Свой прогноз я сделал отчасти зависимым от того, насколько далеко зашла девушка в удовлетворении своей страсти. Сведения, полученные мною в ходе анализа, казались в этом отношении благоприятными. Ни с одним объектом своих увлечений она не вкусила ничего, кроме отдельных поцелуев и объятий, ее физиологическое целомудрие, если можно так выразиться, осталось нетронутым. Даже дама полусвета, вызвавшая у нее самые первые и беспримерно сильные чувства, осталась для нее неприступной, никогда не дозволяла ей ничего большего, чем возможность поцеловать ей руку. Вполне возможно, что девушка делала из своей нужды добродетель, когда без устали подчеркивала чистоту своей любви и свою физическую неприязнь к половому общению. Однако, возможно, она была не совсем не права, когда хвалила свою возлюбленную аристократку за то, что та, со своим знатным происхождением и только в результате превратностей семейной ситуации вытесненная на теперешнюю позицию, даже здесь сохранила полностью свое достоинство. Ибо эта дама имела обыкновение при каждой встрече убеждать ее в необходимости покончить со своей склонностью к ней и к женщинам вообще и вплоть до попытки самоубийства всегда очень строго соблюдала дистанцию в отношениях с ней.
Второй вопрос, который я сразу же попытался решить, касался мотивов девушки, на которые могло бы, скажем, опереться психоаналитическое лечение. Она не пыталась ввести меня в заблуждение своими заверениями, что у нее есть настоятельная потребность освободиться от своей гомосексуальности. Напротив, она не могла даже представить себе никакой иной влюбленности, но ради родителей, добавляла она, хотела бы честно способствовать успеху психоаналитического эксперимента, поскольку очень тяжело переживала, что причиняет родителям такое горе. Это высказывание я должен был поначалу также воспринимать как благоприятное; я не мог подозревать, какая бессознательная аффективная установка скрывается за ним. То, что тут чуть позднее было обнаружено, решающим образом повлияло на построение курса и его преждевременное прекращение.
Незнакомый с психоанализом читатель уже давненько с нетерпением поджидает ответа на два других вопроса: обнаруживала ли эта склонная к гомосексуализму девушка явные соматические признаки другого пола и представляла ли она собой случай врожденной или приобретенной (развившейся позднее) гомосексуальности?
Я не отрицаю важности первого вопроса. Только не следовало бы его значение преувеличивать и затушевывать ради него факты, что отдельные вторичные признаки другого пола, вообще-то, довольно часто встречаются у отдельных нормальных людей и что также весьма четко выраженные характерные особенности другого пола можно встретить у лиц, чей выбор объекта любви не претерпел никаких изменений в духе инверсии. То есть, выражаясь иначе, у обоих полов мера физического гермафродитизма в значительной степени независима от уровня психического гермафродитизма. В качестве ограничения обоих положений следует присовокупить, что эта независимость у мужчины более отчетлива, чем у женщины, у которой телесное и духовное проявление противоположных половых особенностей встречается гораздо регулярнее. Но я все же не в состоянии ответить на первый из поставленных здесь вопросов применительно к нашей пациентке. Ведь психоаналитик имеет обыкновение в определенных случаях отказываться от тщательного обследования тела пациентки. Во всяком случае, у нее не было бросающихся в глаза отклонений от физического типа женщины. Если красивая, хорошо образованная, рослая, как отец, девушка и демонстрировала скорее жесткие, чем по-девичьи мягкие черты лица, то в этом нельзя усматривать предзнаменование соматической мужественности. К мужской природе можно также отнести некоторые ее интеллектуальные качества вроде резкости суждений и трезвой ясности мышления, когда она не находилась под властью страстей. И все же подобные различия оправданы скорее конвенциональными, чем научными критериями. Разумеется, важнее то, что в своем поведении с объектами любви она проявляла вполне мужской тип отношения, то есть демонстрировала податливость и примечательную их переоценку и, что свойственно влюбленному мужчине, отказ от любого нарциссического удовлетворения, предпочтение любить, чем быть любимой. Стало быть, она не только выбирала объектом любви женщин, но и предпочитала мужскую установку по отношению к нему.
На следующий вопрос: отнести ли ее случай к врожденной или приобретенной гомосексуальности – следует отвечать с помощью всей истории развития ее расстройства. И тогда-то выяснится, насколько сама его постановка бесполезна и неприемлема.
