участием обоих братиков, папы Романа, мамы Тамилы и дяди в кожаной куртке. Разве не возможна такая «Летка-Енька» семьи Коваленко? Тянуть ко дну надо чужими руками. Руками других утопленников. Знаешь, какие мне снятся щипцы, клещи! Сон — мой маскарад, где никто не радуется, что туда попал.
Среди двух соперников не может быть победителя. Побеждает некто третий, полностью равнодушный к их страданиям, стараниям, отваге. Кто-то посторонний, столкнувший баранов лбами. Закрывайте двери, берегите тепло. Говорят, Насера отравил массажист, втирая специальную мазь, от которой останавливается сердце. Главное познакомить противников и вовремя уступить поле битвы, что нам путаться под ногами героев! И какими ногами!
Чорт чертенка подтолкнул, тот захлебнулся, всплыл — сбежались отдыхающие, оказалось это — Ванечка, ребенок с деревянной башкой. А чертенок тем временем, воспользовавшись замешательством, пролез в коляску и был воспитан, как родной, законный сын. Га́га, мне нет дела, что ты пишешь, а тебе до моей писанины и подавно…
Игорь возится с хомяком, а хомяк давно уже бежит от него прочь, сколько позволяют хомячьи ноги. Жду упреков, что ж ты молчал, друг называется. А зачем говорить про то, что надо видеть?! Карлица — это жуликоватый клоп. Форма одежды огородная. К твоему сведению, она соврала через полчаса после знакомства. Горбатенькая мечтательница чувствует, что не вырастет больше, и поэтому фантазирует. Сложением она напоминает точилку для карандашей, и действительно хорошо рисует. Талант ее настолько очевиден, что не вызывает зависти. Я это отметил. Но Игоря я учил отмечать другое — вранье при первой встрече, например. Он разучился ценить искренность улыбчивых, большеротых приятных баб, и не заметил, как на шею ему уселась пудовая черная муха. Гулливер среди своих и недоразумение с точки зрения… если в мире уцелел уголок, где возможна другая точка зрения.
О, Га́га, срочное сообщение из Израиля: В трамвай зашел сорняк, устроил кавардак. Взорвали. С автобусных остановок уже добираются до отелей и кабаков. Представь, каково человеку, чьи яйца были бы целы, если бы он тихо чинил электробритву в СССР, чувствовать, как эти яйца отрывает взрывная волна чудовищной злобы, гвоздей, болтов, что еще они кладут в эти бомбы. По-моему, две музыки, самые не выносимые — арабская и латиноамериканская. А тебе, наверное, нравится и та и другая? И вот — болты впиваются в живот, отлетают яйца, Чорт нас занес в эту живодерню. И человек, истекая кровью на носилках, лопочет в пудреницу: Шабаш, помираю.
Но мне доводилось выслушивать странные вещи от моей приятельницы Былины Друидовны Поводырь, с тревожной улыбкой она сказала мне следующее:
— Увы, те, кто гибнет, это в основном местные семиты, а до наших этим не добраться.
Никогда не думал, что она этим интересуется, но еще больше меня поразило ее отношение к происходящему там, куда она в последний миг передумала, в общем, соскочила с конвейерной ленты, одна из тысячи фигурок, хмурых и хрупких. Возможно, она права. Какой-то Дин Дали-Дали-Да, ее щенячья любовь со школьной парты, занимает там серьезный пост. Мэр Эзопа, депутат Сохнута, я плохо хаваю их термины. Сам думаю, что мои здешние знакомые, такие как Селедка и Строганые Голяшки мелко плавают, чтобы их взрывали в курортных отелях, им и там свободно могут задать вопрос: «Та у тебя бабки есть, шоб повторять? Болван!» И в очередной раз унижение спасет Селедке жизнь, а Голяшкам еще и голяшки. Мохнатый пузырь, зажаренный на собачьих веревочках.
Селедка явно не помнит всех, с кем слонялся по Запору от кабака до кабака. Можно ему написать и вовлечь в мемуарную переписку. Начав письмо так: «Мужик, тебе хуево? (Актерское мастерство Сермяги проделало большой путь от «болвана» до «мужика», когда-то у него отнимали бокалы, а теперь кладут рядом сушеную рыбку). Ты меня, наверное, не помнишь. Это я тебе принес графин водки, когда Чорт грозился тебя выебать в жопу, и потом аж весь трусился. Кстати, тебе передает привет Толик-Химера. Сбухался пацан, а какой был умница. Золотые руки, жена-красавица. Показал ему твою фотку: Кто это? Не узнает, говорит, Джон Леннон…» Селедка должен много знать, много помнить. Почему бы ему не подарить частицу бессмертия.
Тут вот передо мной лежат некоторые московские газеты, могу сказать тебе заголовки статей. «Андрей Баяндуров, следак от Бога: Рушайло открыл мне тайну гибели Талькова, Листьева и Шубина». Причем здесь Шубин? Или вот еще: «Александр Дугин. Татары оказались подонками». Значит, скоро последуют, как указал бы драматург Погодин «татарские причитания». Надо срочно поддержать татар ульяновской области, у тебя никого нет в поселка Малая Кондарать?
