Повышенное настроение держалось в Берлине до полудня 19 октября, но затем оно радикально изменилось.
Я не знаю ближайших подробностей происшедших событий. Но почему же статс-секретари, в словах которых 17-го числа было столько уверенности, не переходили к делу? Ведь они знали, что стояло на карте? Мне столь же непонятно заявление статс-секретаря Конрада Гаусмана, сделанное им 12 мая 1919 года и встреченное бурными аплодисментами: «Если бы наши войска, если бы наши рабочие 5 и 9 ноября знали, какой облик примет мир, то армия не сложила бы оружия и продолжала бы держаться». Случившееся уже можно было ожидать 17 октября. Мировая история подтверждает это неоспоримо. Мы предостерегали от капитуляции. В конце концов, необходимо было только стать на почву действительности. Надо было лишь перестать обманывать себя и народ и найти в себе решимость перейти к делу, которая всегда была у верховного командования.
20 октября к нам в Спа был прислан новый проект ответа. Подводная война прекращалась, и мы вступали на путь капитуляции со всеми его отрицательными последствиями. Генерал-фельдмаршал и я вновь указали на это; еще раз прозвучали наши предостерегающие голоса. Мы предложили обратиться с призывом к народу. Мы отказались принять какое-либо участие в этом проекте ответа. Военный кабинет императора был этим очень взволнован, но почему, я не знаю. Мы были людьми, которые имели собственные мнения и шли по тому пути, который мы считали правильным и по которому постоянно следовали.
Ответ Вильсону был отправлен 20 октября. Подводная война была принесена в жертву. Эта уступка Вильсону глубочайшим образом задела армию и особенно флот; у моряков настроение должно было невероятно понизиться. Кабинет сложил оружие.
22 октября имперский канцлер заявил: «Кто честно становится на точку зрения справедливого мира, тот одновременно берет на себя обязательство не склониться без боя перед насильственным миром. Такое правительство, которое бы этого не понимало, заслуживало бы презрения воюющих и трудового народа». Но от его слов ничто не изменилось. За этими словами не последовало никаких действий. Ничего не делалось, чтобы поднять настроение на родине и в армии. Принц Макс и его сотрудники вынесли собственный приговор.
Только военный министр работал, чтобы изготовить укомплектование. Но и в этой области ничего не удалось достигнуть, так как часть запасных отказывалась ехать на фронт. Правительство уступило.
XI
23 или 24 октября был получен ответ Вильсона. Это было меткое использование нашего малодушия. Теперь он ясно высказывал, что условия перемирия могут быть лишь таковыми, которые лишат Германию возможности возобновить военные действия и дадут союзным державам неограниченное право установить в подробностях мир, на который идет германское правительство. С моей точки зрения, никто больше не мог сомневаться в необходимости продолжать войну. На основании впечатлений, вынесенных мною из заседания 17 октября, я полагал, что народ еще возможно привлечь к продолжению войны, хотя опять были потеряны драгоценные дни.
На западе в эти дни события развивались следующим образом.
4-я армия закончила отступление на позицию Германа, происходившее в тесном соприкосновении и в непрерывных боях с наседавшим противником. 19 октября были очищены Брюгге, Тиль и Куртрэ. 20-го бои шли на реке Лис, у Дейнце противник переправился на восточный берег и пытался сильным напором между р. Лис и Шельдой оттеснить нас от р. Лис. 25-го бои опять приняли характер сражения, в котором противник медленно продвигался к Шельде в направлении на Гент – Уденардэ. Между р. Лис и Шельдой бои распространились также и на 6-ю армию.
17 октября 6-я и 17-я армии оставили Лилль и Дуэ и вместе с 4-й армией отступили за канал Дель в направлении Авельгем – Турнэ и Валансьен, 20-го противник подошел к этим городам. Местные жители вновь начали принимать участие в боях.
На южном крыле 17-й и во 2-й и 18-й армиях шли тяжелые бои. 17 и 18 октября противник энергично атаковал между Ле-Като и р. Уазой. Мы были вынуждены отвести фронт в районе к юго-западу от Ландреси до р. Уазы и за канал Самбра – Уаза. 19-го в боях наступила пауза, а с 20 октября неприятельские атаки стали распространяться к северу. Неприятель продвигался через Сольм и Ле-Като в направлении на Ландресси. Бои обошлись нам дорого. Войска дрались не везде хорошо, но часть дивизий вновь действовала блестяще. Повторялось все то же явление.
Фронт кронпринца германского сначала задержал левое крыло 18-й армии на р. Уазе, выше Ла-Фер. Попытки противника переправиться через р. Уазу были отбиты. 20 октября мы отошли на позицию Германа между р. Уазой и р. Сер, противник вплотную подошел к ней. Здесь также развились жестокие бои.
7-я и 1-я армии были атакованы между реками Сер и Эном, но полностью удержали свои позиции. 25 октября они отразили с большими потерями сильный натиск неприятеля.