После весьма многословного введения могу себе позволить только совсем краткое и наглядное описание истории либидо в рассматриваемом случае. В детские годы девушка прошла нормальную ориентацию женского комплекса Эдипа[86] малопримечательным образом, чуть позже стала заменять отца чуть более старшим по возрасту братом. Сексуальные сны ранней юности не всплывали в ее памяти и не были обнаружены средствами психоанализа. Проведенное в начале латентного периода (в пять лет или несколько раньше) сравнение гениталий брата с собственными произвело на нее сильное впечатление, а его последствия можно проследить и в дальнейшем. Данных о раннем детском онанизме очень не много, или же психоанализ не проник так глубоко, чтобы прояснить этот момент. Рождение второго брата, когда ей было пять-шесть лет, не сказалось как-то особенно заметно на ее развитии. В школьные предпубертатные годы она мало-помалу знакомилась с фактами, касающимися половой жизни, и восприняла их со смешанным чувством сладострастного волнения и испуганного неприятия, что следует считать нормой. Все эти сведения оказались, право же, скудными, я не могу также поручиться, что они были адекватными. Возможно, юношеский период был все же богаче событиями, мне это неизвестно. Как уже говорилось, через короткое время анализ прекратился, и остался по этой причине лишь один анамнез, не более надежный, чем другие, оспаривающие доказательно анамнез гомосексуальности. Девушка никогда не была невротичной, не сопровождала процесс психоанализа истерическими симптомами, так что поводов к исследованию истории ее детства не могло за такое короткое время просто появиться.
В возрасте тринадцати-четырнадцати лет она обнаружила, по общему мнению, необыкновенно сильную, нежную привязанность к маленькому мальчику, которому не было еще и трех лет и которого она имела возможность регулярно видеть на детской площадке. Она заботилась о ребенке с такой душевной теплотой, что на этой почве сложились продолжительные дружеские отношения с родителями малыша. Из этого события вполне можно сделать вывод, что тогда ее обуревало сильное желание самой стать матерью и иметь ребенка. Однако спустя короткое время мальчик стал ей безразличен, а она начала проявлять интерес к зрелой, но еще моложавой женщине, появление которой навлекло на девушку чувствительное наказание со стороны отца.
С полной достоверностью было установлено, что по времени эта перемена интересов совпадает с одним событием в семье, которое, как мы вправе ожидать, объяснит ее. До него либидо девушки было ориентировано на материнство, после него она оказалась влюбленной в зрелую женщину гомосексуалкой, каковой с той поры и оставалась. Этим очень важным для нашего разумения событием была новая беременность матери и рождение третьего ребенка, когда девушке было около шестнадцати лет.
Взаимосвязь, которую я чуть позже обнаружу, не является продуктом моей способности комбинировать, она буквально навязывалась мне вполне заслуживающим доверия аналитическим материалом, так что я смею настаивать на ее объективности и надежности. В особенности за нее ратуют тесно переплетенные между собой, легко толкуемые сновидения.
Психоанализ позволил со всей определенностью понять, что любимая дама была заменой матери. Хотя сама она матерью так и не стала, но она не стала и первой любовью девушки. Первым же после рождения последнего брата объектом привязанности девицы была на самом деле мать – женщина между тридцатью и тридцатью пятью годами, которая познакомила ее с братиком в кругу семьи то ли на даче, то ли в большом городе. Желание стать матерью было девушкой отвергнуто, потому что она не могла в реальной жизни смириться с другим, становящимся все более важным ребенком. Особенно сильная привязанность к последней возлюбленной – к даме – имела и еще одну причину, которую девушка как-то сама обнаружила без особых затруднений. Стройностью, строгой красотой и суровым нравом дама напоминала ей ее собственного, чуть более взрослого брата. Стало быть, избранный в конечном счете объект любви соответствовал не только ее идеалу женщины, но и мужчины, он соединял гомосексуально направленное желание с гетеросексуальным. Как известно, психоанализ гомосексуалов мужского пола продемонстрировал на многочисленных примерах такое же объединение, подсказывая тем самым, что сущность и формирование инверсии не слишком просты и не следует упускать из виду присущую человеку бисексуальность[87].
Однако как же понимать то, что девушка именно из-за рождения последнего ребенка, когда сама она уже достигла зрелости и обладала собственными сильными желаниями, была подвигнута отвратить свою пылкую нежность от роженицы этого ребенка, от своей матери, и сосредоточить ее на заместительнице матери? Судя по всему, что стало известно, следовало бы ожидать чего-то противоположного. При подобных обстоятельствах матери имеют обыкновение перед лицом почти готовой к браку дочери смущаться, у дочерей же заготовлена для матерей смесь чувств из сострадания, пренебрежения и зависти, что не привносит ничего нового в нежность по отношению к ней. У наблюдаемой нами девицы вообще было мало оснований испытывать к своей матери нежные чувства. Для той же, еще молодящейся женщины эта быстро расцветшая девушка стала неудобной конкуренткой, и она пренебрегла ею ради родившегося мальчика, ограничила, насколько возможно, ее самостоятельность и особенно ревностно следила за тем, чтобы та подальше держалась от отца. То есть потребность в достойной любви матери могла строиться на этом основании, но, почему же на этот раз она вспыхнула в виде всепоглощающей страсти к даме, остается непонятным.