«Ты не находишь, Аркадий, что наш молодой коллега чем-то похож на президента государства Киргизия, а?» — говорит он, стоя спиной к своему третьему напарнику, которого не видно из-за прилавка. Потому, что он занят сменой обуви. «Да ну его», — отзывается Аркадий. Он обижен на юнца, потому, что тот не взял его с собой в одно место, где собираются сторонники евразийства. В служебной уборной Аркадий успел подглядеть, как паренёк привинчивает себе на рубашку специальный значок, эмблему — крест и окружность. Недавно за пивом, на вопрос Аркадия, где он собирается гулять Новый год, молодой человек ответил, что в его среде Новый год встречать не принято, зато отмечается Юл — древнейший арийский праздник, в пику Америке и сам знаешь кому. «И что, — поинтересовался Аркадий, — не гоняют за это вас?» «Нас? — в голосе мальчика зазвенел металл, точно ударили в рельсу, — Пусть попробуют только…» «О-о, — невозмутимо комментирует Валентин, — Вот и Алёша».
Аркадий, крашеный в чёрное джентльмен-малоросс, тотчас встаёт в полный рост, поверх ртутного цвета сорочки с галстуком на нём надета малиновая безрукавка. Щёки, всегда немного красноватые от постоянного изумления. На подбородке хронический прыщик-фонтанель, появление которого хозяин приписывает колдовству завистников.
Алёша Введенский пришёл не один. С Валентином они дружат ещё со времён хиппизма. Вот уж год, как Введенский начал хорошо зарабатывать, в молодости, и после, надо сказать, отвратительно беззубый, теперь он завёл роскошные челюсти, на редких волосах играет блеск, и они отросли в косичку.
Мало-помалу первый этаж их универмага пустеет. Молоденькие продавщицы, припудрив пятачки, и зачехлив витрины с дорогими безделушками, покидают заведение кто через служебный, кто через обычный вход. В окнах бегают огоньки электрических гирлянд. Девушки, не такие коротконогие за счёт каблуков, походят мимо, едва удостоив немолодую троицу кивком. Впрочем, некоторые приветливо раскланиваются с импозантным Аркадием. Валентина с чужаком Введенским как будто не замечают. Провожая их самодовольные шаги взглядом, Валентин вспоминает свою первую жену, тоже продавца, в книжном, и снова, который раз за день, лукаво улыбается.
По странному совпадению, на полке антикварного отдела, выставлена громадная, но, по мнению знатоков очень неудачная копия рублёвской Троицы. Без лишних слов, Введенский достаёт из миниатюрного, но вместительного портфеля 0,75 дорогой водки и ставит её на столик для сумок. «Рад вас видеть, ребята». «Взаимно». Аркадий разворачивает несведенные бутерброды. Закуски явно не хватит, но есть апельсиновая вода, купленная Валентином за присвоенные от выручки рубли, кроме того, у него есть такая же бутылка, только об этом не знает Введенский. Она появится в нужный момент. Вскоре ровесники заводят демонстрационный проигрыватель. Одна из групп с лозунгово-психоделическим названием. Незатейливый голос поёт блюзовые фразы, утрируя характерные обороты до неловкости, слова явно абсурдные, вычурные, стелятся хищной позёмкой, и выскакивают, точно жабы из воды — слышится: … тэлэфоун… вуду… сукин сын… Консервативный красавчик Аркадий, в прошлом переводчик, конфузливо усмехается: «Вот чертяки… Где вы их только… Надо же тогда такое слушать!?» Сам он предпочитает Элвиса, и белых солисток салонного типа. «Женщина поёт» — говорит он про этих шепчущих мышей со смазанными вазелином губами. Валентин и Введенский, кстати, фамилия Валентина тоже священничья — Попович, раскачиваются в профиль, точно шахматисты в трансе. Аркадий пощёлкивает пальцами в духе джазовых котов времён Хрущёва. «Кремлёвочка. Какой всё-таки это наслаждец!» — льстиво восклицает он, теребя бородку покороче Валентиновой. Аркадий надеется, что ему тоже разрешат поставить что-нибудь из его кумиров. Хриплый ведьмак гогочет как кочет, в чёрных буханках колонок-пигалиц. Его голос шлёпается жабьим брюхом на аккомпанемент квакающих гитар, губной гармоники, множества ударных — и, бутылка опустела на две трети. И скоро опорожнится окончательно. «К-кого ждём?» — слегка заикаясь, берёт её в руки Введенский. «Вия» — шутит Валентин. Склонённые Головы святой Троицы в клубах трёх дымящих сигарет сильно напоминают Jimi Hendrix experience. Здесь, камера наблюдающая отдаляется, облекая тайной всё происходившее в ночном универмаге; за нагромождением импортных чемоданов, раскрытых зонтов, и манекенов на ангельских ножках из пластмассы, с улицы было совсем ничего не видно.
А улица ночью, в туман, страшна своим безлюдьем. На её широких тротуарах виснет какая-то тревожная напряжённость: так и ждёшь, что вот сейчас из мглы, в белёсый круг под электрическим шаром, выскочит женщина с содранной кожей… или повиснет на одной цепи готическая вывеска, поскрипывая над входом в закрытый пивной бар.
Они так и не рискнули кем-либо стать, Инфанта. Серийными убийцами, авантюристами. Не стали ни кем, то есть, остались самими собой. Сберегли свой просроченный запах. От них пахнет одеколоном «Не удалось». Прожили в отвлечённо-фантастических безграмотных фантазиях. Миры Станислава Лема. Миры Александра Беляева. «Ахмадулин читает Аксёнову».
