— Свинья на седьмом небе. Орет: «Я прозрел! Лебедушка моя, где же ты раньше была?», и тому подобное.
— Пора ему напомнить, пора, Лев Севастьянов, напомнить, кто Князь Мира Сего — глухим и гулким голосом произнес Осовцов, неподвижно глядя на бутылку с водкой. Он потирал большим и указательным пальцем правой руки острый край воротника трикотажной куртки, похожий на черное острое ухо. Признак задумчивости.
— Как, вернее, чем мы ему можем напомнить, Ибрагиша, — с горечью отчеканил Севастьянов, беспомощно глядя на живот в полосатой ковбойской рубахе.
Осовцов молча поднялся из кресла во весь свой рост. Левой рукой он отодвинул люстру, а правой задумчиво почесал висок совершенно лысой головы. И медленно произнес: Есть один… вариант… с идеей. Лебедушка вовремя приземлилась в свиную лужу.
С некоторых пор Осовцова посещало видение, в начале расплывчатое, двуцветное, с плохо обозначенными фигурами, мало помалу оно насыщалось красками, обретало объемность и четкость, словно изображение на экране телевизора после хорошей настройки. Он видел Свинью за рулем. Пятак задран кверху, щетина на лбу торчком, и также вверх смотрит козырек синей бейсболки. Свинья ждет перед светофором, загорелся зеленый, и он не меняя положения головы, едет дальше. Неожиданно ему делается больно в животе, кое-как развернув побитую, облупленную иномарку, Свинья вылезает из-за руля, дверца остается распахнутой, падает на спину и катается по грязному снегу, бейсбольный козырек слетел с головы, синеет. А Свинья корчится, подгибая ноги в просторных джинсах, сучит ими, беспомощно руля изуродованной рукой, при этом он не молчит — из горла у него идет непрерывная свиная нота, словно кто-то сунул спичку в дверной звонок, или уперся лбом в клаксон.
— Безразмерные джинсы, выгодная вещь — выделил, нашел к чему придраться, Севастьянов. — Где ты такие видел?
— Там же где и ты, — парировал Осовцов, джинсы больших размеров стоили значительно дешевле. — Помнишь Жирного Петю? Он постоянно обновлял «левисы», потому что покупал их за копейки, учитель истории. Жирный Петя умер.
— Говорят, убили его, в гробу лежал весь черный.
— Почернел. А где Вони Пал потерял палец?
— Говорят, работал в типографии.
— Там платили хорошо. Свинье не везет, но Вони Пал несет свой крест. — Джизус Хрю.
— Суперстар. Ты когда-нибудь слушал эту хуйню на русском языке? Это пиздец, Гиссарская Овца там поет. Жертвы пугачевской мафии.
— Откуда… откуда мне такое слушать…
После катастрофы, но до ограбления, Свинья повесил в лавочке икону. Правда не на самом видном месте. И еще крест, тридцатисантиметровый крест, чтобы отпугивать воров и злых духов. «А откуда Вони Пал знает, что именно этот его божок? Может, поклоняясь не тому, кому надо, и кому в лучшем случае до него нет никакого дела, он только усугубляет этим свою участь? А?» — прокомментировал Севастьянов.
Осовцов при встречах со Свиньей, за спиной у того читал стихи:
Еврей божество обожает свиное.
Чтит силу ослиных ушей.
Вони Пал делал вид будто спросонья, презрительно поворачивал шею…
Родители Вони Пала неизвестны. Генерал КГБ, ясновидящая — все это сказки эзотерической окраски для тех, кто без подобных выдумок жить не может. Свинью воспитывала тетка. Картины, акварели с видами Адриатического побережья тоже забрала тетка. В конце 80‑х годов она сперва перебирается в Венгрию, а потом и в Англию. В Венгрии она регулярно паслась со Снеговиком и ее мутной мамашей. Спекулировали дефицитом. Их туда пускали ухаживать за могилами отцов еще при Брежневе. Покойный Жирный Петя намекал, что именно тогда тетка Свиньи заложила актера театра Власенко с партией порнографии, причем в его «Запорожце» обнаружили и педерастический журнальчик «Срачёк» (юноша по-венгерски). Продержали в камере трое суток. Власенко откупился, наверное, тоже кого-то выдал. В спектакле одном он играл офицера. Голова у Власенко совсем седая. Красное лицо горит, как табак под пеплом. Сцена — он входит в кабинет Брежнева. Тот присматривается и спрашивает: «А где ты так поседел?» Офицер отвечает, что в Чехословакии. Они обнимаются и вспоминают боевые эпизоды. Постоянно бухой машинист сцены Яковлев за кулисами ехидно переспросил у актера: «А может в Венгрии?» «Дурень!» — с досадой рявкнул Власенко.
Тетка дриснула. Сначала в Будапешт, затем в Лондон. Свинье досталась кооперативная квартира в третьем Шевченковском микрорайоне. Первое, что он сделал — выбросил на свалку хорошую газовую плиту и установил микроволновую печь. Свинья ненавидел газ.
Первая попытка проникнуть в Англию закончилась для Свиньи не так, как он ожидал. Все как будто бы шло по плану. Вони Пал хорохорился, не скрывал своей радости, ибо наличие лондонской тети делало его не таким как все. В давно объявленный им день Свинья исчез. Видели, что он сел в машину и покатил в аэропорт.
