Прежде чем весь проект был окончательно проведен, я получил назначение в Дюссельдорф на должность командира 39-го пехотного полка. В этом назначении сыграла роль моя настойчивость в требовании этих трех корпусов.
II
Служба в строю – живая работа. Оживленное общение и постоянная непосредственная совместная работа с людьми и для людей, которые были вверены моему надзору, обучение офицеров, унтер-офицеров и солдат, военное воспитание юношей и превращение их в мужей, – все это после долголетней кабинетной работы меня особенно привлекало. Тринадцать лет я не нес строевой службы. Проверка обучения новобранцев занимала теперь первое место в моей службе в полку. Когда я был молодым офицером в 80-х годах прошлого столетия, семь раз мне вверялось обучение новобранцев, а именно: в 57-м пехотном полку в старом Везеле и в морской пехоте в Вильгельмсгафене и в Киле. Позднее я еще несколько недель нес службу в 8-м лейб-гренадерском полку во Франкфурте-на-Одере и с 1898 по 1900 год командовал ротой 61-го пехотного полка в Торне. Это для меня незабвенное время. Теперь в Дюссельдорфе я радовался всему тому, что удержалось с того времени.
Я видел, как будущая война приближалась большими шагами, и тем сознательнее ощущал всю тяжесть ответственности, которая лежала на мне как на командире полка. В различных обращениях к корпусу офицеров полка я им указывал на всю серьезность настоящего времени. В армии я видел основу обеспечения Германии и ее будущего, а также утверждение внутреннего спокойствия. Что армию надлежит воспитывать в таком направлении, это в 1913 году еще, слава богу, не встречало ни малейших возражений.
Дисциплина, распространявшаяся на офицеров и солдат, представляла для меня фундамент, на котором только и можно было создать боевую подготовку армии. Она могла быть достигнута только при более продолжительном сроке службы. Только то, что вошло в плоть и кровь закаленного дисциплиной человека, будет твердо сохраняться годами и переживет разлагающее влияние боя и сильные душевные испытания продолжительной войны. Хорошее обучение мирного времени должно было искупить нашу меньшую численность, которую приходилось учитывать, какая бы война нам ни предстояла.
Я ставил себе задачей воспитать в сплоченной дисциплиной части самодеятельных и охотно устремляющихся к ответственности солдат. Дисциплина не должна мертвить характер, а, наоборот, его укреплять. Она должна создавать общую размеренную работу, ведущую к одной цели и отбрасывающую на второй план всякие помыслы о собственной особе. Целью является победа. То, что от человека требуется в бою, не подлежит описанию. Великий подвиг поднять людей для перебежки под неприятельским огнем, а это еще далеко не самое трудное дело. Какое стремление к ответственности и какую невероятную решимость надо иметь, чтобы себя и других вести и посылать на смерть. Это бесконечно трудное дело, о тяжести которого никто не может судить, кто сам не принимал в нем участия.
Помимо заботы о людях и подготовки унтер-офицеров для их дальнейшего предназначения, особенно важной задачей для меня являлась дальнейшая подготовка корпуса офицеров и воспитание офицерской молодежи. Офицерский кадр мирного времени остается, тогда как офицеры запаса, унтер-офицеры и солдаты меняются. Офицерский кадр является, таким образом, носителем духа армии. Как всякий человек, занимающий руководящее положение, офицер должен знать великие дела и историю своего отечества. Ничто не может быть без значительного ущерба вырвано из общей исторической связи. Офицер, поддерживаемый унтер-офицерами, превращается в серьезный момент в защитника государственного порядка – это никто не должен был забывать. В этом заключается главное основание замкнутости офицерского корпуса и тесно связанного с этим удаления офицеров от политической жизни.
Я старался ознакомить моих офицеров с характером современной войны. Я стремился укрепить в них уверенность в своих силах, необходимую, чтобы справиться с их тяжелыми задачами. Однако самоуверенность не должна была переходить через край.
Я с большим рвением посвятил себя обучению полка и получил удовлетворение, так как полк постоял за себя перед лицом противника. Мне доставило большую радость, когда во время войны я был зачислен в списки полка, а затем был назначен его шефом. После моего увольнения полк сохранил мое имя. Я горжусь пехотным полком имени генерала Людендорфа.
Я прибыл в Страсбург в апреле 1914 года. В это время генерал фон Деймлинг установил там энергичный темп военной жизни. Положение командира бригады резко отличалось от положения командира полка в Дюссельдорфе. Недоставало непосредственной совместной жизни с солдатами и офицерами. Моя работа заключалась в области обучения. Перед войной я успел получить удовольствие представить начальству мою бригаду на учебном плацу под Бичем.
На очереди стояло мое назначение в большой генеральный штаб обер-квартирмейстером. Я все время продолжал принимать участие в работах генерального штаба. В мае я был участником поездки генерального штаба, начавшейся во Фрейбурге в Брисгау и закончившейся в Кёльне. В этой поездке принимал также участие его императорское высочество кронпринц германский. Он серьезно и с большим усердием работал над своей задачей и одновременно обнаружил правильное военное понимание и глазомер в крупных вопросах. В августе я должен был принять участие в так называемой «мучной поездке». В этой поездке на стадии стратегического планирования должно было обсуждаться снабжение одной армии.
