— Знаете, товарищ… — Дед запнулся, имя девушки за всю дорогу ему никто не удосужился сообщить. Да он и сам не спрашивал, всю дорогу погруженный в какие-то свои мысли.
— Товарищ Красавина, — пришел я на помощь моему молодому старику.
— А вы и вправду настоящая красавица, товарищ Красавина, — скаламбурил дедуля, приосанившись, и явно заглядываясь на Акулинку.
Так-так, а вот это мне совсем не нужно — дед еще должен бабушку встретить, а не западать на первую встречную девчонку, пусть и красавицу! Вдруг еще влюбится, старый чёрт, хоть и молодой!
Я, может быть, и принимаю во вниманиетеорию многомерности миров, но на практике проверять это не хочу. Вдруг, действительно исчезну? А я еще даже и повоевать с фрицами не успел. И эта егоза тоже глазками своими тут стреляет. Похоже, что хочет позлить меня за мои прежние «прегрешения». А, возможно, реально запала — мой дед — он мужик видный, на него даже в старости женщины заглядывались. Но мне эта неожиданная «взаимность» даром не нужна…
А может это во мне собственнический инстинкт взыграл? Ох, теперь только моего деда в этих, и без того запутанных раскладах, не хватало. Нафиг-нафиг, и без того квадратная голова кругом идёт.
— По правде сказать, — голос деда приобрел характерную хрипотцу, которая и в моём времени безотказно действовала на женщин, хоть дед и никогда повода не давал, — не рассмотрел. Только прибыл, сразу попал в настоящую мясорубку. — Он указал на изуродованную щёку, выглядевшую действительно ужасно — у немецкого медика действительно руки из жопы росли. — А потом дождь, ураган, ночь… Некогда было вашими красотами и природой наслаждаться, — с тяжелым вздохом произнес он, виновато разведя руками. — А я бы удовольствием посмотрел ваши достопримечательности… — не моргнув глазом, продолжил ушлый «старикан».
Это какие-такие достопримечательности он собрался смотреть? Уж больно двусмысленно звучала последняя фраза. Да и судя по ауре, постепенно окрашивающейся в «конфетно-букетные» цвета зародившейся «симпатии» к Акулине, я понял, что именно он имел ввиду.
Ну, так-то и его вполне можно понять: молодой, холостой, кругом война, и не факт, что он «доживет до понедельника». Постоянный стресс, и адреналин в жилах просто кипит и булькает. Когда еще хоть какую-нибудь «любовь крутить»? Даже вот такую — чисто на словах и на взглядах? Сколько таких молодых ребят унесла война? Не долюбивших, да и не поживших совсем… Ненавижу войну! Всеми фибрами души НЕ-НА-ВИ-ЖУ!
И неожиданно для меня, неизвестно из каких далей пришла ответка:
— Я тоже тебя «люблю», братишка! Но на этот раз я — первый всадник! И ты с этим ничего не сможешь поделать! А если встанешь на моём пути… — Громкий злорадостный смех, балансирующий практически на грани истерики, оборвал эту поистине «инфернальную» связь.
А я понял, до кого вдруг сумел «достучаться» своим «криком души». Всадник Война, или Раздор, «второй номер», вдруг ставший первым. Вероятно, что именно по этой причине Великая Отечественная и стала самой страшной и кровопролитной войной за всю историю человечества. Просто «красного» всадника некому было сдерживать на этот раз. А я, вообще, совершенно не ощущаю в себе подобных сил. Да и мифическим всадником не ощущаю себя тоже…
— Какие-такие «достопримечательности» ты собралась показывать совершенно незнакомому мужчине? — А вот и «тёщенька» нарисовалась, точно озвучив мои собственные мысли.
Я даже слегка вздрогнул от неожиданности — когда она появилась на пороге избы, я так и не заметил, погрузившись в собственные и, надо признать, абсолютно безрадостные мысли. Мне нужно было срочно идти «на взлет» — стремительно расти в чинах и силе…
Хотя, я не уверен, что даже допрыгнув каким-то немыслимым способом до тринадцатой веды, сумею хоть как-то помешать Войне. Наши возможности всё равно будут несопоставимы. А он, в каждый конкретный момент, становится всё сильнее и сильнее. Ведь сейчас — его время, его сценарий, его война, в которой (и я это точно знаю) сгорят миллионы жизней…
— Отчего же это незнакомый? — весело ответил мой старикан, окинув мамашу прицельных взором. — Нас уже познакомили…
— Но я-то тебя не знаю, милок, — не дала ему договорить Глафира Митрофановна, вновь врубив режим селянки-простушки. — А то, понимаешь, ходют тут под окнами и спать не дают!
— Примите мои глубочайшие извинения…
— Это мама моя, — пришла ему на помощь девушка, — Глафира Митрофановна… А это — товарищ Янус, разведчик…
— Тоже из Ставки, что ль? — скептически прищурилась она, памятуя о моей легенде. Этот вопрос мы с моими красавицами серьезно проработали. В общих чертах, конечно, но этого было достаточно.
— Я, как посмотрю, уже каждый в этом лесу о моём прибытии знает, — добродушно рассмеялся дед.
— Вот что, товарищи, — произнесла Глафира Митрофановна, — заканчивайте мокнуть под дождём, и айдате в дом…
— Мне по темноте еще до немцев добираться, — попытался возразить старик, но с мамашей этот вариант не прокатил.
