С четвертого класса им стали читать каждый предмет в отдельном кабинете, в том числе и природоведение. Слухи о необычном питомце достигли школы. Преподаватель биологии без особой радости как-то обмолвилась: «А вот у такого-то дома в тазу уже полгода живет, кто бы вы думали — пресноводная рыба, речной карась», и не похвалила его. Пресноводная рыба была поймана орденоносным дедушкой в одном из прудов рыбсовхоза Григорьевка. Он ездил туда рыбачить с Семеном Рувимовичем в трофейном автомобиле Опель Олимпия. Потом у деда случился первый инфаркт, и водить машину ему больше не разрешали. Через буфет в Обкоме для больного достали немного черной икры. И мальчик впервые в жизни ее попробовал. Траурного цвета дробинки… Он ощутил себя тюремщиком жалкой рыбешки, вылупившейся где-то совсем рядом, из такого же шарика, и до конца дней своих, если так говорят про чешуйчатых, обреченной быть узницей тесного таза, где еще совсем недавно замачивали белье, страшные носки взрослых людей и его оскорбительные шорты, маечки игрушечных размеров.
В палате у деда его поразила песенка группы Манго Джерри — мальчик прижал к уху слабенький динамик транзистора, и напряженно, с по-детски суровым лицом, запоминал звучание каждого инструмента, интонацию голоса, слова. Вроде бы что-то запомнил. Правда воспроизвести услышанное он мог только собственным ртом, другого инструмента не было, прогуливаясь в сквере, пока идет урок физкультуры. От нее ему выписывали щедрые и долгие освобождения. Приходилось наигрывать губами, спохватываясь, если выходило слишком громко. В классе его за это ненавидели, прохожие вздрагивали. Но все это были мелочи… Главная забота — живой мученик в тазу, водруженном на табурет, сколоченный сразу после войны полковым плотником. Ведь полковником был его дед? Он не понимал разницы в чинах и званиях. По-моему, все это лишнее, рассуждал мальчик, взрослые, особенно выпивши, «под мухой», он уже слышал такое выражение, случалось, запугивали его сиротским будущем: «Вот умрем мы, тогда ты поймешь…»
Умрет карась — я не переживу.
Я умру — он скорее не заметит.
Некому станет крошить ему в воду хлеб. Зато мой труп быстро начнет разлагаться, прилетят мухи, много мух, усядутся на мертвое тело рядом с тазом. Они будут откладывать яйца, а из тех в свою очередь вылупятся новые мухи. Со временем рыбка научится ловить мух своим хрящеватым ртом и, питаясь ими, будет поедать в какой-то степени мясо своего хозяина. Мой труп спасет тебя от голодной смерти. Это ли не дружба? Это ли не идеальный союз, внеполовой, вневидовой, внеэмоциональный, вечный? Прожить всю жизнь рядом с рыбой в воде, не сказав друг другу ни слова.
Но так ли уж они совсем чужие? Карась, дикий предок жутковатых телескопов и вуалехвостов и бесчешуйный, бездушный, холодно чуждый по духу тем, среди кого он живет, любитель Манго Джерри? На последней странице польского журнала (продали с нагрузкой, за рубль тридцать пять, там было что-то про Блэк Саббат) он обнаружил гороскоп. И коверкая похожие на украинские слова вычитал, что родился под знаком рыб. Каких?!
А вокруг, внизу, под гастрономом, вверху у соседей на балконе, во дворе, за праздничным столом среди дедовых гостей не смолкают разговоры о половом размножении. «Анжелика и король» не сходит с казенных простыней в кинотеатрах. Его не пускают. Он и не рвется. Слова, которые он запомнил, но в отличие от песенки рыболовов Манго Джерри не повторяет, звучат так, словно их торопятся произнести, пока болезнь не пошлет их на хуй, вон. Вот эти слова: «фигурка», «ножки», «личико». К счастью ничего этого нет, у моей рыбки все это отсутствует, моя рыбка никого не любит, мне даже не известно, самец это или самка.
Деду, оправившемуся от инфаркта, икра больше не полагается. Но мальчик, желая вспомнить себя с детской стрижкой, обнаруживает у матери в ящике трюмо одну вещицу. Этот предмет, как ему кажется, лишний раз подтверждает его родство с рыбами. Вещица, он катает ее по столу, точно котенок шерстяной клубок, напоминает ему огромную икринку. Внутрь шара встроено цветное фото первоклассника. Остроухий, чем-то огорченный ребенок с темными кругами вокруг неславянских глаз смотрит на него требовательно и печально. Ребенок пробуждает в себе беса. В мальчике просыпается Чорт. Отныне ему ясно, каким звеном служит рыба в тазу для магической операции. Его задача — снабжение кормом, через хрящеватый рот карася, авторов песни «Свет черной луны». Снующее в посудине бессловесное туловище с плавниками является кондуктором, с помощью него взимают плату-парнус те, кто исполняет неслышную для посторонних мелодию дальнейшей жизни, задает ритм конспиративному танцу жреца-вредителя. Музыкантам, зная их капризные желудки, посылают диковинные закуски и выпивку. Безголовые официанты появляются из-за угла с блюдами, прикрытыми салфетками траурного вида. Нечто подобное он успел прочитать в «Антологии сказочной фантастики». Книгу, чтобы заслужить доверие мальчика, достал ему один молодой человек, дальний родственник. Мальчик спросил у него про Манго Джерри. «Попробовать можно, — задумчиво произнес дальний родственник, — Если не сам пласт, то по крайне мере, запись с пласта. Сделаем».
