Численное превосходство неприятеля становилось все опаснее вследствие все более развивающейся военной промышленности государств Антанты. Вся промышленность работала исключительно на военные потребности. Законы и распоряжения о принудительной работе были изданы и приняты без серьезных возражений. Рабочих сил имелось достаточно. Недостатка в сырье не было, продуктивность труда оставалась прежней, жизнь в государствах Антанты шла обычным порядком. Моря были открыты для них. Северо-Американские Соединенные Штаты помогали теперь в широком масштабе и создавали новое. Техническое снаряжение армий Антанты достигло такого совершенства и силы, которого раньше не имело. На западе это проявилось с беспощадной ясностью. Сражения 1916 года на востоке обнаружили и здесь весьма значительное повышение технических военных средств, проявившееся особенно в обилии снарядов. Россия частично перенесла свою военную промышленность в Донецкий каменноугольный бассейн и значительно развила ее. Япония снабжала все усерднее. С окончанием постройки Мурманской железной дороги и техническим усовершенствованием Сибирской должен был возрасти также ввоз из Японии, Америки, Англии и Франции. На всех театрах военных действий Антанта имела возможность усилить свое численное превосходство тем громадным плюсом, который давали усовершенствования во всех областях военной техники, и нанести нашим войскам еще больший ущерб, чем это имело место на Сомме и под Верденом.
Для поднятия сил наша промышленность могла и должна была много сделать. Можно было предвидеть, что пройдет много времени, прежде чем слово претворится здесь в дело. Было несомненно, что наша военная промышленность, несмотря на ее огромные достижения, не была в состоянии, даже при двойном числе рабочих, сравняться с неприятелем, пока могучая его промышленность будет продолжать работать без помехи, в условиях мирного времени. Таким образом, при создавшемся положении сравняться в силах было невозможно.
Если мы уступали неприятелю в числе и материальных средствах, то особенно важное значение приобретала для нас подготовка войск к оборонительному бою. Ясно было, что при данном положении надо было снарядить, организовать и обучить армию для оборонительного боя, употребив на это максимум энергии. Все необходимое было сделано. Мы знали, однако, что неприятель скоро приспособится к нашим новым приемам. Наше преимущество было только временное.
Верховное командование должно было считаться с тем, что огромное превосходство неприятеля в отношении численности войск и военного снаряжения будет чувствоваться в 1917 году еще острее, чем в 1916 году Приходилось опасаться, что в различных местах наших фронтов скоро разгорятся «битвы на Сомме», которые в случае длительности окажутся не под силу даже нашим войскам, в особенности если неприятель не даст нам возможности отдохнуть и накопить военное снаряжение. Наше положение было чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным. О наступлении думать не приходилось, мы должны были держать резервы наготове для обороны. Нельзя было надеяться также на то, что какое-либо из государств Антанты выбудет из строя. Наше поражение казалось неизбежным в случае, если война затянется. К тому же основы нашей экономики не отвечали требованиям войны на истощение. Силы на родине были подорваны. С тяжелой заботой мы думали о материальной поддержке нашего существования, а также о наших духовных силах. Мы не действовали на психику враждебных нам народов посредством голодной блокады и пропаганды. Виды на будущее были чрезвычайно серьезные. Успокаивающим образом действовало только гордое сознание, что до сих пор нам удалось оказать отпор превосходящему нас в силах неприятелю и повсюду выйти за границы нашей родины.
II
Генерал-фельдмаршал и я вполне сходились в оценке серьезности положения. Она создалась у нас не сразу, но развилась постепенно, начиная с принятия нами верховного командования, в конце августа 1916 года. В результате такого взгляда еще в сентябре было отдано распоряжение о постройке на западе больших тыловых позиций: позиции Зигфрида по линии Аррас – западнее Камбре – Сен-Кантен – Ля-Фер – Вальи-сюр-Эн, чтобы срезать обширную дугу Альберт – Руа – юго-западнее Нуайона – Суасон – Вальи-сюр-Эн, в которой битва на Сомме пробила широкую брешь, и позицию Михель, чтобы срезать по линии Этен – Горц – выступ Сен-Миель, к югу от Вердена. Эти стратегические позиции давали выгоды сокращения фронта и экономию сил; использование их было планомерно подготовлено. Вопрос о том, состоится ли отход на них и какое из них будет сделано употребление в сентябре 1916 года, оставался, конечно, открытым. Прежде всего их надо было построить. Понадобились обширные мероприятия. Я предъявил к родине крупные требования на рабочую силу. Нужда в ней была покрыта только на западе; нам пришлось отказаться от постройки соответствующих позиций на востоке.
