— И как же мы будем дальше, Рома? — продолжая неосознанно прижиматься ко мне, спросила девушка.
— Не знаю? — честно ответил я, пожав плечами. — Я могу уйти в любой момент, если ты захочешь, либо мама твоя…
— Нет! — неожиданно заявила она. — Не уходи! Мы справимся вместе с любыми трудностями!
— Даже с такими? — Я указал на оставленную открытой дверь, за которой исчезла Глафира Митрофановна. — Ты уверена?
— Я… я буду стараться… — уже не так уверенно ответила она. — Отвернись, я оденусь…
Пока она одевалась, я глядел в бревенчатую стену и обдумывал эту ситуацию с весьма странным пробуждением. Которая, честно говоря, откровенно поставила меня в тупик и основательно выбила из колеи. Как мне дальше быть с моими весьма привлекательными хозяйками? А если последствия применения «печати» необратимы?
Я все-таки склонялся, что стал свидетелем именно её действия. Смущали только провалы памяти у всех троих. А если они теперь каждую ночь будут лезть ко мне в кровать? Не сказать, чтобы меня это сильно расстраивало, даже наоборот… Но вместе с тем вбитые в подкорку нормы морали, не позволяли мне полностью расслабиться и насладиться пикантностью сложившейся ситуацией. Было это как-то… неправильно, что ли…
Недаром же бывшая называла меня не иначе, как моралистом, душнилой, или занудной-консерватором, совершенно неспособным на какой-то безумный поступок. А утро, проведенное в одной постели одновременно с мамой и дочкой, основательно меня встряхнуло, заставив засомневаться в собственной нормальности. А я теперь хотел их обеих… Такая вот херабора, товарищ капитан…
Ведь заявила же Глафира, что после обретения силы у ведьмаков основательно буденовку подрывает, и подходить к ним, то есть ко мне, с обычными мерками нельзя. Дар, полученный от старой умирающей ведьмы, с чудовищной скоростью перестраивал мой организм, влияя и на самый главный орган — головной мозг. Все мои чувства сильно обострились и вышли на какой-то новый уровень.
Слух, зрение, обоняние, осязание… Да, черт возьми, я даже «оттенки» чужих мыслей стал распознавать! А еще раньше научился «видеть» ауру и эмоции. Я неожиданно для самого себя превращался в какого-то гребанного экстрасенса, обладающего куда большим спектром чувств, чем обычные люди.
Да и у женщин, находящихся со мной под одной крышей, тоже с психикой, похоже, не всё в порядке. Я это прекрасно видел по изменению ауры, где постепенно начинали преобладать цвета страсти и желания. Похоже, что я каким-то образом умудрился растормошить их основательно «зажатое» либидо, с помощью печатей, либо как-то еще — я не помнил, а теперь пожинал плоды. Да и как мне теперь с ними общаться?
Мне нужно было срочно проветрить мозги, и я, не придумав ничего лучшего, отправился в лес. Искупался в теплой речушке, провел комплекс физупражнений и устроил легкую пробежку, но ничего путного так и не придумал. Однако, когда я вернулся, немного остудив закипевшие мозги, мамашка с Акулинкой о чем-то весело шушукались на кухне, словно две самые лучшие подружки.
А считав мимоходом их эмоциональные реакции, я с удивлением понял, что они вполне себе счастливы и довольны жизнью. Причём, наверное, впервые за довольно долгое время не имели друг к другу никаких претензий. Даже после того, как очутились со мной в одной постели. Драться между собой из-за меня они явно не собирались.
Я не особый знаток женской психологии, вернее, совсем никудышний знаток, но их поведение меня порадовало: едва я зашел в избу, как «подружки» подскочили со своих мест, и принялись водить вокруг меня «хороводы». Словно по мановению волшебной палочки из печи появились настоящие вкусняшки: свежий хлеб, картошка с мясом, запеченные в сметане, овощной салат, ягодный морс и даже бутылочка французского коньяка «Chateau Fontpinot XO», видимо, приватизированного Глафирой Митрофановной у фрицев.
Увидев эту бутылочку, заполненную жидкостью янтарного цвета, с характерным писательским пером на этикетке, я едва в осадок не выпал. Такие дорогие сорта коньяка были мне совсем не по карману в моей прошлой жизни.
Но вот историю семейного коньячного дома «Frapin» я знал. Первое упоминание о семье Фрапен, относилось аж к 1270-му году, но не этот факт заинтересовал меня в своё время, а его самый знаменитый член семьи — писатель и гуманист эпохи Возрождения Франсуа Рабле, автор бессмертного сатирического романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», в честь которого был выбран символ дома — писательское перо.
А коньячные сорта «Chateau Fontpinot XO» являются настоящими сокровищем дома «Frapin», с долгой, не менее 19-ти лет, выдержкой в сухих погребах.
Так что у фашистского руководства, уничтоженного в Тарасовке гарнизона, губа, что называется, была не дура. Грабанули, наверное, в оккупированной Франции какой-нибудь коньячный склад, и оставили несколько бутылочек про запас. До лучших времен. Только кто бы знал, что лучшие времена для них никогда не наступят. И я сделаю все возможное, чтобы для остальных нацистских отморозков они никогда не наступили!