Лимонов демонизирует Жванецкого. Игорь собирает его книги, говорит, будто Ильченко и Карцеву достается чуть ли не с первых страниц «Это Я…», мол, юмор для инженеров и так далее. Но отдельные дети этих инженеров без ума (по крайней мере, были одно время) от романов Эдуарда. А как бы инженеры схрюкались с их будущими мамами без хохм Жванецкого? Жваневе (как любовно называли его в эпоху больших катушек) следовало бы с эстрады зачитывать сенсационные места из книг Эдуарда, и в нужных местах маячить рядом стоящему Карцеву, чтобы тот втискивал невыносимые для наших «подберроузовиков» реплики. Например, Жванецкий: И тут он порвал на мне красные трусики! (взгляд из-под очков). Карцев: Но джшсы!? Джшсы вы успели снять? Укажите место, где ви их оставили?!
Жванева! Сколько лет прошло, когда-то и Аксенова с Гладилиным называли Вася, Толя. С уважением. Откроешь книгу — все герои как новые. Зато читателей пора на тряпки. Износильсь. Нужен новый подход к привычным произведениям. Как отношения с женщиной, которую не хочешь терять, спасает бережный цинизм.
Тут показывали прения главаря украинских нацистов и просто русского патриота из партии «Бряг». Патриот нервничал, а нацист держался солидно. Фарфоровое личико, ухоженные усы. Под столом наличник с фонариком. Русские остались недовольны своим человеком. А почему, спрашивается, нацист чувствовал себя уверенно, да потому что перенес по педерастической линии такие вещи, от которых его оппонент в кокошнике может лишь мечтать «смутно увлеченный». Правда, я не видел этого лично. Га́га, по-моему, тебя уже тошнит. Понимаю. До свидания. И с днем рождения, мой Диморфный Га́га, то есть могущий существовать в двух (плат)формах.27.IV.
Твой друг Гарольд Осиповский».
В порту работал подъемный кран, грабастая магнитным крюком металлолом с берега, он перебрасывал его в баржу. Грохот железа мешался с лаем подзаборных уродцев в частном секторе. Гарик будет говорить: «Рыжая скотина вьет гнездо». Слова, не произнесенные вслух показались Игорю горьки, он не стесняясь девушки, прицелился и сплюнул между шпал. От плевка по воде пошли круги. Потом, перегнулся через перила (Люба уперлась в них лбом) и пустил вниз камень. В месте падения вода возмутилась. Под мостом было неглубоко. Игорь представил, что бросает туда жалкий ридикюльчик пигмея, или еще злее — вытряхивает вниз его содержимое. Гарик говорил, что лазил руками в дамскую сумочку всего один раз в жизни. Гарик это, Гарик то! Не он ли говорит, не менять убеждения так негигиенично, как не менять носки. Бог ты мой, какая назидательность!.. А следом за сумочкой и ее саму в шушуне из крашеной крольчатины плохой выделки. Обрубок в мехах…
Наверняка есть больные, пишущие с телевизора оперы. Но лучше не давать им забредать. Никто их не сдерживает, вот они и колобродят. Потому что нет выделенного гетто. Таким местом мог бы стать Киев. Там у всех поврежден маточкин родничок. Свердловск, Харьков и Ленинград. Там самовыражаются мечтатели. Оттуда звонят родителям, чьи десны исколоты приазовскими бычками 70‑х годов. Таких до хуя…
Люба наблюдала за ним, откинув голову, словно ей было слышно, о чем он думал, сдвинув брови. Последние слова «таких до хуя» он вымолвил театральным шепотом, даже пар изо рта пошел. И она осторожно спросила:
— О ком это вы? Что с вами?
— Задумался. Если честно, соображал, что вам подарить. Ведь скоро ваш день рождения. Не за горами. Видите гаражи, свернем туда. Я покажу вам студенческий пляж. Должны успеть засветло. Сейчас темнеет после шести…
При спуске с моста им навстречу выбежал косматый паршивый пес. Оглядев людей водянистыми глазками, собака молча обмочила выпиравший из земли камень и, перебегая мост, дважды оглянулась им вослед, второй раз никого не было.
У Любы вечно какой-то пакистанский вид. Впрочем, не дай бог мне попасть в Пакистан. Несмотря на скандинавские корни, открытые у меня народником Беззубченко еще в 70‑х, я патриот своей территории. Тратиться на путевки я не привык. Мне понятны ноты и буквы. Люблю их форму и цвет. В правильном порядке они представляют собой прочный мост от желания знать к обладанию знанием. С детства, проведенного в Зеленом Яре, могу часами прогуливаться в сумраке между колоннами точного слова. Гарик уверяет, будто прочел это по моему липу с первого взгляда. Случилось так, что первый раз он слышал один мой голос во время примерки асбестовых брючат у Хромого Паши. Я не прозевал пришвартованный вон там, где мы стояли, его с моста видно, «Корнейчук», катер-ресторан, сделавшийся плавучим сумасшедшим домом для клавишника Сёрика-Сруля. Если ресторан закрыт, Сёрик отдыхает на дне вот этой бухты. Когда я сплюнул, мне показалось, что я вижу его медовый благородный лоб и приоткрытую пасть, золотой зуб в верхнем ряду. Поэтому я бросил туда камень. А эта ничего не поняла…
Студенческий пляж оказался искусственным мысом в виде дамбы из песка, укрепленной вдоль берегов колотым камнем серого цвета. Поросшие кустарником дюны соседствовали с песчаными впадинами. Вокруг не было ни души. Игорь взбежал на груду холодных камней, за его спиной повисло солнце, готовое к спуску за Хортицу, впереди темные воды Днепра, огибающего остров с двух сторон, сливались в единый поток, река завораживала своей широтой и древностью. Здесь, по словам Сермяги нередко плавают человеческие колбаски. Тревожное, неуютное место.