Постройка позиций, подготовка армии к оборонительным боям и предъявление требований на новое напряжение родины – все это были чрезвычайно важные военные мероприятия. Они могли отсрочить решение, если бы правительству удалось побудить весь народ жить только интересами войны. Привести к благоприятному исходу войны они никак не могли. Будущее оставалось поэтому очень туманным, между тем солдат никогда не должен рассчитывать на случай; таким образом, вопросы мира и подводной войны приобретали для нас исключительное значение. Вопрос шел о мире, о поражении в случае отказа от применения неограниченной подводной войны и о возможности победы при помощи такой войны, причем мы должны были перейти на море в наступление и обороняться на суше.
Обозначение «неограниченная» подводная война не совсем точно, как и определение «беспощадная» подводная война.
В сентябре 1916 года мысли имперского канцлера были заняты мирным посредничеством президента Вильсона. В Германии оно было во многих кругах чрезвычайно непопулярно, так как одностороннее покровительство, оказываемое Америкой государствам Антанты, вызывало все увеличивающееся чувство горечи. Имперскому правительству было нелегко не обращать внимания на такое настроение. Несмотря на это, имперский канцлер предложил его величеству дать указание посланнику графу Бернсторфу, чтобы он побудил президента Вильсона выступить перед державами с предложением мира в ближайшее же время, во всяком случае до его переизбрания, которое должно было состояться в начале ноября. Я был вполне с этим согласен и в душе радовался, хотя и относился скептически к успеху такого предложения, зная решимость врага уничтожить нас. Их перспективы на 1917 год были настолько благоприятнее наших, что я сомневался в успехе мирных шагов президента Вильсона, хотя и надеялся на них. С большим напряжением я ждал, последует ли такое предложение в октябре со стороны президента. Однако день его переизбрания в ноябре и весь ноябрь прошли, а он на это не решился. Отныне я больше не рассчитывал на его посредничество.
Тогда граф Буриан внес предложение, чтобы четверной союз выступил активно и со своей стороны поднял перед врагом вопрос о мире. И этот шаг вызвал во мне такое же скептическое отношение, но попытку следовало сделать. Мы должны были только избегать всего, что могло быть истолковано как показатель нашей слабости. Это подействовало бы угнетающе на армию и народ и понудило бы Антанту удвоить свои усилия, чтобы разбить нас. Я действовал по этому вопросу вместе с канцлером, поскольку он привлекал меня к участию в нем. Чтобы не вызвать у неприятеля ложного представления, что нас толкает на этот шаг слабость, я просил подождать с ним, пока поход на Румынию будет так или иначе закончен, 6 декабря пал Бухарест, и я счел тогда военное положение настолько укрепленным, что у меня не было больше возражений против выступления с мирной нотой. Трудовая повинность гражданского населения, сделавшаяся к тому времени законом, также подчеркивала твердую решимость продолжать борьбу в случае, если наше предложение будет отклонено.
Его величество император отнесся к вопросу о мире с полным вниманием. Ясно видно было, что он глубоко чувствовал свою ответственность и долг – как можно скорее дать мир всему миру. 12 декабря четверной союз выступил с мирным предложением. О возможных с нашей стороны мирных условиях последовал обмен мнениями, результат которого выразился в инструкции, данной 29 декабря графу фон Бернсторфу.
Вся пресса Антанты отнеслась крайне отрицательно к вопросу о возбуждении мирных переговоров. Очень скоро выяснилось, что на возможность какого-либо взаимного понимания с Антантой рассчитывать не приходится. Она связала себя соглашениями и тайными договорами, которые можно было осуществить только при условии нашего полного поражения. 30 декабря последовал ответ Антанты; он устранял всякое сомнение в ее воле к уничтожению. Возражение, будто тон нашего предложения с самого начала исключал возможность успеха, не выдерживало критики. Общее наше положение требовало, чтобы мы говорили уверенным тоном. Наши войска сделали невероятно много. Что они должны были бы подумать, если бы мы разговаривали иначе. Мирное предложение не должно было пойти во вред боевой силе армии, и оно не повредило ей, так как оставалось пока изолированным и так как дух армии стоял высоко. Если Антанта честно хотела мира, который был бы справедлив и принес примирение, то она должна была бы пойти на переговоры и предъявить затем свои требования. Если бы переговоры ни к чему не привели вследствие желания аннексий со стороны германского представительства, тогда Антанта могла бы, указав на наши требования, снова увлечь свои народы на борьбу. Мы же в этом случае совсем не могли бы больше заставить сражаться германский народ, который и тогда уже жаждал мира. Еще менее согласились бы идти с нами дальше наши уставшие воевать союзники. Этот простой ход мыслей показывает с несомненностью, что, делая мирное предложение, мы стремились к справедливому и примиряющему миру.
Отказ Антанты в данном случае, и во всех других, более поздних, ясно показывал, что она не хочет никаких переговоров, которые бы свидетельствовали перед всем светом о нашей готовности к миру. Она боялась вызвать своим согласием ослабление воли к уничтожению в собственном лагере и хотела условиями мира окончательно ослабить нас и сразить.