Далее противник произвел сильный напор на р. Эн, до участка Вузье – Гранпрэ, в долине р. Эр и на высотах левого берега Мааса. Бои были очень тяжелыми, поглощали много сил, но не привели ни к каким существенным изменениям нашего фронта. Как и раньше, бои распространялись на восточный берег Мааса, но также не произвели здесь никаких изменений в положении. Далее к юго-востоку вплоть до швейцарской границы было боевое затишье.
25 октября вечером весь Западный фронт находился в величайшем напряжении. Бой шел на всем пространстве от голландской границы до Вердена. Армия больше ничего не получала от родины. Какое-либо поощрение отсутствовало. Это было чудо, что войска еще столь геройски дрались. Работы по эвакуации территории продолжались, несмотря на чрезвычайно трудные условия эксплуатации железных дорог.
Постройка позиции Антверпен – Маас медленно подвигалась вперед. Верховное командование должно было считаться с необходимостью в начале ноября отвести туда, в целях большего сокращения, фронт. Само собой разумеется, что это сокращение представляло такие же выгоды и для противника. Ввиду разрушения железных дорог сила неприятельского наступления на севере должна была уменьшиться. Надо было ожидать, что теперь он предпримет наступление в Лотарингии.
24 октября в Италии началось наступление итальянцев. Сначала удар был направлен на горный участок и лишь 26-го с полной силой обрушился на фронт по р. Пиаве. 25-го вечером еще не произошло особенно значительных событий. Австро-венгерский фронт еще держался, однако я все же предполагал, что Австро-Венгрия вскоре заключит мир. Ввиду этого, по соглашению с баварским военным министерством, были приняты первые оборонительные мероприятия на тирольской границе.
В Сербии генерал фон Кевес был вынужден отдать приказ об отходе за Дунай. На румынской границе по Дунаю и против румынской армии, расположенной на противоположном берегу Серета, не произошло никаких перемен, и там все продолжало еще балансировать.
Порыв германского народа во всех отношениях улучшил бы наше положение. Сколько времени мы могли бы еще воевать, нельзя было сказать. Психология неприятеля была нам неясна. Но без труда нельзя было разбить великую нацию, если в ней имелась налицо воля. Это уже показала Франция в 1870–1871 годах и буры в борьбе с Англией. В «Sunday Pictorial» от 12 января 1919 года Уинстон Черчилль оценивал военное положение Антанты следующим образом:
«Еще бы немного, и подводная война, направленная против морской торговли, вместо того, чтобы привлечь на нашу сторону Америку, привела бы нас неизбежно к сдаче, вследствие голода…
Такой же спорный характер борьба имела до конца. Но в результате мы выиграли, так как вся нация работала дружно и без колебаний…
Чем ближе мы ознакомляемся с условиями борьбы, тем отчетливее мы сознаем, на каком маленьком, тонком и опасном волоске висел наш успех».
25 октября генерал-фельдмаршал и я в Берлине, куда мы вновь отправились, доложили его величеству наши взгляды. Мы должны продолжать воевать. Новый начальник гражданской канцелярии императора, его превосходительство фон Дельбрюк, был против. Он воздерживался от собственного мнения, но полностью стоял на точке зрения принца Макса. К нашему удивлению, он также не знал, что мы уже в середине августа говорили с имперским канцлером о мире. Император не принял никакого решения, но проявил ко мне доверие. Он направил фельдмаршала и меня к имперскому канцлеру. Последний был болен. В 9 часов вечера нас и адмирала Шеера принял его превосходительство фон Пайер. Он лично держался очень холодно и совершенно иначе, чем при наших прежних встречах. Конечно, он знал, что кабинет хочет моей отставки, так как я защищаю точку зрения необходимости продолжать войну. Тут же присутствовал военный министр, который ни в рейхстаге, ни внутри кабинета министров не выступал на защиту императора и армии; в противном случае ему пришлось бы покинуть свой пост. Наступил чрезвычайно печальный момент; было ясно, что правительство больше не желает воевать. Оно считало своим долгом идти на все жертвы. Может быть, оно уже слышало рокот революции 9 ноября? Надеялось ли оно спасти отечество от нее посредством капитуляции перед внешним врагом? Я говорил серьезно и взволнованно. Я предостерегал от воли противника уничтожить нас и от надежд на Вильсона.
Я предостерегал от большевизма в Германии и от травли, направленной на офицеров, которая теперь развивалась с особенной силой. В России это также явилось решительным моментом переворота.
Я предостерегал против попыток пошатнуть положение императора в армии. Его величество был нашим верховным главнокомандующим, вся армия видела в нем своего главу, мы все присягали ему в верности. Этих невесомых данных нельзя было недооценивать. Они вошли в нашу плоть и кровь и тесно связывали нас с императором. Все, что направляется против императора, направляется и против сплоченности армии.
Только очень близорукие люди могли расшатывать положение офицерского корпуса и верховного главы армии в такой момент, когда армия подвергалась величайшему испытанию. Это был самый тяжелый удар, направленный против порядка в армии и государства, притом в момент, когда армия была призвана спасать государственный порядок. Впоследствии это в гораздо большей степени разрушило дисциплину в войсках, чем требование спешного очищения левого берега Рейна, которому мы подчинились.