От строевых офицеров, и в особенности от молодых ротных командиров, которых всецело поглощала ежедневная служба, нельзя было требовать вполне сознательного отношения к патриотическому преподаванию. Ввиду этого им должны были руководить те офицеры, которые чувствовали биение пульса тыла и армии и особенно освоились с мышлением солдата на фронте. Они должны были в свою очередь подыскивать подходящих для этой цели офицеров, унтер-офицеров и солдат, а также привлекать людей с родины. Преподавание ставило совершенно новые задачи, и в самой армии ему предстояло победить сложившееся недоверие и много других трудностей. Вполне сознательный выбор офицеров для руководства просветительной работой был также нелегок, и прошло много времени, прежде чем все вошло в колею.
И после введения патриотического преподавания я продолжал находиться в постоянной связи со штабами армий относительно духа и настроения войск и пользовался всяким удобным случаем, чтобы проникнуть в психологию армии. При этом мне приходилось слышать, что военное духовенство, по своей самоотверженной и полезной работе, находилось на высоте своей ответственной задачи и являлось источником духовных ценностей для войск в окопах.
Патриотическое преподавание в тылу, в районе ведения управлений, замещающих штабы корпусов, естественно, встречало еще большие затруднения, чем в действующей армии. Их усугубляли люди разнообразной партийной окраски, а правительство от него резко сторонилось.
Солдата особенно беспокоило его будущее после войны. Вследствие новых хозяйственных явлений, а также все более обострявшихся эгоистических течений в экономических вопросах и ввиду беспощадной жажды наживы, воцарившейся на родине, это было вполне естественно. Еще когда я был начальником штаба Главнокомандующего на Востоке и когда отношения на родине еще не столь обострились, я старался, при помощи заметок в армейских газетах, разъяснить солдатам, что родина делает для инвалидов войны и для вдов и сирот солдат. Я много занимался этими вопросами и с грустью видел, как у оставшихся на родине постепенно исчезало чувство благодарности по отношению к пострадавшим на войне и что к духовным переживаниям последних часто не относились с надлежащим уважением. Этот вопрос касался всего германского народа; использование его для партийно-политических целей являлось недопустимым.
Моей душевной потребностью было заботиться о солдатах и о сиротах убитых. Лучший путь к обеспечению их открывала окончательная победа, которая одна могла создать необходимую базу. Мне хотелось внести в это дело и личный оттенок. Сбор в фонд для пострадавших на войне, названный моим именем и произведенный в мае 1918 года, в котором я принимал участие, дал блестящий результат. Инициатива его принадлежала талантливой германской женщине Эмме Чейшнер; директор Генрих энергично помогал ей в этой крупной работе. В фонд имени Людендорфа поступило свыше 150 миллионов – невиданный до того результат сбора. Во время революции он был переименован в «Народный фонд». Неужели народным представителям и первому правительству Германской республики не казалось справедливым, чтобы мое имя осталось связанным с благотворительным учреждением, которое именно благодаря моему имени собрало так много и уже помогло тысячам пострадавших на войне? Суждение об этом я предоставляю произнести людскому роду, а также пострадавшим на войне, которые пользуются заслуженными благами из фонда Людендорфа, если, конечно, они вообще знают о моем существовании.
Я не знаю подробно, что сталось с этим учреждением под новым названием. Я принципиально не могу одобрить, что из него выдавались пособия в счет государственного обеспечения. Фонд был основан не в этих целях. Я хотел помочь – и теперь у меня сжимается сердце, когда я вижу на улице, как неработоспособные инвалиды войны просят милостыню. И это называют благодарностью и национальным самосознанием!
В призрении инвалидов особенно важным мне представлялся вопрос, как сделать храбрых солдат, потерявших конечности, людьми, вновь способными к жизни и работе, и тем самым возродить их для личной жизни и для отечества. Я с большим вниманием следил за тем, что делалось в этом направлении, и за успехами в изготовлении искусственных конечностей.
Вопрос обеспечения должен был охватить не только вдов, сирот и инвалидов, но и здоровых солдат, которые хотели работать; им надо было помочь после войны занять экономически обеспеченное положение. Это было долгом государства и оставшихся в тылу по отношению к тем, кто самоотверженно и так бесконечно много для них сделал. Солдатам должны были быть предоставлены на правах собственности, на выгодных условиях и без вмешательства спекуляции дешевые жилища и дешевая земля. Но, конечно, это могло быть осуществлено только со временем и постепенно и ни в коем случае не должно было являться насилием и несправедливостью по отношению к прежним собственникам[42]. Мысли Дамашкэ о земельной реформе, о необходимости удешевления жилищ, особенно для рабочего класса, и защиты его от эксплуатации, равно как и его исторический подход, произвели на меня большое впечатление. Его данные о жилищном кризисе после войны 1870/71 года показались мне в высшей степени важными. Верховное командование обратилось к имперскому канцлеру, подчеркнуло ему значение жилищных забот, чтобы смягчить последствия войны для народа и вооруженных сил, и, в частности, выдвинуло вопрос о создании жилищ для ветеранов посредством единовременного ассигнования денежных средств на постройку небольших домов и обеспечения земельных участков от спекуляции ими. Верховное командование поставило проблему отношения политики к вопросам движения народонаселения начальнику полевой санитарии, старшему врачу фон Шернингу, и последний, как и его сотрудники, в особенности доктор Гоггеймер, принялись за эту работу с большим самоотвержением. Их мысли были изложены в записке, которая также была передана имперскому канцлеру.
