Еще одной причиной разочарования в первом совокуплении мы считаем то, что, по крайней мере у цивилизованной женщины, при этом могут не совпадать ожидания и исполнение. До сих пор половое общение ассоциировалось более всего с запретом, а потому законное и дозволенное сношение не воспринималось как равное ему. Насколько тесной может стать такая связь, явствует из почти комичного стремления очень многих новобрачных сохранить в тайне возникшие любовные отношения от любых посторонних, более того, даже от родителей, в чем на самом-то деле нет нужды и за что не приходится ожидать упреков. Девушки откровенно говорят, что любовь потеряет для них в цене, если другие узнают о ней. Порой этот мотив может стать доминирующим и вообще препятствовать способности любить в рамках супружества. Женщина вновь обретает восприимчивость к ласкам лишь в границах недозволенной, сохраняемой в тайне связи, когда она твердо знает, что все происходит только по ее собственной, не подверженной влиянию извне воле.
Все же и этот мотив недостаточно основателен; помимо того, будучи зависимым от условий культуры, он утрачивает тесную связь с положением дел у дикарей. Тем важнее следующее, опирающееся на историю развития либидо обстоятельство. Стараниями психоанализа нам стало известно, насколько необходимыми и могущественными являются самые ранние и мощные ориентации либидо. Тут имеются в виду сохранившиеся сексуальные желания детства, в отношении женщин преимущественно фиксация либидо на отце или на замещающем его брате, – желания, которые довольно часто были направлены на что-то отличное от совокупления или включали его только в виде смутно осознаваемой цели. Супруг – это всегда только, так сказать, эрзац-мужчина, никогда не тот, кто по-настоящему желанен; первым правом на склонность женщины любить обладает кто-то другой, в типичных случаях – отец, супруг – в лучшем случае второй. Тут все зависит от того, насколько сильна эта фиксация и сколь прочно она закрепилась, чтобы ради нее женщина отвергла эрзац-мужчину за неспособность удовлетворить ее. Таким образом, фригидность возникает при тех же условиях, что и невроз. Чем сильнее этот психический компонент в сексуальной жизни женщины, тем лучше противится направленность ее либидо шоку первого сексуального акта, тем меньше потрясет ее физическое обладание ею. Фригидность может закрепиться тогда в качестве невротического торможения или послужить почвой для развития других неврозов, и даже умеренное снижение мужской потенции способствует в этом случае ее установлению.
Возможно, обычай дикарей учитывает мотивы более раннего сексуального желания, поскольку поручает дефлорацию старейшине, жрецу, святому человеку, то есть какому-то заместителю отца (см. выше). Мне представляется, что отсюда прямая дорога ведет к многократно осужденному «Jus primae noctis» средневекового сеньора. А. Шторфер[67] отстаивал именно такую точку зрения, кроме того, толковал широко распространенный обычай под названием «брак Товии» (обычай воздержания в первые три ночи) как предоставление привилегии патриарху, подобно К. Г. Юнгу[68] до него. В таком случае если среди псевдозаместителей отца, которым доверена дефлорация, мы найдем и символы богов, то это вполне соответствует нашему предположению. В некоторых областях Индии новобрачная была обязана жертвовать плеву деревянному линге, а, по сообщению святого Августина, в римском брачном церемониале (его времени?) существовал почти такой же, только несколько смягченный обычай, согласно которому молодая женщина должна была садиться на огромный каменный фаллос Приапа[69].
В еще более глубокие слои психики погружает нас другой мотив, который несет, по достоверным сведениям, основную вину за парадоксальную реакцию в отношении мужа и чье влияние, по моему мнению, проявляется, кроме всего прочего, во фригидности жены. В результате первого совокупления активизируются отличные от описанных давние побуждения, которые вообще противятся женской функции и роли.
Из психоанализа многих невротичек нам известно, что в детстве они пережили время, когда завидовали брату из-за наличия у него символа мужественности и по причине его отсутствия (точнее говоря, из-за его малости) чувствовали себя ущербными и обделенными. Мы включаем эту «зависть из-за пениса» в комплекс кастрации. Если под «мужским» понимать еще и желание быть мужественным, то к такому настроению подходит термин «протест мужественности», предложенный А. Адлером, чтобы провозгласить этот фактор носителем невроза вообще. На данной стадии девочки часто не делают тайны из своей зависти и следующей из нее враждебности к наделенному преимуществом брату: они даже пытаются мочиться стоя в подражание ему, чтобы подчеркнуть свое мнимое равноправие. В уже упомянутом случае неприкрытой агрессии после совокупления против обычно любимого мужа мне удалось установить, что эта стадия имела место перед фазой выбора объекта любви. Лишь позднее либидо маленькой девочки обратилось на отца, и тогда она вместо пениса стала желать ребенка[70].
