Я, хоть и не служил в рядах Советской Армии, но портянки наматывать всё же умел. Благодаря деду, естественно. Он носки не носил, да и вообще их не признавал. Только сапоги с портянками. А чтобы шарахаться по тайге, лучшей обуви, чем сапоги не придумать.
— Запомни, Витюха, — наставлял он меня, когда я еще был сопливым пацаном, — сапоги с носками плохо сочетаются. В отличие от портянок, они хлипче — не выдерживают жесткой эксплуатации и быстро рвутся. А если долго ходить или бежать в сапогах — носки обязательно съедут с лодыжки на стопу. А правильно намотанная портянка — нет! — приговаривал он, контролируя эту самую правильность намотки на моей ноге. — И запомни еще одну хитрость, внучок: если намотать дополнительный слой портянки — можно носить обувь большего размера…
— А зачем мне в большие сапоги влезать? — удивленно переспрашивал я его. — Ведь всегда можно по размеру себе купить?
— Эх, ты, Спиноза[2]! — Со смехом трепал он меня по голове. — Слишком хорошо жить стали! Забыли, что такое «на вырост» обувку покупать. А на фронте, к примеру, не всегда можно подходящую обувку отыскать, когда свои уже каши просят! Вот сдернул ты сапоги с мертвого фрица, а они большие, — не преставая смеяться, с прищуром смотрел он в мои округлившиеся глаза. — И чего тогда делать будешь, философ? А если в атаку идти через пять минут? Так что ты дедовы байки на ус мотай, а байковые портяночки — на ноги… И мертвецов бояться не надо, Витюха, — уже с серьезным лицом добавлял он, — опасаться нужно живых!
И еще много чего полезного, касаемо портянок, постарался он мне предать. И что стирать их легко в общей куче, поскольку нет у них ни размера, ни парности — абсолютно любую портянку можно накрутить на абсолютно любую ногу. Изготовить её можно из любого имеющегося под рукой куска ткани. И изнашивается она меньше носка и служит куда дольше. А в случае намокания или запотевания портянки, её можно перемотать на стопу другим, сухим краем.
Вот такие нехитрые премудрости. И в сапог можно портянку намотать, или, вот как в моем случае — в ботинок. Дед отчего-то называл подобный способ финско-немецким. Ну, а я запомнил. Память у меня отличная! Да и руки всё помнят: раз-два — куколка! И вот я уже по всем правилам обут. Осталось только обмотки приспособить… А вот такого опыта у меня уже не было. Ну, ничего, дело-то житейское, как говорил шведский любитель варенья, баловства и маленьких мальчиков (не подумайте чего такого) — научимся.
Ведь по сути, обмотка — это замена кожаного голенища сапога. Отсюда и должен проистекать самый важный нюанс: обмотка и ботинок должны составлять одно целое! Без щелей и зазоров. Иначе в ботинок может легко попасть грязь и влага, а стертые в кровь ноги омрачат ваше дальнейшее существование. А ведь еще и врага при этом бить нужно!
По здравому разумению, основной проблемой, с которой мне придется столкнуться — это постоянная тенденция к сползанию обмоток. Как с этим бороться? Не знаю. Буду решать проблемы по мере их возникновения. Я размотал рулон и разместил обрез обмотки, тот, что был без тесемок, чтобы он хорошо закрывал верхнюю часть ботинка. Я помнил, что обмотка и ботинок — одно целое.
Сделал пару оборотов вокруг ботинка, поднимаясь вверх по ноге и мотая обмотку внахлёст. Мотал туго, иначе она точно сползёт. Дойдя до расширения голеностопа, я остановился. Был какой-то нюанс, который брезжил где-то в подсознании.
Напрягая зрительную память (а она у меня тоже отличная, тренированная дедом), постарался выудить из неё хоть что-нибудь относительно дальнейшей намотки. Не скажу, чтобы сразу, но я вспомнил виденные мною ретро-фотографии и кадры из фильмов. Секрет оказался прост, чтобы обмотки лучше держались на ноге, «ленту» нужно было перекрутить на 180 градусов.
Что я и сделал, перевернув рулон обмотки и продолжив мотать дальше, повторив данную операцию еще несколько раз. Когда я завершил наматывание у меня в руках остался треугольный краешек с двумя тесемками, которыми я и закрепил обмотку чуть ниже колена.
Со второй ногой я возился уже куда меньше времени, проделав операцию за считанные секунды. Теперь, как говорил мой дед-ветеран, когда вспоминал про этот устаревший военный «аксессуар»: у меня есть сапоги, восемь раз вокруг ноги.
Я поднялся на ноги и прошелся по скрипучим половицам избы. Все сидело хорошо, даже замечательно. Нигде не тянуло, не терло и не отвлекало. Я притопнул каблуками ботинок, после чего резко упал на пол и отжался. Раз-два-три… На десятом отжимании мои руки неожиданно дрогнули. А на двенадцатом вообще перестали держать, и я клюнул носом дощатый пол.
— Вот это номер! — Я и подумать не мог, что у моего реципиента настолько с физухой всё хреново!
С такой подготовкой я не то, что с немцами воевать, я и себя-то с трудом таскать буду. С этим срочно нужно было что-то делать. Ну и вообще, к новому телу нужно было привыкать, поскольку мышечные реакции были абсолютно не теми, с которыми я свыкся. Иначе, от всего моего опыта рукопашной борьбы останется всего лишь один пшик.