Вышло так, что взрослые решили уехать из города на все лето. Подобно герою «Судьбы барабанщика» мальчик до сентября оставался в квартире один. Молодой человек, преподававший вольную борьбу в спортивном лагере, согласился навещать своего подопечного приблизительно раз в неделю, чаще не получится. Да ему и не очень интересно было. Зато он притащил мальчику магнитофон, несколько катушек с лентами, и что особенно радовало, чего он давно требовал от повелителя безголовых официантов — чешскую гитару «Татра» с пластмассовым щитком, чтобы не царапал дерево медиатор. Медиаторы продавались по копейке за пару. Он купил жестких и мягких. Они были похожи на ногти, вырванные из пальцев взрослых женщин, но расплющенные под гнетом.
Взрослые исчезают из его жизни, по крайней мере, до конца августа. В квартире остаются только мальчик и его рыбка. Соседние дворы также спешно покидают их привычные обитатели. Дети рабочих отправляются в пионерлагеря, обеспеченные «жиденята», как их называют дети рабочих, разъезжаются по курортам налаживать горизонтальные связи. Лена Белая, например, собирается посетить три места — Гурзуф, Анапу и Туапсе. Средний класс в квартале, где жил мальчик, отсутствует — либо эти, либо те.
Дворы опустели. Пришло типичное ненужное лето начала семидесятых. Тогда-то в округе и начали пропадать «котики» и «сабли». Пропадают «сабли», пропадают «котики» в основном из тех семей, где детей оставили на попечение бабушек. Так кому-то вздумалось окрестить две возрастные категории малых ребят: «сабля» — это малыш, который все обо всем знает, «котик» — это полуподросток, который всем и всему верит. «Сабли» и «котики» почти не общаются друг с другом. Судьба их — перерастать свои заблуждения под присмотром бабушек. Здоровые пацаны тоже не желают их замечать. Впрочем, не все. За пропажу некоторых «котиков» и «сабель», испарившихся в то роковое лето, пришлось отвечать легендарному Аркаше.
Энергичный брюнет Аркадий Николаевич Кумачев захаживал и в класс, где учился мальчик-бес. Иногда с ним приходила шумная дама, похожая на актрису Раневскую. Они уговаривали детей вступать в танцевальный коллектив при Дворце пионеров. Сулили поездки в Болгарию, к чехам. Кое-кто соглашался. Аркаша был свой человек в элитном лагере «Артек», там он разгуливал в тесных шортах, в пилотке-испанке с кисточкой. И все-таки далеко не все дети в те душные дни провалились сквозь землю по вине расстрелянного через год Аркаши.
Мальчик хорошо знал, что надо им говорить. Его язык легко принимал форму ключа к сердцам и «котиков», и «сабель». Ведь он совсем еще недавно успел побывать в шкуре детишек обоих разрядов.
— У тебя какие солдатики? Капроновые? Зелененькие, одинаковые? Двадцать две копейки наборчик? А у меня из ЦУМа, оловянные!
— Оловъянные?
— Пошли, покажу. Там такой раскрашенный суворовец!
Что видела рыбка…
— Да брось ты свой мел. Вымазался весь, как чушка. Бросай мелок, пойдем я научу тебя рисовать красками, гуашью.
— Гу-вашь-ю?
Что видела рыбка…
Возвращаются родители. Полный чулан скелетов. Жирный монстр не умещался в большой миске, он едва дышал, свесив плавники. Под ванной — целый склад детской одежды. Многое удалось скрыть, замять. Многое забылось. Кое-кто из пущенных в снедь малышей был в тягость их родителям. Кто-то был многократно проклят задолго до появления на свет.
Суд. Спецлечение до совершеннолетия.
Другая жизнь
Один малыш бредил летучими мышами. В сентябре он упрашивал бабушку не уводить его с игровой площадки до темноты, где взобравшись на горку он терпеливо всматривался в синечерное небо, ожидая, когда начнут чертить знакомые бесшумные силуэты. Сколько мог он старался разглядеть их хорошенько.
Дома он с радостью говорил:
— Мы видели летучих мышев.
Никто его не поправлял, пока он сам к пяти годам не выучился говорить правильно: «Мышей». По утрам за манной кашей, днем в тарелке с борщом, съедая перед сном чашку клюквенного киселя, он видел черные фигурки своих любимцев. Иногда крохотные, с фруктовую муху, иногда большие, кожаные крылья расплескивали борщ, брызгали мальчику на нос, и он блаженно усмехался в бисерные глазки химер.
Никто не хотел ему рассказывать про летучих мышей. Поэтому однажды, преодолев неприязнь к имуществу взрослых, мальчик стащил с этажерки черную энциклопедию и, шевеля губами, отыскал нужную страницу. Знаете, что он напевал: «В каждой строчке только точки после буквы эль…» Вот! Летучие мыши. Вот. Ад раскрылся. Казалось, они были там все. Вожделенные обитатели смотрели с листа сталинского фолианта: Ушан обыкновенный. Кожан обыкновенный. Большой нетопырь. Большой вампир. Летучая собака. Собак — повторил ребенок, от удовольствия уши порозовели. Не без усилий он заставил себя одолеть короткую заметку: 15 семейств, около 800 видов! Некоторые питаются кровью млекопитающих. Он видел, немец в кино требует: млеко, млеко. Так, так… Летучие мыши, распространенные в СССР приносят большую пользу истреблением вредных насекомых. На той же странице он обнаружил летучих собак, что принадлежат к подотряду крыланов. Энциклопедия подтолкнула мальчика к двум полезным вещам. Тяжесть черного тома показалась ему приятной, и он просто так, не ко дню рождения, выхлопотал себе первые гантели. А легкость, с какой он узнал так много интересного, убедила его: пора. Отныне он будет читать все подряд.