н, за которым стоял бы весь народ и который засвидетельствовал бы всему миру нашу решимость бороться до конца. Это я также высказал канцлеру.
Наконец, спустя два месяца, после новых многочисленных настойчивых и томительных напоминаний верховного командования, правительство в ноябре решилось на внесение в рейхстаг закона об обязательной вспомогательной службе, который и был принят 2 декабря. Это было ни рыба ни мясо; а мы хотели чего-то цельного. Проект закона слишком далеко отошел от основной мысли о всеобщей служебной повинности, которую мы выдвигали в сентябре, и не давал гарантий наилучшего использования трудовой повинности. На практике этот закон, в особенности по способу его проведения в жизнь, являлся ублюдком, не имевшим ничего общего с нашим требованием поставить весь народ на службу отечеству и тем самым дать пополнение для армии и рабочие руки для фронта и тыла. Из текста всего закона только первый параграф напоминает о том, к чему стремилось верховное командование.
Закон не распространялся на женщин, а последних было достаточно для того, чтобы заместить работу мужчин и освободить их для фронта.
Несмотря на все это, сначала и я горячо приветствовал новый закон. Друзья и враги оценили его как симптом нашей решимости воевать до конца, гораздо выше, чем он стоил в действительности. В связи с нашими успехами в Румынии это должно было оказать сильное влияние.
С чувством скорби я следил за ходом заседаний в рейхстаге. Впервые за всю войну мне представлялась эта возможность, хотя это входило в мои обязанности как первого генерал-квартирмейстера. Верховное командование должно было познакомиться с настроением народа, имевшим решающее значение для исхода войны. Положение правительства в таком сложном вопросе, как рабочий, было, безусловно, трудное. Нужно было проводить твердую военную политику, а не уступчивую внутреннюю. Почему оно не поставило совершенно ясно и определенно вопрос об ответственности всего народа за исход войны? Правда, некоторые партии в рейхстаге, даже в этот трудный момент, не почувствовали обязанности подчинить свои особые интересы общему благу. Правительство и рейхстаг, так же как и большая часть народа, еще не прониклись пониманием сущности современной войны, которая требует напряжения всех сил без остатка; ими также всегда оставалось непонятым значение их сотрудничества для конечной победы, несмотря на то что верховное командование постоянно подчеркивало, что от этого зависит жизнь или смерть Германии.
Вскоре выяснилось, что закон о вспомогательной службе являлся не только неудовлетворительным, но и вредным. Для солдат особенно чувствительно было то, что призванные на вспомогательную службу оплачивались в тех же самых отраслях производства и должностях гораздо выше, чем мобилизованные по прежним законам и работавшие в качестве откомандированных. Это ненормальное положение обострялось еще тем, что опротестованные оплачивались как свободные рабочие, т. е. как призванные на вспомогательную службу. Это было и обидно и несправедливо. Эти противоречия проявлялись еще резче на этапах. Части, возвращавшиеся с фронта после тяжелых боев, встречали там призванных на вспомогательную службу и женщин, которые, оставаясь в обстановке мирного времени, получали во много раз больше, чем солдаты. Это сильно огорчало людей, ежедневно подвергавших свою жизнь опасности и переносивших крайние лишения, и еще усиливало общее недовольство условиями оплаты труда. Применение в этапном районе труда призванных на вспомогательную службу, ввиду высокой оплаты, становилось обоюдоострым оружием. В этих условиях было что-то чрезвычайно нездоровое.
Таким образом, мероприятия, к которым было приступлено в сентябре для привлечения всех имевшихся человеческих сил, дали очень незначительный результат. Мы не сумели в достаточной степени извлечь ценный материал, имевшийся в нашем народе: частью он ускользнул, частью остался без применения. Многое из того, что должна была получить армия, осталось в стране. Стремления верховного командования потерпели неудачу. Оно пришло к убеждению, что германский народ перестал жить здоровой жизнью.
Чтобы подчеркнуть высокое значение военной работы и трудовой повинности, я возбудил вопрос об учреждении креста за вспомогательную службу. Я получил его одним из первых, и при том исключительном значении, которое я придавал этой работе, о которой так заботилось верховное командование, я носил его с такой же гордостью, как и другие военные ордена, хотя и с некоторой грустью. Я думал о последствиях закона о вспомогательной службе, который меня все более и более разочаровывал.
Чтобы дать растущей промышленности необходимых специалистов, верховное командование принуждено было черпать много сил из состава армии и тем самым ослаблять ее. За одну только зиму 1916/17 года было отпущено 125 000 человек, которые должны были вернуться в армию, как только в них минует необходимость. Я многократно возбуждал вопрос о том, чтобы военные власти и промышленники как можно скорее приступали к подготовке лиц для смены рабочих-специалистов и использовали для этой цели инвалидов и женщин. Конечно, многое в этом направлении было сделано, но все же работа не везде велась с той настойчивостью, какой требовало наше положение.
