Весь год они почти не общались, только эсэмэсками перебрасывались. А к лету он стал звать ее приехать. Обещал взять отпуск, устроить ей незабываемое, эксклюзивное путешествие. Это, конечно, сумасшествие — отлучаться на две недели в разгар сезона, да еще в такой год, когда турист шел, как лосось на нерест; все ему говорили, что он псих, но Костя ни о чем другом думать не мог.
Он долго искал подходящее место и выбрал. Тихую базу в стороне от дороги, на берегу Катуни, где в нее впадает небольшая, но истерическая какая-то речка. У входа в ущелье. База отчего-то называлась «Кардон», причину Костя не знал, для него было важно само место. Это был тот Алтай, который он по-настоящему любил, не нижний, с его лиственной, теменной, клещевой тайгой, а высокогорный, степной, просторный, напрямую выходящий к Монголии, уже сам на Монголию похожий. Сразу за Чике-Таманом, дорога только спускается с перевала, распутав все его повороты, и вдруг выбегает на широкую террасу берега. Катунь здесь несется внизу, под обрывом, и горы как бы расступаются, ландшафт становится просторным, диким, уже к августу все выжжено солнцем, только камни разных цветов, от красного до зеленого, и светлые проплешины полыни, особой, местной, с сильнейшим запахом. От него даже голова кружится. И саранча с треском прыскает из-под ног, когда ступаешь по этой сухой глинистой земле. Космический пейзаж, лазурный излом Катуни, на перекатах бурливой и белой. Здесь дышится иначе, здесь будто только-только начинаешь жить, и весь мир начинает жить заново, каждый день — заново. Здесь кажется, что ничего не меняется и не может меняться среди этих цветных камней, под высокими горами, поросшими хвойной тайгой. И наскальные рисунки, и камни-мегалиты прямо возле дороги — всё тому подтверждение. Первобытный мир, заря существования. И вдоль Чуйского тракта до самого Кош-Агача, где виды становятся совсем уж пустынные, лунные, — до самых тех мест Алтай такой. Костя, не понимая почему, любил именно его. «Чего хорошего в степи? — говорили все проводники в его турконторе. — Как у бога на ладони, даже спрятаться негде». Но у Кости сердце пело, когда он выбирался из тайги, спускался из всех этих глухих горных маршрутов, где видишь только деревья, размытую тропу и задницу впереди идущего. На все выходные он мечтал уехать подальше. Хотя бы на «Кардон».
Он гнал от Бийска, как мог, но все-таки это почти пятьсот километров горной дороги с двумя перевалами, а в салоне — странный человек, который неотступно наблюдает за тобой. На месте они были к вечеру.
Чикет был затянут тучами. Горы курились, долину было не разглядеть в серой дымке. Чутье сказало Косте, что внизу погода их ждет похожая. Оставалось надеяться, что продержится она недолго.
Спустились с перевала, на указателе свернули с трассы, проехали по грунтовке, в сторону и чуть вниз. Катунь делала здесь поворот, сливаясь со своей буйной сестрой, и дальше бежала в достаточно узком ущелье, таежные берега подступали почти вплотную к воде.
Оставили машину на стоянке и пошли вниз, к небольшим домикам. После долгой и быстрой езды уставших еще в поезде женщин чуть качало. Надежда Игоревна жалась к Насте. В сумерках, в серой непогоди — того и гляди, пойдет дождь, — под неуютным холодным ветром база и все место казались инопланетными, а странные конические домики больше всего походили на посадочные капсулы космических кораблей.
— Настя, а здесь совсем нет людей, — сказала Надежда Игоревна тихо. Она бы сказала это шепотом, но реки, сливаясь, ревели в ущелье так громко, что здесь было плохо слышно друг друга.
Костя получил от скучающих сторожей ключ и догнал женщин. Вместе перешли приток Катуни по узкому мостику. Надежда Игоревна крепко держалась за перила, хотя мост был новым и выглядел прочным. Только одна доска выпала, в самом начале.
— Эти домики — традиционное алтайское жилье, аилы называются, — говорил Костя голосом гида, пока подходили к линии одинаковых капсул. — Так что у нас есть шанс, так сказать, приобщиться к культуре. Вот видите — у них у всех выход на восток, это так должно быть, вроде как выходишь и встречаешь солнце. Притолока низкая, осторожно. Это чтобы солнцу кланяться, — пошутил он.
Все домики был одинаковые — деревянные, желтые, с зеленой облупившейся крышей и дверью, над макушкой крыш — небольшая надстроечка. Все стояли в ряд, дверью к реке. По пути им не встретилась ни одна душа, и ни в одном домике не горел свет. Костя открыл крайний, вошли. Изнутри чувство, что это космический корабль, только усилилось. Дом был просторный и почти круглый, шесть стен, на небольшой приступочке возле четырех — кровати без ножек, у пятой — красный пластиковый стол и пять стульев. В этой же стене было маленькое и узкое окошко, как иллюминатор. В шестой — дверь. Центр домика был пустой. Крыша уходила вверх конусом, но посредине балки как будто переламывались и сходились почти в плоскости. В центре крыши была дыра, прикрытая той самой надстроечкой снаружи.
— Ну, вот наше пристанище, — продолжал Костя тем же голосом. — В идеале в таких домах пол земляной, а в центре — очаг, центр мира, От-Энэ, мать-огонь. Но здесь, конечно, вариант для туристов.
