Напрашивается следующее объяснение: девушка оказалась в фазе возобновления половой активности детского эдипова комплекса, когда к ней пришло разочарование. К счастью, у нее появилось желание иметь ребенка, и, конечно же, мужского пола; то, что этот ребенок должен быть от отца и точно походить на него, не могло прийти ей в голову. Но тут случилось так, что ребенок появился не у нее, а у бессознательно ненавидимой конкурентки, у матери. Возмутившись и озлобившись, она отворачивается от отца, более того, от мужчин вообще. После этой первой большой неудачи она отвергла свою женскую природу и устремилась к другой ориентации своего либидо.
При этом она вела себя совершенно так же, как и многие мужчины, которые после первого мучительного полового опыта очень надолго порывают с вероломным женским полом и становятся его врагами. Об одной из самых привлекательных и несчастных личностей (княжеского рода) нашей эпохи рассказывают, что он стал гомосексуалистом из-за того, что возлюбленная невеста обманула его с каким-то заезжим парнем. Не знаю, реальный ли это факт, но некая часть психологической истины в этом слухе содержится. В случае нормы все наше либидо на протяжении жизни колеблется между объектами мужского и женского пола; когда холостяк женится, то отворачивается от своих друзей, а когда брак приелся, возвращается за привычный столик в кафе. Разумеется, там, где колебания особенно основательны и результативны, наше внимание направляется на тот специфический фактор, который решающим образом благоприятствует той или другой стороне, возможно только поджидая подходящего времени, чтобы совершить выбор объекта любви в собственном духе.
Итак, наша девица после происшедшего разочарования отказалась от желания иметь ребенка, от любви к мужчинам и от роли женщины вообще. Даже в этом случае дело могло развиваться явно самыми разными путями, происшедшее же на самом деле оказалось крайним вариантом. Она превратилась в мужчину и стала принимать мать в качестве объекта любви вместо отца[88]. Конечно, ее отношение к матери было с самого начала амбивалентным, поэтому легко удалось оживить былую любовь к ней и с ее помощью достичь сверхкомпенсации установившейся теперь враждебности к ней. Так как с реальной матерью мало что можно было сделать, то на основе описанной перемены чувств начались поиски ее замены, к которой можно было бы прильнуть пылко и нежно[89].
На основе ее реальных отношений с матерью добавился практический мотив в виде «пользы заболевания». Мать все еще ценила то, что мужчины продолжали ухаживать за ней и восхищаться ею. Итак, девушка стала гомосексуалкой тогда, когда мать посвятила себя мужчинам, стала, как говорится, «увертываться» от «нее», устранила ее с дороги, что с тех пор с недоброжелательностью вменялось ей в вину[90].
Приобретенная таким путем ориентация либидо начала укрепляться, когда девушка заметила, как неприятна она стала отцу. Со времени первого наказания из-за слишком тесного сближения с некоей дамой она знала, сколько боли доставляет отцу и как она могла бы ему отомстить. Теперь она оставалась гомосексуальной из-за непокорности ему. Девица не испытывала угрызений совести из-за того, что вводила его в заблуждение и лгала ему. В отношении матери она была неискренней всего лишь по необходимости, ради того чтобы ничего не знал отец. У меня сложилось впечатление, что она вела себя согласно основному принципу талиона: как ты себя ведешь по отношению ко мне, так и тебе придется терпеть, что я так же поведу себя по отношению к тебе. Да и неосмотрительность во всем прочем деликатной и умной девушки я не могу оценивать как-то иначе. Отец должен был все же познакомиться с дамой, в противном случае девица не освободилась бы от чувства мести, ставшего для нее чрезвычайно настоятельным. Она упорно старалась появиться с возлюбленной на людях, прогуляться по улицам вблизи конторы отца и т. п. Да и эти вещи делались не без умысла. Впрочем, примечательно, что оба родителя вели себя так, словно понимали потаенную психологию дочери. Мать демонстрировала терпимость, словно уступчивость дочери расценивала как любезность, отец не особенно вникал в ее дела, будто чувствовал направленное на него желание отомстить.
Но последнее усиление инверсии девица претерпела тогда, когда в лице дамы она столкнулась с объектом, который доставил удовлетворение ее затрагивающей к тому же того брата части гетеросексуального либидо.
Изображение на плоскости плохо подходит для наглядного представления переплетенных друг с другом и протекающих в различных слоях психики психических процессов. Я вынужден придерживаться обсуждения рассматриваемого случая и несколько расширить и углубить сообщенное ранее.
