Мы обсуждали техническое выполнение транспорта войск из Америки во Францию и организацию подвоза. По расчету наших моряков, для перевозки армии с обозами и запасами требовалось по крайней мере 5 регистровых тонн на человека. Этот расчет подтвердился осенью 1917 года, при экспедиции на Эзель. Обсуждение давало благоприятные для нас результаты. По расчетам выходило, что перевозка миллиона американских солдат в течение не слишком большого времени потребовала бы 5 миллионов тоннажа[26]. При необходимости снабжения западных держав этот тоннаж было невозможно выделить даже временно.
В оценке экономического значения подводной войны имперское правительство колебалось. Лишь постепенно, после того как подводная война уже началась, министерство внутренних дел встало на благожелательную точку зрения, к которой присоединился и имперский канцлер.
Хорошо зная все условия войны и высоко оценивая энергию неприятеля, я не считал непреложными цифровые данные морского министерства о предполагаемых результатах неограниченной подводной войны. Я сознавал особенную трудность оценки факторов экономики и транспорта. Я полагал возможным рассчитывать на решительные результаты в течение года, т. е. раньше, чем Америка успеет выступить со своими вновь сформированными войсками на театре военных действий. До тех пор я надеялся при помощи уже принятых и намеченных мероприятий удержать на суше прежнее положение, если подводная война, расстроив хозяйственную жизнь неприятеля, ослабит его военную промышленность и уменьшит ввоз снарядов во Францию. В этом я видел самую важную задачу на ближайшие месяцы.
Под глубоким впечатлением положения дел на Западном фронте, полученным при моем объезде в середине декабря, я выразил эту мысль в телеграмме, посланной в Берлин; в то время у меня не было уже больше надежды на успех мирного предложения. 23 декабря генерал-фельдмаршал в длинной беседе с имперским канцлером высказался за необходимость неограниченной подводной войны; 24 декабря канцлер выразил свою готовность приступить к обсуждению этого вопроса, как только получится ответ Антанты и наши мирные попытки придут к определенному концу. При этом имперский канцлер, повторяя изложенные им 6 октября мысли, еще раз высказал точку зрения, что неограниченная подводная война является актом высшей политики, за которую он один несет полную и нераздельную ответственность. Наше отношение к этому вопросу осталось прежним. Имперский канцлер должен был нести свою ответственность, мы несли нашу. В телеграмме к г-ну фон Бетману генерал-фельдмаршал, желая оградить права верховного командования, высказался следующим образом: «… что хотя ваше превосходительство, как имперский канцлер, претендуете на исключительную ответственность, тем не менее я, конечно, всемерно и с полным сознанием ответственности за победоносный исход войны, и в дальнейшем буду стремиться, чтобы в военном отношении делалось все, что я считаю нужным». Отстаивание своего мнения в этом серьезном и ответственном вопросе, в полном сознании своего высокого положения, являлось таким же правом и долгом верховного командования, как и имперского канцлера. При разногласии решение принадлежало бы его величеству.
Предвидя, что ответ Антанты на наше мирное предложение и на посредничество Вильсона окажется отрицательным, имперский канцлер уже в конце декабря прибыл в Плессе для совещания. Ни к какому решению мы не пришли. Окончательное совещание состоялось под председательством его величества 9 января, после получения ответа Антанты на наше предложение, причем мы с уверенностью ожидали такого же отношения Антанты к шагам президента Вильсона. Начальник морского штаба защищал приведенные выше взгляды; он считал, что неограниченная подводная война уже через несколько месяцев решит дело войны, и высказался за нее. Генерал-фельдмаршал изложил наше понимание положения и также высказался за нее. Имперский канцлер остановился на влиянии, которое такая война может оказать на нейтральные государства, особенно на Северо-Американские Соединенные Штаты. Он считал возможным и вероятным вступление в войну только Америки и боялся, что Антанта создаст затруднения в деле снабжения Бельгии. Наше мирное предложение он считал потерпевшим неудачу. Других мирных возможностей, вроде новой попытки Вильсона – его попытка от 18 декабря считалась ликвидированной, – или сепаратного мира, он не предусматривал, так же, как и возможности перемены нашего политического положения вследствие крушения одного из наших врагов, как это случилось затем с Россией. Последнее ставило бы нас в совершенно другие условия и, конечно, резко видоизменило бы наши взгляды. Имперский канцлер вполне сходился с нами в оценке нашего военно-политического положения. Но так как мы считали себя обязанными спокойно и решительно учесть вытекающие из него тяжелые последствия, имперский канцлер по своему характеру колебался и закончил приблизительно так: «Итак, решение начать беспощадную подводную войну находится в зависимости от той действительности ее, которую мы можем ожидать». И далее: «Если высшие военные власти считают подводную войну необходимой, то я не в состоянии возражать против нее». И еще: «Если у нас есть шансы на успех, то мы должны действовать».