Завтрак, а скорее уже обед, прошел в совершенно непринужденной обстановке, словно развеялась какая-то злая волшба, а мои постоянно ругающиеся промеж собой «девчонки», наконец-то обрели к друг другу настоящую любовь и согласие.
Они весело перешучивались, однако, совершенно не приближаясь к событиям сегодняшнего утра. Словно их никогда и не было. И это меня весьма порадовало. Признаюсь, были на этот счет определенные опасения.
Отобедав, я от души поблагодарил хозяек дома за доставленное удовольствие (не без двойного умысла, а они пусть понимают это как хотят), и удалился в свой «угол». Нужно было заняться изучением наследия старого ведьмака. И без того я с этим делом очень затянул.
Глава 11
Солнце уже клонилось к закату, когда я оторвал голову от записок моего предшественника — ведьмака Афанасия Никитина[1], далекого предка Глафиры и Акулины, да еще и полного тезки знаменитого русского купца и путешественника.
Ну, это я поначалу думал, что они тезки. А когда погрузился с головой в его историю, оказалось, что это и есть тот самый Афанасий, что раньше всяких Васек да Гамов добрался до Индии. Вот там-то он впервые и столкнулся с пхасингарами[2] или тхагами — разбойниками, посвятившими себя служению самой кровавой индийской богине — Кали[3].
Именно эти фанатики-душители ограбили один из его караванов (в процессе путешествия Афанасия грабили несколько раз) и захватили в плен самого купца. Выжить в тот раз ему удалось просто каким-то чудом — случайно получив «в наследство» странный дар от одной умирающей в жутких муках индийской старухи.
Ничего не напоминает этот интересный поворот? А по мне так один в один! После этого случая тхаги с почестями освободили Афанасия, заявив, что в нем теперь поселилась маленькая частичка само̀й неистовой Кали — Ракти-Кали (Красной Кали), символизирующей ужас и смерть и обладающей поистине чудовищной и разрушительной силой.
Только для того, чтобы воспользоваться этими силами, необходимо было их развивать и развиваться самому. Несколько лет русский путешественник провел в тайном храме богини смерти и ужаса, освоив под руководством опытных жрецов-наставников необходимые основополагающие принципы магии, создания заклинаний и колдовских печатей.
Самой богине такие «костыли», конечно, не требовались — она легко повелевала и куда более могучими энергиями только лишь одной силой своей мысли, а вот её «аватару» в жалком человеческом обличье, без этого было не обойтись.
Купец оказался весьма хватким человеком, сумев понять, чего можно достичь, освоив эту весьма опасную «профессию», и рьяно взялся за дело. В Россию он вернулся уже весьма искусным мастером заклинаний и проклятий разного рода. Каково же было его удивление, когда, посетив первую попавшуюся ему на родине православную церковь, он едва не отправился в мир иной, который знал под простым и коротким названием — ад.
Специально отправленный по его душу князьями ада мелкий «демон для поручений», быстро и популярно разъяснил Афанасию, что он теперь натуральный ведьмак. И покровители теперь у него совсем другие. Деваться было некуда — Никитин быстро и достоверно изобразил свою смерть, оставив для потомков лишь часть своих записок, которые мы знаем под названием «Хождение за три моря». Полная же история его сочинений превратилась вот в эту самую лету, которую я и держал сейчас в руках.
После своей «скоропостижной кончины» под Смоленском осенью 1474-го года, Афанасий еще несколько сотен лет (как выяснилось, продолжительность его жизни, при соблюдении определенный условий и правил, весьма и весьма увеличилась) бродил по всему земному шару.
Где его только не носило — жаркая Африка, где он изучал проклятое искусство вуду; холодная Сибирь с её заклинателями и шаманами; созерцательный Китай и Тибет, в которых он провел не одно десятилетие в «шаолиньских монастырях», откуда его и не думали изгонять, считая богиню Кали не демоном, а одной из десяти дашамахавидья[4].
Он побывал и в Америке, и Австралии, был участником неудачных экспедиций к обеим полюсам… По-моему, не осталось ни одного места на планете, где бы он не успел побывать.
На выселках Тарасовки Афанасий осел на самом рубеже 17−18-го веков. Собственно, он сам и выстроил эти самые выселки, получившие в будущем пугающие прозвища Гнилого угла и Ведьминой балки. Строился он на весьма солидном от села расстоянии, оборудовав «для вида» кузню с производством собственного обжига угля.
Бывший купец действительно кузнечил какое-то время, поскольку не понаслышке был знаком с этим ремеслом, и даже женился на одной из деревенских девушек, особо пришедшихся ему по душе. Но со временем люди стали замечать за кузнецом Никитой Афанасьевым, именно под таким именем его знали в Тарасовке, странные и пугающие вещи. Слухов ходило много, но про кузнецов всегда складывали байки, что они общаются с нечистой силой.
Однако, время шло, а Никита не старел. Постепенно на это тоже стали обращать внимание деревенские сплетницы, хоть он и старался совсем не показываться на людях, обесцвечивал бороду, стараясь хотя бы визуально добавить себе волзраста, совсем перестал кузнечить, ссылаясь на старческую немочь.