеличении числа рабочих, которые ему были необходимы для расширения постройки подводных лодок. Я заявил ему, что в настоящий момент верховное командование не может предоставить ему рабочие руки, и согласился лишь откомандировать несколько инженеров и техников; речь шла только о единичных лицах. Эти переговоры затянулись до середины октября. К этому времени положение стало исключительно серьезным, но, несмотря на это, я отдал приказ их откомандировать. Верховное командование не могло бросить меч, пока он не был еще выбит из его рук. Мы чересчур рано отказались и от преследования ясных и понятных политических целей и затем столь же преждевременно отказались от всякого усилия в вопросе о вооружении. Несмотря на все чрезвычайно тяжелые впечатления, я все-таки еще не превратился в человека, который до времени складывает оружие, и держался того мнения, что чем сильнее мы будем, тем в более благоприятных условиях предстанем мы на мирных переговорах.
Я произвел изменение в моем штабе, а именно я назначил полковника Гейэ своим старшим помощником, и он объединил различные отрасли, которые до сих пор находились непосредственно в моем ведении. Он принимал их доклады, разрешение же важнейших вопросов я оставил за собой. Та работа, которую я вынес за эти годы, не могла пройти бесследно ни для одного человека. Меня призвали в верховное командование не для того, чтобы заключать мир, а чтобы выиграть войну, и я ни о чем другом, кроме этого, не думал. Я хотел, подобно Клемансо и Ллойд Джорджу, призвать к этой задаче весь народ, но я не был диктатором, как об этом охотно постоянно твердят наперекор истине. Ллойд Джордж и Клемансо распоряжались суверенными парламентами стран, так как это были «их парламенты». В то же время они находились во главе всей административной, т. е. исполнительной, власти. Я же, наоборот, не имел никакой основанной на конституции возможности непосредственно воздействовать на государственную власть в Германии, чтобы обеспечить проведение моих идей относительно требований, предъявляемых войной, и часто не встречал у соответствующих инстанций необходимого понимания и энергии. Так как мира нельзя было достигнуть, то я попытался успешно закончить войну, что единственно могло нас спасти от той судьбы, с которой связаны наши сегодняшние страдания. Теперь я понял, что этот успешный конец недостижим, и видел, как надвигается несчастье, предотвращению которого я посвятил свою жизнь.