Меня бы не удивило, если бы в других случаях я обнаружил обратную временну́ю последовательность такого рода чувств и эта часть комплекса кастрации вступала бы в действие лишь после успешного выбора объекта. Но фаза мужественности у девочки, на которой она завидует мальчику из-за пениса, в любом случае наступает раньше в ходе развития и находится ближе к первичному нарциссизму, чем к фазе любви к объекту.
Некоторое время тому назад мне ненароком выпал случай истолковать сновидение новобрачной, которое можно счесть реакцией на утрату ею девственности. Без всякого нажима оно выдало ее желание кастрировать молодого супруга и оставить его пенис себе. Конечно, было допустимо и более невинное толкование: дело вроде бы заключалось в желании продлить и повторить половой акт, однако некоторые детали сновидения выходят за пределы такого смысла, а характер, как и последующее поведение сновидицы, свидетельствовал в пользу его более серьезного понимания. В данном случае за этой завистью из-за пениса обнаруживается обострившаяся враждебность жены к мужу, которую в отношениях полов полностью никогда нельзя исключить и наиболее отчетливые признаки которой представлены в устремлениях и в литературной продукции «эмансипаток». Такую враждебность женщины Ференци доводит – не знаю, первый ли, – в палеобиологической спекуляции вплоть до эпохи образования полов. Первоначально, по его мнению, происходило спаривание равноправных особей, но одна из них превратилась в более сильную и принудила ту, которая послабее, терпеть половое слияние. Ожесточение по поводу такого подчиненного положения сохраняется и во врожденной предрасположенности современной женщины. Считаю, что пользоваться подобными спекуляциями не возбраняется, пока избегают их переоценивать.
После этого перечисления мотивов парадоксальной реакции женщины на дефлорацию, зримо закрепившейся в ее фригидности, позволительно подвести итог: незрелая сексуальность жены разряжается на муже, которого она впервые познала во время полового акта. Но в таком случае заклятие девственности вполне оправданно и мы понимаем смысл его предписания избегать подобных опасностей именно мужчине, который должен прожить с этой женщиной долгую совместную жизнь. На более высоких ступенях культуры оценка этой опасности отступает на второй план по сравнению с обетом подчиняться, а также, пожалуй, и с другими мотивами и соблазнами; девственность рассматривается как благо, от которого мужчина не вправе отказываться. Но анализ расстройств брака показывает, что мотивы, которые призваны побудить женщину к мести за свою дефлорацию, еще не умерли в психике даже цивилизованной женщины. Полагаю, наблюдателю должно броситься в глаза, что в некоторых неожиданно многочисленных случаях жена в первом браке остается фригидной и чувствует себя несчастной, тогда как после его расторжения становится нежной и счастливой женой со вторым своим мужем. Первичная реакция была, так сказать, исчерпана на первом объекте.
Впрочем, запрет на лишение девственности не перестал действовать и в нашей культуре. Душа народа знает о нем, а поэты использовали время от времени его в качестве фабулы. Анценгрубер рассказывает в одной своей комедии, как глуповатый деревенский парень отказывается жениться на предназначенной ему невесте, потому что она «девица из деревни и ему первому в ее жизни придется ее попробовать». Поэтому он согласен, чтобы она вышла замуж за кого-то другого, и готов взять ее в жены как вдовицу потом, когда она перестанет быть опасной. Заголовок пьесы «Яд девственницы» напоминает о том, что укротитель змей прежде позволяет ядовитой змее укусить клочок ткани, чтобы потом без опаски распоряжаться ею[71].
Табу на лишение девственности и часть его мотивации наиболее выразительно изображены в известном драматическом образе – в Юдифи из трагедии Хеббеля «Юдифь и Олоферн». Юдифь – молодая женщина, девственность которой защищает заклятие. В брачную ночь ее муж был парализован загадочным страхом и никогда больше не отваживался касаться ее. «Моя красота – это красота белладонны, – говорит она. – Наслаждение ею несет безумие и смерть». Когда ассирийский полководец осадил ее город, у нее рождается план с помощью своей красоты обольстить и погубить его, используя таким образом патриотический мотив для маскировки сексуального. После дефлорации огромным, похваляющимся своей силой и грубостью мужчиной она черпает в своем негодовании силу отрезать ему голову и тем стать освободительницей своего народа. Отрубание головы хорошо известно нам в качестве символической замены кастрации; сообразно с этим Юдифь – женщина, которая кастрирует мужчину, лишившего ее девственности, как намеревалась и новобрачная в рассказанном мне сновидении. Хеббель вполне осмысленно сексуализировал патриотическую историю из ветхозаветных апокрифов, ибо там после возвращения Юдифь будет гордиться, что не была обесчещена; в тексте Библии отсутствует также какой-либо намек на ее злосчастную первую брачную ночь. Однако вполне возможно, что благодаря своей чуткости поэт уловил более древний мотив, который был вкраплен в ту пристрастную историю, и всего лишь вернул материалу его более ранний смысл.