овка, но… Иного объяснения я пока не нашёл. И я считаю, что отказываться в данный момент от этой силы — настоящее преступление!
— Ты предлагаешь… — тихо произнёс Берия, — договориться еще и с самим Сатаной?
— Нет, Лаврентий Павлович — ничего подобного! Я не служу Тьме. Я лишь использую силу, данную ей. Так же, как мы используем вражеские трофеи в этой войне — немецкие танки, пушки, автоматы и винтовки… Разве это делает нас фашистами?
— Хочэшь сказать, — тягуче произнес товарищ Сталин, — всё равно какой рукой вбивать осиновый кол в сердце нэчисти — святой или проклятой? И само Зло можно натравить против Зла?
— Именно так, товарищ Сталин! — не моргнув глазом выдал я.
— Война на два фронта — опасная игра, товарищ Чума.
— Война — это всегда опасная игра, Иосиф Виссарионович.
Сталин медленно кивнул:
— Хорошо, действуй. Зло во имя Добра… — Он не договорил. Да это, в общем-то, было не нужно — все присутствующие и без этого прекрасно поняли. Война предстоящая, а вернее, уже идущая война теперь была не только против людей. И нам предстояло вести боевые действия «на всех фронтах».
«Зло во имя добра» — это не компромисс, а мой… теперь уже наш осознанный выбор. Если враг играет «грязно», то вся твоя святость — роскошь, которую ты не можешь себе позволить. И товарищ Сталин это прекрасно понимал: чтобы победить Тьму, иногда нужно самому на мгновение стать частью её.
Тишина повисла тяжелым саваном, словно сама комната затаила дыхание. Сталин медленно опустился в кресло, его пальцы постукивали по подлокотнику, словно отсчитывая никому не слышимый ритм.
— Ты уверен, что сможешь удержать эту силу под контролем? — спросил наконец вождь. Его голос был тихим, но каждый слог резал воздух, как лезвие.
Я почувствовал, как в груди сжимается что-то холодное. Не страх — нет, я давно перестал бояться. Скорее… предчувствие.
— Нет, — ответил я честно. — Но у меня нет другого выхода, товарищи. Вход в ведьмаки — рупь, а выход не два, и даже не десять! Выход вообще не предусмотрен.
Вождь резко повернулся. Его глаза, тёмные и пронзительные, будто сканировали меня насквозь.
— А если эта Тьма поглотит тебя? Если однажды ты проснёшься и поймёшь, что уже не отличаешь врагов от своих?
Я молчал, поскольку Иосиф Виссарионович был прав в своих опасениях. Они преследовали меня постоянно. Но ответа на эти вопросы у меня не было.
— Тогда мы его прикроем, — неожиданно вступил Фролов. Его голос, обычно спокойный, сейчас звучал жёстко. — Если товарищ Чума сорвётся, и мы это поймём — я лично всажу ему пулю в лоб.
— Смело, Лазарь Силивёрстович, — усмехнулся я, пожимая руку капитану госбезопасности, — но честно. Только я не уверен, что к тому моменту пули меня возьмут…
Берия хмыкнул:
— Действительно, если он к тому моменту уже превратится в нечто… большее, чем просто человек? Вернее, ведьмак…
— Тогда мы найдём другой способ, — сказал Сталин, наконец опуская трубку на стол. — Но пока… мы воюем. И если Тьма даёт нам шанс — мы его берём!
Он подошёл ко мне вплотную, и внезапно его рука легла мне на плечо — тяжёлая, как смертный приговор.
— Только запомни, товарищ Чума: или мы… или они…. Третьего не дано.
Я кивнул. В голове пронеслось: «А что, если этот выбор уже сделан за меня?»
Но вслух я произнёс сакраментальное:
— Служу Советскому Союзу!
Сталин отпустил меня и шагнул к карте на стене, где алыми флажками были отмечены линии фронтов.
— Лаврэнтий, — бросил он через плечо, — подготовь список. Нам нужны все, кто сталкивался с… необычным. Колдуны, знахари, шаманы — те, кого народ называет «видящими». Если мы вступаем в эту войну — нам понадобится каждый…
Сделаем, товарищ Сталин! — Берия коротко кивнул.
— И еще… — голос вождя прозвучал сухо. — Срочно поднять исторические архивы по всем сверхъестественным явлениям — и пересмотреть. Особенно дела о колдовских процессах со времён Петра Первого… Ивана Грозного… Нет! Все, какие найдутся!
Лаврентий Павлович кивнул, но в его глазах мелькнуло что-то тревожное — будто-то бы он уже видел те документы и знал, что там такое, отчего даже у него, человека с железными нервами, пробежали бы мурашки.
— А что насчёт церкви… — начал было нарком, но Сталин резко поднял руку:
— С церковью — как решили ранее. Если даже их святые — реальность, то они нам сейчас больше нужны как союзники, чем как враги.
В этом и заключалась вся гениальная логика товарища Сталина: прагматизм, перемалывающий даже чудеса в жерновах стратегии выживания Союза Советских Социалистических Республик.
— Иди, Лаврентий Павлович, — произнёс вождь, — не буду больше задерживать — у тебя и так накопилось слишком много дел.
— Слушаюсь, товарищ Сталин! — Дверь кабинета с тихим скрипом закрылась за Берией, оставив нас втроем: Сталина, Фролова и меня.
— Товарищ Чума, — внезапно сказал вождь, — у меня к тэбе личный вопрос… Как ты справляешься… с этой Тьмой внутри тэбя?