Приблизительно через неделю в баре «Сосновый воздух», сквозь гул сушилки для рук Осовцову почудился голос Свиньи, он убрал руки из-под сурдины, и устройство смолкло. Ему не пригрезилось — где-то рядом с уборной разговаривал Свинья. Осовцова поразила отчаянная и в то же время брезгливая интонация Свиньи, он жаловался томно, с нечеловеческой тоской — это была речь проклятого существа. Зачем вы меня не убили?
Жуликовато покинув туалет, Осовцов метнулся в зал, и быстро накапал Севастьянову, что Свинья здесь! Краем глаза он успел заметить бок в черной куртке на меху в первых числах мая. Приятели принялись, потирая руки, ждать появления вонючего туриста. Им было ясно — здесь что-то не так.
Наконец появился Свинья. Подбородок и щеки его обросли желтоватым пухом, в темных очках он походил на слепого. Разило от него на много шагов. Еврейка с умными глазами, крутившая в баре музыку, демонстративно зажала нос, который Осовцову нравилось целовать, поздравляя девушку с разными праздниками. Она словно позировала для плаката «Израиль без этих». По виду Свиньи можно было решить, что все дни и ночи он валялся не раздеваясь, нюхал свою вонь, изнуряя себя догадками — почему, почему с ним такое происходит? Мысль о том, что здесь замешано колдовство, магический саботаж, его пока не посещала. Осовцов подмигнул девушке в наушниках: Можете поздравить. Сегодня, оказывается, праздник.
Свинья все видел, пускай не все и по-своему, но все-таки понимал, но не мог не афишировать свою скорбь, свое несчастье. Этого требовал свиной мазохизм. Жажда самоистязания понуждала его глазеть сквозь темные линзы на свиные головы со штампом между глаз, на свиные ножки, чтобы потом эти кощунственные образы отпечатывались в мозгу, стояли перед глазами, мучили его часами, сутками! Свиной фатализм делал из Вони Пала трагикомическую фигуру. При упоминании фильма «О, счастливчик!» он вздрагивал, потому что не мог забыть проклятый киносеанс, когда в похотливой светотени кинозала на мгновение весь экран заполнила человеческая голова, пришитая к свиной туше.
Но что же все-таки произошло? Для этого Вони Пал и приперся в «Сосновый воздух» такой душистый, чтобы все рассказать. Впрочем, он уже успел в достаточной мере придти в себя, чтобы коверкать историю сообразно своим представлениям о справедливости, подлости, воздаянии и судьбе. Вот как дело вышло: в документах обнаружилась ошибка, и Свинью буквально «за полчаса до рейса завернули». Осатанев от обиды, он завизжал — «Судьба играет мною!» — точно и впрямь начал превращаться во взаправдашнюю свинью на глазах у клерков и провожающих. Огорченный, в свином амоке, он хватается за руль и мчит обратно в город, чтобы поднять пиздеж, устроить кому следует… Курит, бормочет, превышает скорость. Шайтан посылает Свинье навстречу новенький седан, а в нем парни из Баку. Четыре гангстера. Свинья хамит, не понимая как глубоко его занесло. Появляются ножи, бакинцы изображают резников. Здесь не шутят. Они сами ошеломлены размерами нелепой добычи. Кого только не выродят эти неверные! Свинье назначают пять тысяч зеленых чешуй с хвоста Большого Шайтана. Наконец до Свиньи доходит, в какой некрасивый капкан он залез. Где-то, в кровеносном расчесанном прошлом, остался валяться большой палец, теперь обрубают все, что уцелело — здоровую тушу.
Вони Пал не сказал об этом прямо, но судя по всему, Парни из Баку своего добились. Осовцов и Севастьянов переглянулись с пониманием во взорах, как Полад Бюль-Бюль Оглы с послом Турции в Азербайджане.
Дома Свинья не зажигал свет, лопал упаковками снотворное, курил, проглатывая фильтры, пачку за пачкой ужасные магмы и бонды, и казнил себя видением, где фантастические друзья-чекисты, нет, лучше ГРУшники, приглашают его в Комитет и крутят записи телефонных разговоров Севастьянова с Осовцовым, где они хвастаются своими кознями против Свиньи. Вершина наглости — Осовцов звонит мистеру Лорри, которого Свинья почему-то называет отчим, хотя тот ему даже не дядя, и докладывает англичанину, что Свинью они прозвали Вони Пал. А тот, старый, прости Господи, идиот, хохочет вместе с ним, еще и повторяет: Пал Вони?! Вони Пал?!
С тех пор как Свинью «завернули» и оштрафовали за неуважение к Баку, в его взглядах, или как еще выразиться, обозначился крен в сторону свинофашизма. Он вдруг вспомнил, что он «русский купец», перезнакомился со всевозможными соратниками и сподвижниками. Объяснить ему, что их предшественники истребили шесть миллионов людей как раз за то, что те в рот не брали свинины, не было никакой возможности — Свинья обиделся бы.
Девушка из «Соснового воздуха» вскоре поведала Осовцову, как Вони Пал агитировал одну искусственную блондинку, взывал к ее арийскому сознанию, вроде бы пробуждающемуся: «Сколько ты получаешь? Двести? Ойнк-ойнк. Пускай возьмут себе вон ту косорылую, — указал обрубком на девушку в наушниках, — и платят, сколько тебе».
— Он у нас еще попляшет, вымолвил Осовцов, почесывая свой оголенный череп.
— Да, он еще орал, будто бы я продаю из-под полы какие-то наркотики, пожаловалась девушка, облизываясь.