Я поднялся с пола, взял подрагивающими руками гимнастерку. «Занырнул» в неё, поскольку ворот у форменной одежды распахивался лишь до средины груди. После чего подпоясался ремнем, оправил складки. Всё, я готов к дальнейшему врастанию в действительность 1942-го года.
Ах, да! — Я поднял с кровати охотничий нож, нашел на столе ножны и подвесил их к ремню.
Хотя бы какое-то оружие. В былые времена мне бы и этого хватило, чтобы вооружиться за счет врага. Но на данный момент я в этом глубоко сомневаюсь. Уж слишком хилое мне досталось тело. Но это всё — наживное! Нужно только подкачаться малёха…
«Надо подкачаться! Надо-надо подкачаться[3]! — Ох уж мне этот Рэпер со своим гребанным рэпом! Который меня даже в сорок втором году не отпускает. — Надо подкачаться! Надо-надо подкачаться…»
[1] Пайол — 1) деревянный настил в трюме грузового морского судна. 2) просто настил над каким либо местом.
[2] Бенедикт Спиноза (1632 — 1677) — нидерландский философ-рационалист и натуралист еврейского происхождения, один из главных представителей философии Нового времени.
[3] «Надо подкачаться». Джиган — https://www.youtube.com/watch?v=dQUjDvya_NM
Глава 9
Закончив приводить себя в порядок, я опять остановился у зеркала, внимательно изучая обновленного себя. Я отлично понимал — возврата в прежнее тело, как и в прежнюю жизнь, не будет. Такой шанс выпадает только раз, и далеко не каждому. И я был решительно настроен использовать его на полную катушку.
Спасибо тебе, бабка Акулина (не эта девчонка, а та, оставшаяся в моем времени), что так распорядилась своим даром, пусть, и преследуя свои корыстные цели. А я уж, поверь, сумею им распорядиться с необходимой эффективностью! К тому же, есть куда усилия приложить — гребаный враг без всякого зазрения совести топчет мою родную землю!
— Смотрю, никак лучше тебе стало? — послышался за спиной недовольный голос матери Акулины. — И на ноги поднялся, и приодеться успел… Только ты это, парниша…
— Меня Романом зовут, — произнес я.
— Да мне без разницы, — нервно дернув щекой, произнесла женщина. — И без тебя слишком много проблем! Немец, курва, самого лучшего петуха и двух несушек забрал! Да еще и яйца все выгреб!
— А вас, простите, как величать? — Я настойчиво пытался достучаться до расстроенной матери Акулины.
— Глафирой зовут, — наконец «снизошла» до ответа женщина.
— А по батюшке? — Попробуем проявить немного уважения.
— Эх вы, городские! — фыркнула слегка повеселевшая баба. — Ну, если без этого никак, Глафирой Митрофановной зови.
— Глафира Митрофановна, спасибо вам и вашей семье, что приютили, выходили и на ноги поставили! — искренне поблагодарил я.
— Да ни, спасибо лучше доче моейной скажи — это она тебя в дом притащила и выходила. Да матери моей покойной, что помереть не дала — плох ты был, паря. Только силою знахарской она тебя с того света вытащила и за кромку не пустила. Но все одно — Акулинку благодари, только она тебя сумела отстоять и нас уговорить.
— Обязательно поблагодарю, Глафира Митрофановна, — ответил я, — но и вам тоже спасибо, что дали себя уговорить.
— Вот что, Рома, — твердо глядя мне в глаза, произнесла мамаша, — уходить тебе надобно! Бабкин морок сойдёт скоро, и всяк тебя заметить сможет. А после и на нас в комендатуру донести. А защитить нас теперь некому — материн дар пропал бесследно…
— Вы действительно считаете, что колдовство существует? — спросил я, пытаясь вызвать Глафиру на откровенный разговор.
Ведь для меня сейчас любая информация о полученном от ведьмы «наследстве» просто на вес золота, ведь дневник основателя рода, как и колдовская книга, были мне пока недоступны.
— А то ты не понял? — Ядовито прищурилась женщина, вызывающе уперев руки в боки. — Али можешь ещё как-то объяснить, почему фриц тебя в упор не заметил? Наверное, ослеп? Избирательно так… Да? — с вызовом произнесла она. — Или ты, наверное, прозрачный? Нет? Тогда как?
— Не знаю, Глафира Митрофановна, — пожал я плечами. — Но в колдовство в наш век научно-технического прогресса как-то слабо верится, — попробовал взять я её «на понт».
— Не верится ему… — ворчливо отреагировала на мои слова Глафира Митрофановна. — Небось, как и Акулинка, безбожник-комсомолец?
— Комсомолец, — согласно кивнул я. — А как без этого в наше время?
— Одного вы, атеисты, понять не можете, — с насмешкой произнесла мать Акулины, — что окружающий нас мир куда сложнее, чем кажется на первый взгляд! И помимо очевидных вещей существуют еще и тайные, сокровенные знания, недоступные простым смертным! Лишь поповскому сословию часть ведовских тайн известна была. Только вы же и их постарались уничтожить как чуждый простому народу элемент.
После этих слов я постарался присмотреться к этой женщине повнимательнее. Ну, не походила она на «темную крестьянку», безоговорочно верящую в ведовство и темную волшбу. Не такой мне представлялась внучка деревенской ведьмы-знахарки. Совсем не такой.