— Успеешь еще — времени вагон! А я вас покормлю. Небось, с вечера не ели?
— Я и не обедал еще, — признался дед, который за весь день действительно успел «перекусить» только бутылочкой коллекционного коньяка, да и то на двоих.
А ужин у фрицев он бессовестно проспал, готовясь к ночной вылазке. Благо, что из немцев о его прибытии знали только оберст-лейтенат и рядовой стрелок Тухель. Фрицу сейчас было не до него, а шутце чином не вышел, чтобы делать какие-либо замечания незнакомому гауптману. Желудок деда при упоминании еды издал громкий негодующий звук: типа, ты чего хозяин? Жрать давай! Дед слегка смутился, а Глафира Мирофановна понимающе хмыкнула:
— Оно и видно. Заходите.
За неимением электричества изба освещалась тусклым светом керосиновой лампы, стоявшей на столе, и хоть как-то разгоняющим ночную темноту. Мы с дедом расселись на лавках, а мои девицы быстро и сноровисто накрыли на стол. Разносолов, как обычно, не было — картоха с реквизированной у фрицев тушенкой, хлеб и зелень. Однако, по нынешним временам, стол можно было считать богатым.
Мы накинулись на еду как голодные звери, едва не захлёбывась слюной. Ну, и Акулинка от нас тоже не отставала — прогулка по сырому ночном лесу весьма возбуждает аппетит. Только Глафира Митрофановна села с нами за компанию, не проявляя особого интереса к еде. Зато её внимание неожиданно привлекла набухшая и воспаленная рана деда.
— А это что же за коновал тебе так рану заштопал, товарищ Янус? — возмущенно воскликнула она, схватив со стола керосинку, чтобы получше разглядеть шов. — Этак можно только спьяну, либо, если руки из жопы растут! — не стесняясь в выражениях, произнесла она. — Да он тебя просто изуродовал! А если еще и не обработал как следует…
— У фрицев его штопали, Глафира Митрофановна, — пока дед увлеченно жевал, просветил я «тёщеньку».
— Руки отрывать надо таким медикам, — а лучше — голову! Я с закрытыми глазам лучше сделаю! Даже, если заживёт — шрам ужасный на всю жизнь останется…
— Да, переживу, как-нибудь, уважаемая Глафира Митрофановна…
— Э, нет! Я этого так оставить не могу! — Взыграли в мамашке чувства профессионального хирурга. — Вы тут посидите, а я инструменты по-быстрому стерилизую…
— Не надо! — Замахал руками мой старик. — А если раскроют меня? Вон, наши ребята-контрразведчики поддельные документы фашистских диверсантов по ржавым скрепкам[2] определяют, а тут целый шов за ночь изменится…
— Не переживай, служба! — Покровительственно хлопнула деда по плечу «тёщенька». — У тебя там всё так разнесло, что того и гляди, нагноение пойдёт. А шов станет видно, только когда опухоль сойдет. Так что не рыпайся, разведка! Акулина, пойдем, поможешь мне с инструментом! — И они вдвоём вышли из избы.
Дедуля сидел, хлопая глазами — да, умеет Глафира Митрофановна быть убедительной.
— А она точно умеет? — поинтересовался он у меня, глядя вслед моим хозяйкам.
— Глафира Митрофановна — профессиональный хирург, доцент медицинских наук! — успокоил я старика. — Всё сделает в лучшем виде! А ты вот что, расскажи-ка мне пока о том эксперименте… — Вот не давала отчего-то мне покоя ситуация с переходом деда в «аварийный режим».
Я словно чувствовал, что та давняя история каким-то образом связана с фундаментальными принципами функционирования дара, только положенными на некую научную основу. И, возможно, позволить взглянуть на проблему под другим углом. Глядишь, и откроются какие-нибудь новые горизонты и аспекты её применения.
— То долгая история, — попытался отмазаться старик, но я быстро пресёк эти поползновения:
— Мне надо это обязательно услышать, Иван Степаныч! А вдруг твой эксперимент, и новое оружие действительно имеют происхождение из одного источника? И это позволит доработать некоторые «спорные» аспекты его применения?
— Ладно, — согласился дед. — Я ведь именно после этого случая попал в контрразведку, а до этого о службе даже не помышлял…
Февраль 1936 г.
СССР
Москва
Большая аудитория была забита до отказа преподавательским и профессорским составом не только из института, где числился слушателем Иван Чумаков, но и коллегами-учеными из других научных учреждений. Хоть и не зеленые студиозы собрались послушать лекцию (студентов, кстати, тоже хватало), но шум в аудитории стоял изрядный.
Расположившийся за кафедрой профессор Трефилов — пожилой мужчина под семьдесят, не обращая внимания на гул в помещении, с задумчивым видом перебирал бумажки с набросками своего выступления, прилаживая рукой свои седые и растрёпанные жиденькие волосёнки.
Большой плакат, приколотый к меловой доске за его спиной, намалеванный броскими красными чернилами, гласил: «Научный доклад на тему „Эффект длинного времени“. Докладчик: профессор биологических наук Трефилов Б. В.»
В самом дальнем углу верхнего ряда, сидел и оценивающе разглядывал профессора сухощавый чопорный немец с «жестким» взглядом льдисто-голубых глаз — профессор из Германии, прибывший в Москву по «обмену опытом».