— Cherish? Если cherish, значит живой, — острил Валентин, несмотря на пьянство, или скорее благодаря нему, сохранил способность острить в старом стиле.
— Ой! Не люблю я их, — отмахивается двумя руками, сверкая запонками, кокетливый Аркадий.
— Аркаша, к-кого? — пристаёт Введенский, сдавливая хлебный шарик. Он умеет лепить из мякиша забавные фигурки Битлов, эльфов, случалось, зарабатывал на курортах в начале 70‑х. Валентин, в прошлом макетчик первой руки, уважает Введенского за это.
— Да эти ваши группы, жалкие потуги, сколько ребят погубили своими наркотиками!
— Аркадий, ты прав, — Попович сентенциозно повышает голос. — Но не во всём, — он разливает водку широким жестом вошедшего в любимую роль лицедея.
— Аркадий Коко — Лолита Йа-йа, — лепечет Антиной из музыкального отдела.
Валентин Попович возвращается из уборной, вытирая руки собственным платком. Он ставит диск Риббентропа Молотова: записи какого-то ныне преуспевающего политика — диковинные песни под гитару, напетые в микрофон мыльницы будто бы ещё в середине восьмидесятых:
Ты стянула свой сальный свитер
Показала больную звезду
Ты приставила чёрный клитор
К моему зловонному рту
Это — аусвайсы
Это — мёртвый вассер
Это — Эйч Пи Лавкрафт
Режет яйца кот-ту!
А в клубе «Данвич» полным ходом шло веселье эзотерической окраски. Юноша, с бровями киргиза прочитал своим сверстникам с манерами банщиков и поваров, доклад об исторической прародине во льдах. К полуночи появилась Га́га, похожая на матроса с противогазом. Кролик-чернорубашечник тотчас подбежал к ней, взяв вынутой из пушистого чехольчика лапкой железный крест, потешно попробовал его зубом. Евразиат со значком креста, делая вид, что не замечает появления дамы, грыз недорогой крендель, закусывая. Флора-Алёна, согнув крючком указательный палец, настойчиво смотрела ему в спину раскосыми глазами. Ансамбль страшно несамостоятельных любителей электронного шума возился на невысокой сцене с приглашённым духопёром, старательно выдувавшем из своей трубы допотопные музбакланские шутняки-киксы. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: у этих копуш не только отцы, но и деды были лабухами. Слухачи, нотники…
Киргизу пошептали, и он обернулся — медленно, поднимая покатые плечи и выровняв задницу на манер локатора. Срулик протянула ему руку, которую киргиз счёл нужным задержать в своей. Тогда Га́га сделала движение прижаться к нему — быть женщиной. Она долго репетировала этот жест с огромной плюшевой пандой у себя в спальне.
Дурная модная одежда делала её старше и толще. Киргиз не без ехидства представил Флору охающей, словно обворованная старуха, и решил, что эбни надо исключить. Успокоенный (к чёрту эрекцию, и чёрт знает, какой бульон в манде этого чувирделиуса) он барственно произносит:
— Давно, давно мечтал познакомиться с Вами на предмет финне мунди.
— Взаимно, — отвечает Га́га, и приседает, точно вставая с горшка, или немецкой каски с вареньем.
«Симпатичный, — анализирует она, молодея от мысли о близости с этим неонацистом на 10 лет, оттого, как она, набрав полный рот его соплей, выбежит на застеклённый балкон, и белея саквояжной задницей, сплюнет их с девятого этажа, — Ему бы пошла киргизская шапочка».
Недочеловек в петле
Недочеловек протух
Недочеловек в петле
Меж портьер.
Смотрит на меня Петух
Смотрит на меня Петух
Смотрит на меня Петух
Там — пли — еррр.
Идейные сердца, замужние художницы в цветных резиновых сапожках, журналисты-женатики, пьющие водку глоточками, как будто это текила, с завистью поглядывали на превращение киргизской головы в очередного, это уже не вызывало сомнений, истукана на знаменитом стёганом одеяле Флоры, полученном в приданое ещё бабушкой Джесса Франко. «Клара Фрик» — было вышито на одном из его углов.
Аркадий, стыдливый от природы, после водки раскраснелся окончательно. Противоречивые желания боролись в его душе. Завтра магазин закрывается на рождественские каникулы. Хорошо бы что-нибудь утащить с собой. Его сильно волновал роскошный фотоальбом «Адольф Гитлер и XX век», выставленный за несуразную цену в отделе подарочных изданий. Но пропажа такой большой книги не пройдёт незамеченной. С другой стороны… С другой стороны было тревожно весело выпивать с этими, пускай знающими музыку, но, всё-таки, в отличие от него, Аркадия-переводчика, мастеровыми. На возвращение к себе домой, где его ожидала встреча с не подпускающей к себе вот уже второй год женой, и громоздящимся на полу всем тем хламом, что был им натаскан за долгие годы лемурьей жизни, Кравченко Аркадий мог согласиться только в состоянии полного беспамятства. Скорее бы оно наступило… Но очень скоро ему пришлось молниеносно протрезветь. Глаза Аркадия всё чаще вспыхивали собачьим помешательством, он то и дело косился на них неприязненно, сжимая руками край прилавка, точно стремился спрятать за ним нижнюю часть своего немолодого, но окружённого заботой, тела.