Нота, предъявленная в конце июля Австро-Венгрией Сербии, встревожила и меня в Страсбурге. Никто не мог оспаривать степень ее серьезности. Скоро война стала неизбежной. Дипломатия поставила германскую армию перед бесконечно трудной задачей. Я с большим напряжением взирал на Берлин и почувствовал теперь, что находился в стороне от всех крупных событий.
III
1 августа была объявлена мобилизация. Моя жена немедленно уехала в Берлин, так как семьи офицеров и чиновников должны были сейчас же покинуть Страсбург. В течение четырех лет войны мы не могли устроить собственный угол. Я редко имел возможность видеть жену, и то как-то на лету. В эти серьезные годы я не существовал для семьи, так как все мое время связывалось службой.
Рано утром 2 августа я отправился со своими лошадьми через Кёльн в Ахен и к вечеру прибыл туда. По мобилизации я был назначен обер-квартирмейстером штаба 2-й армии. Командиром 2-й армии был генерал фон Бюлов, а начальником штаба – генерал фон Лауенштейн.
Сначала я прибыл к генералу фон Эммиху, которому была поставлена задача с несколькими наскоро мобилизованными смешанными пехотными бригадами, которые еще не пополнились до полного штата военного времени, захватить внезапным ударом крепость Льеж. Это должно было открыть свободный путь армии в глубь Бельгии.
Я разместился в Ахене в гостинице «Унион».
Рано утром 3 августа сюда прибыл генерал фон Эммих. Я встретился с ним первый раз. Глубокое уважение связывало меня до самой его смерти с этим выдающимся солдатом. Начальником его штаба был полковник граф фон Ламбсдорф, проявивший себя как в боях под Льежем, так и в дальнейшем выдающимся офицером.
Рано утром 4 августа мы перешли через бельгийскую границу. В этот момент в Берлине рейхстаг патриотически демонстрировал свою солидарность с правительством, и после прочтения тронной речи присутствующие вожди партий пожатием руки дали императору обет верности на светлые и темные дни. В тот же день я принимал участие в первом бою под Визэ, у самой голландской границы. Было совершенно ясно, что Бельгия уже давно готовилась встретить наше вступление. Дороги были планомерно разрушены и забаррикадированы, насколько это достижимо при настойчивой работе. На юго-западной границе Бельгии мы не обнаружили и следов подобных заграждений. Почему Бельгия не принимала подобных же мер против Франции? (См. схему 1 в разделе «Схемы и фотографии»)
Удастся ли нам захватить неповрежденными мосты у Визэ – было для нас вопросом особой важности. Я отправился туда с кавалерийским корпусом фон дер Марвица, который был предназначен для этой цели. Он медленно продвигался вперед, так как одна засека за другой загромождали дорогу. По моему предложению вперед была выслана рота самокатчиков. Вскоре два самокатчика возвратились и доложили, что рота въехала в Визэ и была там полностью уничтожена. Я направился туда с двумя солдатами и, к моей радости, нашел там роту невредимой, только ее командир был тяжело ранен выстрелом с другого берега Мааса. Воспоминание об этом маленьком эпизоде послужило мне на пользу в будущем. Я стал менее восприимчив к «татарским», или, как говорили позднее, к «этапным» слухам.
Чудные огромные мосты через Маас у Визэ были разрушены: Бельгия вступила в войну.
К вечеру я был в Гервэ, это был мой первый ночлег на неприятельской территории. Мы ночевали в какой-то гостинице против вокзала. Все было в исправности, и мы спокойно легли спать. Среди ночи я проснулся от оживленной перестрелки, стреляли также и в наш дом – партизанская война в Бельгии началась. На следующий день она завязалась повсеместно и решительно повлияла на то озлобление, которое в течение первых лет характеризовало войну на западе, в противоположность настроению, господствовавшему на востоке. Бельгийское правительство взяло на себя тяжелую ответственность, оно планомерно организовывало народную войну. Гражданская гвардия[4], которая в мирное время имела на руках оружие и мундирную одежду, могла выступать то в одном, то в другом одеянии. В начале войны и бельгийские солдаты захватили в свои ранцы штатские костюмы. На Северо-Восточном фронте Льежа, в окопах у форта Баршон, я видел валяющиеся мундиры, которые оставили сражавшиеся там солдаты.
Такой способ войны не отвечает принятым военным обычаям. Поэтому нельзя ставить в вину нашим войскам, когда они резко реагировали на это. Конечно, невинным приходилось расплачиваться вместе с виновными, но вообще «бельгийские зверства» – это исключительно искусная, утонченно выдуманная и распространенная легенда. Эти зверства должны быть поставлены на счет одному бельгийскому правительству. Я выступил в поход с идеями рыцарского и гуманного ведения войны. Эта партизанская война была отвратительна всякому солдату. Я, с моим солдатским пониманием, испытывал тяжелое разочарование.