Мною руководило стремление вырастить после войны довольное и способное носить оружие поколение. Я хотел основать в Прибалтийском крае большую колонию для солдат, а также для репатриирующихся из России немцев, которых надо было ожидать в большом количестве. Обширные, незаселенные и необработанные площади представляли там удобное место для германской колонизации, которая не стеснила бы и местных жителей. Эльзас-Лотарингию также предполагалось использовать для колонизационных целей; старая германская страна этим путем должна была наконец опять получить германский характер. Открывалось широкое поле деятельности огромного национального значения. Генерал Гандорф рассматривал эти вопросы под широким углом зрения. Были основаны благотворительные колонизационные общества, в распоряжение которых предложили свои услуги наиболее компетентные германские круги, которые сейчас же приступили к работе. В те времена колонизационные общества привлекали горячее внимание. Насколько была правильна заложенная в них основная мысль, должно было показать будущее. Одним из первых мероприятий республиканского правительства было составление проекта переселенческого закона, который базировался на принципах, разработанных в плане колонизации Курляндии, составленном по поручению верховного командования профессором Людвигом Бернгардом. Его осуществлению теперь препятствует чрезвычайный подъем цен и отсутствие строительного материала. И в заботах о ликвидации последствий войны революция только разбавляет водой имевшееся ранее вино; она могла лишь черпать, но не давать. Деньги были растрачены, и заслуженный солдат ушел с пустыми руками.
Мы также заботились о находившихся на военной службе студентах и учениках высших школ, будущее которых представлялось экономически малообеспеченным. Я считал, что удовлетворение их нужд принесет отечеству особенно большую пользу. Прусский министр народного просвещения и вероисповеданий доктор Шмидт горячо отозвался и принял в этой работе руководящее участие.
IX
Помимо руководства ведением войны и связанными с ним крупными вопросами, у меня в Крейцнахе было довольно много мелких дел хотя внешне и неважных, но все же являвшихся звеном общей цепи. Жизнь сложилась здесь, как и в прежних ставках. Фельдмаршал, некоторые сотрудники штаба и я занимали виллу, которая когда-то служила жилищем императору Вильгельму I, этому великому монарху и знатоку людей, под скипетром которого осуществилась мечта германского единства. Наше служебное помещение находилось в гостинице Ораниенгоф, находившейся совсем близко от нашей виллы. Систематическое хождение туда и обратно давало случаи многим хорошо расположенным ко мне людям порадовать меня поклоном или букетом цветов. Но, в общем, я держался совершенно замкнуто, так как я «слишком хорошо знал людей».
Во время моих ежедневных прогулок я или уходил до расположенного выше по реке Розариума, или оставался в Ораниенгофском саду и редко выходил из этих пределов. Весной 1918 года этот чудесный Розариум и сад у Ораниенгофа в несколько часов были уничтожены потоком вышедшей из берегов реки. Что осенью 1918 года революция проделала над Германией, то весной того же года наводнение совершило в Крейцнахе. То, что город возводил в течение многих лет с большими усилиями, было уничтожено в несколько часов. Разрушение произошло невероятно быстро. Город немедленно приступил к приведению в порядок домов и садов и к уборке ила и тины, но прошло много, много времени, а везде еще оставались следы наводнения. Было ли это предзнаменованием будущих событий?
В Крейцнах наезжало много гостей. Несмотря на то что я был перегружен работой, мне приходилось каждому уделять время и хотя бы несколько слов. С представителями прусского и баварского военного министерства необходимо было сговариваться о мерах для сохранения и поднятия боеспособности войск. Вопросы о настроении тыла и о пополнениях никогда не исчезали из порядка дня. Также постоянно обсуждались вопросы о будущем армии. Идея разоружения также опережала ход мировой истории, как и идея соглашательского мира. Мне, реально мыслящему человеку, разоружение до реконструкции всего мира казалось столь же невозможным, как и демократическим правительствам Англии, Франции и Соединенных Штатов. Мне приходилось также часто касаться продовольственных и других затруднений родины. Одним словом, все без исключения основные вопросы ведения войны разрабатывались у нас, постоянно вновь подвергались критике и испытанию; мы находили более правильные решения, насколько решение этих вопросов находилось в нашей власти или же доклад о них передавался имперскому правительству. Успех таковых докладов был очень печальный – я показал это на важнейшем вопросе о поднятии моральной боеспособности германского народа.