Таким образом, имперский канцлер, с полным сознанием своей политической ответственности, высказался за неограниченную подводную войну, так же, как и другие советники его величества. Император присоединился к этому мнению и приказал начать неограниченную подводную войну 1 февраля, с тем чтобы нейтральным судам, застигнутым в заградительной зоне, была дана возможность покинуть ее, а находящимся на пути туда – закончить плавание.
Тогда имперский канцлер, в согласии с начальником морского штаба, выработал ноты к нейтральным государствам, объявляющие запретными зонами воды, окружающие Англию, западные берега Франции и Средиземное море. Эти ноты должны были быть переданы 31 января.
Начальник морского штаба дал более подробные указания для ведения войны в запретных зонах, при этом он принял во внимание несколько пожеланий министерства иностранных дел, клонившихся к тому, чтобы уменьшить опасность разрыва с Америкой. Само собой понятно, что это соответствовало также и нашим желаниям.
Верховное командование со своей стороны приняло на всякий случай некоторые меры предосторожности на Северном фронте, хотя имперский канцлер и не опасался за позицию Голландии и Дании.
Укрепление позиций в Северном Шлезвиге сильно подвинулось вперед. Мы могли ограничиться здесь незначительным усилением пограничной охраны небольшим количеством кавалерии. Временно туда был переведен штаб одного корпуса, чтобы изучить местные условия. На германо-голландской границе пограничная охрана была сведена в дивизии и подчинена штабу корпуса, расположившемуся в Мюнстере. Укрепление позиций до сих пор велось здесь в очень небольших размерах. На бельгийско-голландской границе сделано было также немного. Не хватало рабочих рук. В остальном наши оборонительные мероприятия разрабатывались только на бумаге. Освобождающиеся в Румынии войска должны были осуществить их только в случае нужды, вообще же они предназначались для усиления Западного фронта. В первую очередь они перебрасывались в Бельгию.
IV
В середине января верховное командование получило из министерства иностранных дел копию заявления графа Бернсторфа от 10 января, в котором он говорил, что меморандум о вооруженных торговых судах «приведет к крушению мирное посредничество президента Вильсона». Это меня поразило. Об особом посредничестве президента больше не было и речи. Между тем граф Бернсторф в своем донесении от 10 января мог подразумевать только шаги, сделанные президентом 18 декабря, на которые Антанта ответила официально только 12 января, разрешив вопрос, как мы этого ожидали. По-моему, ничего нового не произошло. Имперский канцлер был того же мнения. 16 января в ответе графу Бернсторфу он высказался в таком духе: «Мы решили пойти на риск (разрыва и возможной войны с Соединенными Штатами)». Эта телеграмма не успела еще, вероятно, попасть в руки к графу Бернсторфу, как он сам телеграфировал в министерство иностранных дел: «Если военные соображения не являются безусловно решающими, крайне желательна отсрочка (неограниченной подводной войны). Вильсон надеется добиться мира на основе предложенного нами равноправия всех народов».
Статс-секретарь министерства иностранных дел, передавая эту телеграмму, прибавил, что он ходатайствовал перед начальником морского штаба об установлении предположенных посланником льготных сроков для нейтральных судов, с целью уменьшить опасность разрыва с Америкой. Я уже сказал, что мы на это согласились. Значит, министерство иностранных дел в этой телеграмме Бернсторфа не усмотрело никакой перемены общего положения. В противном случае статс-секретарь указал бы на это.
Для меня не была ясна вся переписка правительства с посланником, так как я был знаком только с отдельными документами из нее.
Я стоял в стороне от переговоров с Соединенными Штатами. Имперский канцлер и статс-секретарь министерства иностранных дел жаловались на затруднительность сношений с посланником и вызванные этим обстоятельством неясности. Их долгом было использовать всякую возможность, чтобы избежать разрыва с Соединенными Штатами, несмотря на неограниченную подводную войну.
29 января имперский канцлер фон Бетман и статс-секретарь д-р Циммерман неожиданно для меня прибыли в Плессе. Мы были вызваны к императору для совместного совещания. Дело шло о новом мирном посредничестве президента Вильсона. Имперский канцлер прочел составленную им инструкцию графу Бернсторфу, в которой он высказывался за мир на условиях status quo ante (состояние до).
Насколько я помню, в качестве основы для возможных мирных переговоров, когда представится случай, должны были быть сообщены президенту Вильсону следующие условия:
«Возвращение оккупированной Францией части Верхнего Эльзаса.