Я упоминал уже, что девица в своем отношении к обожаемой даме придерживалась мужского типа любви. Ее безропотность и непритязательность на ласки, «che poco spera a nulla chiede», блаженство при позволении какое-то время сопровождать даму, а при расставании целовать ей руку, радость, когда та хвалила ее красоту. Тогда как подобное признание кем-то другим ничего для нее не значило, паломничество по местам, где возлюбленная хоть раз бывала раньше, утрата всех простирающихся далее упомянутых чувственных желаний, интересов – все эти мелкие детали соответствовали, скорее, восторженной страсти юноши к прославленной художнице, которая, как он полагает, намного превосходит его и на которую он отваживается взглянуть только украдкой. Совпадение с одним из описанных мною «мужским типом выбора объекта любви», особенности которого я объяснил привязанностью к матери[91], доходит вплоть до мелких деталей. Видимо, могло удивить, что девицу нисколько не смущала дурная репутация любимой, хотя собственные наблюдения вполне убедили ее в справедливости подобных сплетен. Ведь сама она была, собственно говоря, хорошо воспитанной и целомудренной девушкой, исключавшей для себя какие-либо сексуальные авантюры и воспринимавшей грубые чувственные удовольствия как неэстетичные. Но уже ее первые увлечения касались женщин, которые не могли похвастаться склонностью к особо строгой нравственности. Первый выпад отца против ее избранницы был вызван той непокорностью, с которой она пеклась об общении с некоей киноактрисой из их дачного местечка. При этом речь ни в коем случае не шла о женщинах, которые хотя бы слыли гомосексуалками и тем самым вроде бы давали надежду на соответствующее удовольствие; напротив, вопреки всякой логике, ее привлекали кокетливые женщины в обычном смысле слова; без колебаний она отвергала своих склонных к гомосексуальности подружек-сверстниц, охотно предоставлявших себя в ее распоряжение. Однако именно дурная слава дамы была для нее предпосылкой влюбленности, а вся загадочность такого поведения исчезает, как только мы вспомним, что и для того берущего начало от матери мужского типа выбора объекта любви условие влюбленности заключается в том, чтобы любимая была хоть в чем-то «сексуально сомнительной» и, собственно говоря, могла быть названа кокоткой. Когда позднее она узнала, в какой мере этот признак присущ ее обожаемой даме и что та жила просто за счет своего тела, ее реакция состояла в огромном сострадании и в развитии фантазий и замыслов, как «оградить» любимую от этой недостойной ситуации. Такое же стремление спасать бросилось нам в глаза у мужчин этого описанного мною типа. В упомянутой статье я попытался предложить психоаналитическое объяснение подобного стремления.
В совершенно другую область объяснений ведет анализ попытки самоубийства, которую я обязан счесть совершенной всерьез, хотя после нее существенно улучшились ее позиции как у родителей, так и у любимой дамы. Однажды она прохаживалась с ней в том районе и в те часы, когда встреча с выходящим из своей конторы отцом была вполне вероятной. Отец прошел мимо них и бросил свирепый взгляд на нее и на ее уже известную ему спутницу. Вскоре после этого она кинулась на рельсы городской железной дороги. Ее рассказ о ближайших причинах такого решения звучит теперь вполне убедительно. Она уведомила даму, что господин, который так зло посмотрел на них, – это ее отец, который абсолютно слышать не хотел об их общении. Дама сразу же вскипела, приказала ей немедленно оставить ее и никогда больше не поджидать ее и не заговаривать с ней – этой истории немедленно нужно положить конец. В отчаянии оттого, что она таким образом потеряла любимую навсегда, девушка захотела покончить с собой. Однако психоанализу удалось обнаружить за ее объяснением другое и глубже проникающее толкование и подкрепить его с помощью ее собственного сновидения. Попытка самоубийства имела, как и можно было ожидать, кроме того, еще и двоякий смысл – исполнить наказание (самонаказание) и осуществить желание. В последнем качестве она означала исполнение желания, разочарование в котором подвигло ее на гомосексуальность, а именно желания заиметь от отца ребенка, тогда как теперь из-за своей провинности она потеряла отца[92]. Это устанавливает связь глубинного толкования с осознанной девушкой поверхностной интерпретацией, что в тот момент дама говорила точно как отец и требовала соблюдать его же запрет. В качестве самонаказания поступок девицы гарантирует нам, что у нее в бессознательном сформировалось сильное желание смерти какого-то родителя. Возможно, из-за чувства мести, мешающего ей любить отца, а еще вероятнее, мать, когда та была беременна младшим братиком. Все же психоанализ предложил нам объяснение загадки самоубийства: видимо, никогда нельзя найти энергию для него, чтобы, во-первых, не умертвить при этом и объект, с которым самоубийца себя идентифицировал, и, во-вторых, в результате этого обращается на самого себя желание смерти, направленное против другого лица. Постоянному обнаружению таких бессознательных желаний смерти у самоубийцы не нужно, впрочем, удивляться или восторгаться как подтверждением нашей дедуктивной способности, поскольку бессознание всех живущих переполнено такими желаниями даже в отношении обычно любимых персон