Пол был деревянным, как и весь домик. От свежих, желтых, крытых лаком досок было светло и уютно, хотя горел только один плафон, на стене над одной из кроватей. Настя бухнулась на нее — напротив входа. Дверь в домике вместе со всей рамой стояла криво. В щель между стеной и косяком можно было легко просунуть руку. Ветер задувал, как из фена. Повисло молчание. Застрекотал кузнечик. Бабочка ударялась о плафон, полный мертвых тел ее родни. Гремели, сливаясь, реки, и ветер дул так, будто хотел сдуть этот домик.
— Как вам? — спросил Костя, лишь бы что-то сказать.
— Супер, — ответила Настя блекло. — Мы здесь как в таком фантастическом путешествии. Туристов забрасывают на необитаемую планету. Все делается для максимального отрыва от цивилизации: капсула, грохнувшись о камни, становится кривым домиком, в него даже насекомых запускают. Все, чтоб жизнь медом не казалась.
Костя посмеялся. Надежда Игоревна стреляла глазами то на нее, то на него и молчала.
— Настя, мне холодно, — пожаловалась она.
— Все вопросы к нашему проводнику. И к духу Алтая, разумеется, — ответила Настя.
Надежда Игоревна ее как будто не поняла. Костя опять посмеялся.
— Завтра потеплеет, — сказал бодро. — А пока располагайтесь. Могу за водой сходить. Вода для питья и всего остального — из речки. Завтра дрова будут, станем готовить.
— Мы будем на костре готовить? — вдруг обернулась Надежда Игоревна к нему с восторгом. — Как здорово!
Костю передернуло от ее интонации.
— Понимаете, сегодня ветер сильный, — сказал. — Завтра.
— Ну, — неожиданно заныла женщина. — А может, попробуем? Косте-ор. Ну Настя, ну пожалуйста…
— Тебе сказали: завтра, — одернула Настя. — Потерпеть не можешь? Сегодня бутерброды поедим.
Надежда Игоревна тут же притихла, потом поднялась, стала доставать из сумки бутерброды, шурша пакетами.
Пока она отвернулась, Костя подсел к Насте на кровать.
— Я баню заказал, — сказал тихо. — Пойдем завтра, ага…
И попытался приобнять ее за талию, просунув ладонь под майку. Она не отстранилась, сидела, как будто ничего не происходило.
— Да, баня — это хорошо. Нам после поезда самое то — помыться, — говорила, не скрываясь.
— Настя! Настя! Настя! — вдруг жалобно запричитала Надежда Игоревна. Она стояла у стола, обмерев, будто увидела змею.
Костя вздрогнул и отдернул руку.
— Что такое? — Настя рывком вскочила с кровати.
Крупный, черный с красными крыльями кузнечик сидел на столе возле бутербродов и стрекотал, перебирая лапками. Настя махнула рукой — кузнечик по большой дуге пролетел через комнату, упал за кроватью и застрекотал там. Из разных углов ему тут же ответили несколько других голосов.
— Ну чего ты испугалась? Всего лишь кузнечик.
— Настя, я боюсь. Тут их так много. Как тут спать?
— Не бойся, они не кусаются. Ты устала просто.
— А вдруг в уши заползут?
— Глупости, что им там делать. Сядь, успокойся. Вот так.
Она разговаривала с ней, как с ребенком. Костя почувствовал себя лишним. Он откинулся на кровати. Поднявшаяся было внутри волна медленно опадала. Ему стало ясно, что сегодня точно ничего не получится.
Но наутро он проснулся в хорошем настроении. Ему опять как будто что-то улыбалось. В конце концов, она здесь, и разве они не смогут найти возможность остаться вдвоем? База пустая, будни. Нет, все должно получиться.
Утро было пасмурным, ветреным, но без дождя. Он купил дрова у сторожей. Получил охапку поленьев, какими топят печь. Весело рубил их у входа, забавлялся сам, забавлял женщин. Ветер быстро гнал облака, рев рек по-прежнему закладывал уши. Костер сложили в укрытии, под скалой, метрах в тридцати от домика. Местечко было неприветливое, Надежда Игоревна озиралась, не отходила от Насти. А Костя чувствовал в себе какую-то силу, был весел и разговорчив. После завтрака потащил всех гулять к скалам, показать петроглифы.
— Человек здесь жил с незапамятных времен, — говорил Костя, входя снова в привычную роль. — Еще в раннем каменном веке. Он рисовал, что видел. В основном животных, предмет охоты. По ним мы можем судить, что фауна здесь практически не изменилась.
Рисунки на местных камнях не очень впечатляли — несколько коз, полустертых, плохо заметных. Не знаешь, где они, так пройдешь мимо, хотя камень стоит возле самой тропы. Надежда Игоревна трогала их ладонью. Потом задирала голову и смотрела на красные скалы: причудливые, сплющенные камни, как будто блины, громоздятся над головой. Кусты барбариса и акации, узловатый длиннолапый можжевельник, цепляясь за камни, росли над обрывом.
По пути назад Костя велел собирать хворост, и Надежда Игоревна взялась за это дело с рвением. Очень скоро с трудом обнимала охапку, не могла взять новых веток. Настя велела прекратить собирать, Надежда Игоревна даже как будто надулась, шла за Костей, не отставая, но ничего не спрашивала. А он, поймав на себе ее взгляд, вдруг понял,