Я замер — такого поворота я не ожидал.
— Я стараюсь не думать об этом, — ответил я честно. — Если сильно заморочиться, недолго и с ума сойти.
Сталин кивнул, будто мои слова лишь подтвердили его догадки. Его взгляд, тяжёлый и неумолимый, будто взвешивал каждое моё слово.
— Ты молод, и ты романтик. Но война не терпит романтики. Ты — оружие, товарищ Чума. Тебе поможет только жесточайший контроль!
Да, пусть с первым и вторым товарищ Сталин ошибся, считая меня совсем юным, но с жесточайшим контролем — это он попал в самое яблочко. Без него я бы уже давно захлебнулся Тьмой и с радостью перешёл на «другую сторону», как это и положено обычным ведьмакам.
— В прошлый раз ты докладывал, — вождь подошёл к окну, за которым медленно разгоралось утро, — что немцы тоже пробуют… договариваться с этой Тьмой.
— Так точно, товарищ Сталин, — ответил я. — И они уже достигли значительных успехов.
Сталин повернулся, и в его глазах вспыхнул холодный огонь.
— Ты должен быть быстрее. Сильнее. Безжалостнее. Потому что если их «договор» состоится — мы проиграем не только войну. Мы проиграем всё, товарищи… До сих пор не могу поверить, что всё происходящее с нами — реальность, — признался «под занавес» вождь.
— А вы знаете, товарищ Сталин, — неожиданно произнёс Фролов, — моя бабка говорила: когда земля перенасыщается смертью, она… пробуждает древние силы. И хорошие, и дурные…
— Возможно, товарищ Фролов, возможно… — Сталин вновь медленно прошелся по кабинету. — Главный вопрос — в каких руках окажутся эти силы? Когда умирает Свет… Тьма приходит сама собой, — тихо произнес он. — Мы стоим на пороге новой эры, товарищи. И я не знаю, готово ли к ней человечество.
Эти слова повисли в воздухе, наполненном запахом ароматного табака. И этой в тишине я вдруг понял: мы уже сделали выбор. Все мы. И теперь нам оставалось только следовать ему — через тьму, через кровь, через все круги этого нового ада, который мы сами и разбудили.
Я вышел из Кремля, сжимая в кармане новое предписание — «Особая миссия под личным контролем тов. Сталина». Холодный ветер рвал с новенькой формы пыль кабинетных ковров, но я его не ощущал — холоднее было внутри.
«Ну что, товарищ Чума, — мелькнула дикая мысль в голове, — привез апокалипсис на родину в своём вещевом мешке? Но нет, — я посмотрел на запад, где над Москвой клубились черные тучи, — апокалипсис уже был здесь. А я только взвинтил ставки своим присутствием».
Глава 9
Кремль остался позади, но тяжесть разговора не отпускала. Мы с Фроловым молча шли к машине, шагая по пустынным утренним улицам. Москва только начинала просыпаться, но в воздухе уже витало напряжение — словно сам город чувствовал приближение чего-то неотвратимого.
— Ну что, товарищ Чума — теперь ты официально главный по апокалипсису, — наконец нарушил тишину Фролов, словно прочитав мои мысли. — Поздравляю. — В его голосе не было ни капли сарказма. Только дикая усталость — мы все вымотались после этого сложного разговора.
— Я бы предпочел звание поскромнее, — проворчал я, закуривая.
Он хмыкнул, но тут же нахмурился, тоже винимая из кармана пачку папирос.
— Товарищ Сталин прав в одном… если немцы найдут способ управлять этой Тьмой, мы все окажемся в дерьме… Если, конечно, не найдём способа их опередить.
— Они уже нашли способ, — бросил я, выпуская дым в прохладный осенний воздух. — Просто пока не знают, как ловчее ею управлять и удерживать под контролем…
Фролов остановился, резко повернувшись ко мне и схватив за рукав:
— А тебе откуда известно?
Я усмехнулся, и развел руками.
— Если бы я точно знал…
Неожиданно лицо капитана госбезопасности стало каменным:
— Ты что-то скрываешь?
— Мы все что-то скрываем, Лазарь Селивёрстович, — мягко и спокойно ответил я, не обращая внимания на поглотившую Фролова подозрительность. — Особенно, когда речь идет о вещах, которые и словами не объяснить… Если я скажу, что мне всё это привиделось, что ты на это ответишь?
Фролов немного оторопел от моего признания:
— Не знаю…
— Вот, и я тоже не знаю, как работать с абсолютно непроверенными сведениями. Может это всё мои галлюцинации на почве нервного истощения?
Лазарь Селивёрстович задумался, потом вдруг потянулся к груди, и достал из внутреннего кармана плоскую фляжку и отвинтил колпачок. Пахнуло спиртным с запахом сивушных масел, забитых ароматом пряных трав.
— Держи, — протянул он мне. — Не думай, отличный самогон! Просто, если ты сейчас свалишься от нервного истощения, никому легче не станет.
Я принял фляжку. Самогон обжег горло, но внутри сразу стало теплее.
— Вот ведь ирония, — пробормотал я, занюхав крепкое, но ароматное пойло рукавом гимнастёрки, — мы держим фронт против немцев, а настоящая война идет где-то там, «в темноте», и никто, кроме нас, этого даже не понимает.
Фролов молча кивнул, глядя на дорогу. Мы дошли до машины. Водитель, молодой парень с белесыми бровями, прыгнул открывать дверь.