К тому же опротестованные получили право перехода из одного предприятия в другое, и контроль над ними стал невозможен.
Развитие промышленности дало армии колоссальные материальные силы. Но это стоило ей многих человеческих сил. Чем больше людей приходилось отдавать и чем сильнее становилась нужда в них при возраставшем усилении неприятеля, тем больше верховное командование считало своим долгом перед родиной, перед армией и перед каждым отдельным солдатом на фронте настаивать на том, чтобы работа в стране шла полным ходом. Армия не должна была больше лишаться людей. Понижение производительности труда, которое нельзя было объяснить безоговорочно одними внешними причинами, и стачки были явлениями, наносившими непосредственный и тяжелый ущерб боеспособности страны. Они были преступлениями по отношению к солдату на фронте, и имперский суд смотрел на них как на измену родине. Часть германских рабочих, руководство коими не исходило из государственных соображений, ослепленная и искусственно взвинченная, ввергла в неисчислимые бедствия родину, товарищей и самих себя; это навсегда останется тяжелым обвинением против этой части рабочего класса.
Правительство должно было постараться воздействовать на рабочих, разъясняя им всю серьезность положения; но в случае необходимости оно не должно было останавливаться и перед насильственными мерами.
Верховное командование не могло не знать, что при опротестованиях были случаи попустительства, вызывавшие во всех такое же озлобление, как и «окапывание в тылу». Я не раз просил военное министерство прекратить это безобразие.
Само собой разумеется, что при таком стесненном положении наша мысль обратилась к оккупированной территории. Военное министерство занялось этим вопросом. Применение бельгийских рабочих в Германии уже началось. Верховное командование просило генерал-губернатора удовлетворить требования военного министра и промышленности, и тем более настаивало на своей просьбе, что в то время правительство, несмотря на нашу нужду в людях, не провело даже еще закона о вспомогательной службе.
Отправка бельгийских рабочих в Германию отвечала интересам самой Бельгии, где безработица достигла высокой степени. Количество отправляемых было еще увеличено после переговоров с центральными учреждениями в Берлине. Вначале отправка производилась в слишком больших размерах и иногда имели место жестокости, которых лучше было бы избегать. Большей частью в них были виноваты сами бельгийцы, часто из каких-либо соображений указывавшие, как на безработных, на таких лиц, которые вовсе ими не были. Генерал-губернатор положил конец этим жестокостям, как только они дошли до него. С течением времени много бельгийских рабочих ушли в Германию, причем никаких жалоб больше не было слышно. Мы привлекли бельгийцев к работе также и в оккупированных областях. Конечно, бельгийская эмигрантская пресса и пропагандистская литература Антанты подняла, как и следовало ожидать, дикий вопль; но то, что такие разговоры поднялись и у нас, свидетельствовало о крайней незрелости суждений о войне. Военные власти действовали не по произволу, а исполняя свой долг перед отечеством.
Польша и другие области, как уже оккупированные нами, так и занятые впоследствии, также доставляли рабочие силы, однако не в том размере, какой нам был желателен. Всюду мы до крайности щадили население и совсем не были склонны подавлять его гордым видом завоевателя; мы были слишком объективны, и это было нам не по сердцу.
Военнопленные имели громадное значение для всего нашего военного хозяйства; мы не были бы в состоянии его поддерживать, если бы у нас не имелось большого числа русских, взятых в плен на востоке. Соответственно и потери войск пленными являлись не только чувствительной утратой наших сил, но и увеличением рабочей силы в военном хозяйстве противника. При взятии пленных нам каждый раз приходилось решать, следует ли использовать их в производстве и на работах в оккупированных местностях или направлять в Германию. И здесь мы широко принимали во внимание интересы родины, даже когда армия испытывала острую нужду в рабочих силах.
II
Рука об руку с попыткой получить из Германии людские силы шла разработка программы производства военного снаряжения, для которого предназначалась часть этих сил. Прежде всего, нам требовались орудия, снаряды и пулеметы, а также многое другое в повышенном количестве.
Орудия были нужны не только для вооружения новых частей, но также и для перевооружения с целью замены старых образцов новейшими, и, наконец, для пополнения очень сильной убыли в них. В боях под Верденом и на Сомме большое количество орудий пришло в негодность не только из-за неприятельского обстрела, но и вследствие изнашивания их от нашей усиленной стрельбы.