— Ну, что же, показывай, куда идти, дитя моё? — повернулся я вокруг себя, чтобы ребенку было легче ориентироваться.
— Вот наш дом, — указала она на распахнутую дверь, куда я и направился.
— Всё будет хорошо, дитя моё, — произнес я, крепко прижимая к груди худущее маленькое тельце, больше похожее на обтянутый кожей скелет, чем на живого человека, — и с тобой, и с твоей семьёй. Это я тебе обещаю! — И я прижал к её груди свою ладонь, неожиданно сверкнувшую изумрудным огнем…
— Тля! — тяжело выдохнул я, когда меня «выбросило» из охваченного бубонной чумой Марселя в кабинет фрау Аденауэр.
Я убрал руку с груди ведьмы, а перед глазами у меня еще стояла заваленная обезображенными чумой трупами мостовая старого Марселя. И этот липкий тошнотворный запах дыма, щедро приправленный смрадом разлагающейся плоти и гниющих водорослей, продолжал раздражать мои ноздри. Непередаваемое сочетание, которое уже навсегда останется со мной.
Я перевел взгляд на Глорию, которая заторможено пыталась прикрыть крупную грудь с отпечатком моей ладони, продолжающим источать слабое свечение. Худая и смертельно больная девчонка, её семья, не пожалевшая разделить с чужаком то скудное количество пищи, которое у них осталось, и не побоявшаяся предоставить ему кров, тоже навечно отпечаталось в моей памяти.
— А ты выросла с последней нашей встречи, Луиза, — улыбнувшись по-доброму, произнес я. — Я рад, что мы встретились.
— Вы вспомнили, Господин! — Её лицо просияло, и она, наконец-то запахнувшись, склонилась в глубоком поклоне. — Я обязана вам всем — Вы спасли в тот год меня и всю мою семью, Мессер[3]… Мы прожили долгую и счастливую жизнь… — не разгибая спины, произнесла она с настоящим благоговением.
— Не надо пресмыкаться передо мной, дитя моё! — Я мягко прикоснулся к её плечу. — Вы это заслужили…
— Ваше прикосновение, Господин, оставившее знак, пробудило во мне ведовской дар…
— Темный дар, — напомнил я ей. — Проклятый Небом, Церковью и людьми.
— Пусть так! — ответила она, наконец-то без боязни взглянув в мои глаза. — Я благодарна, что моя судьба сложилась именно так, а не иначе! Я была счастлива, затем была сильна, а после всего еще и протянула целых триста лет! О чём же мне сожалеть, Мессер?
— Ты попадешь в ад, Луиза, — виновато развёл я руками. — Не лучше ли было…
— Нет! — с горячностью воскликнула ведьма. — Я не жалею ни о чём! И я готова служить Вам, Мессер, всем телом и всей душой! Я прямо сейчас принесу вам магическую клятву абсолютного подчинения!
— Не надо, дитя моё… — Я печально улыбнулся, не хватало мне еще одной «обузы». Лихорука за гланды. — У нас с тобой разные пути.
— Не спешите отказываться, мон сеньёр! Возможно, я еще Вам пригожусь, — продолжала уговаривать меня в своей полезности старуха. — Вот только что случилось с Вами? Ведь я чувствую, что вы — это вы… Но…
— Я ничего не помню, — качнул я головой. — Только какие-то обрывки, которые никак не хотят сложиться в полную картинку, — открыл я ей часть правды. — С твоей помощью я вновь приобрёл еще одну частичку своей памяти.
— Я читала об этом в одной древней книге, которая случайно попала в мои руки, — немного помолчав, произнесла ведьма. — Когда-то я пыталась собирать всё, что касается носителей четырёх печатей Апокалипсиса. Похоже, что Ваше очередное возрождение прошло как-то не так…
— Похоже на то, — усмехнулся я.
— Вы просто отчего-то не осознали себя в полной мере, как Первого Всадника. Каждое Ваше новое возвращение в мир находит себе подходящее воплощение в одном из одаренных.
— Да, я знаю об этом, Луиза. Этот одаренный как раз перед тобой…
— А Первый Всадник?
— Я не могу разделить его и себя. Всё что я вспомнил, благодаря моему знаку у тебя на груди — происходило со мной. Мы — нечто единое, спаянное странным образом, но пока еще полностью не осознанное.
— И пришли Вы на этот раз после Войны, Мессер, — указала ведьма на еще одно несоответствие канонического прихода всадников.
— Да, мне это тоже хорошо известно. Не так давно я встречался с четвертым братом…
— Неужели со Смертью? — ахнула Глория. — Что ему было нужно от вас?
— С ним… — подтвердил я. — Он призывал меня поскорее осознать себя и вернуться «в строй». Иначе Война может… вернее, уже пошёл в разнос. И если не остановить второго всадника, возжелавшего стать первым — всё может окончиться очень и очень плохо!
[1] Марсе́льская чума — эпидемия бубонной чумы в Марселе и ряде городов Прованса в 1720 — 1722 годах. В результате заболевания погибло до 100 тысяч человек.
[2] Знаменитая фраза Кисы Воробьянинова из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».
[3] Мессе́р, также месси́р (итал. messère, фр. messer«господин») — обращение к именитому гражданину в средневековой Италии и Франции. Указанное обращение могло добавляться к фамилии или должности человека.
В итальянских средневековых городах мессером именовали рыцарей, судей, докторов медицины и юриспруденции, церковных иерархов. К представителям среднего класса (в том числе, к нотариям) обращались сер(итал. ser).
Со временем обращение мессер было вытеснено социально нейтральным месье(фр. monsieur) во Франции и синьор(итал. signore) в Италии.
Глава 7
В общем, наш разговор с Глорией (я решил для себя называть её именно так) после всего случившегося несколько затянулся. Я расспрашивал её о жизни, о профессиональной деятельности на нелегком поприще ведьмы, и уже достигшей весомых результатов. Да, бесспорно, она было довольно могучей и опытной колдуньей. Шестой чин — это вам не хухры-мухры! Это сила!
Чтобы не терять времени зря, я пульнул заранее заготовленную и напитанную силой «бумажную проекцию» печати доппельгангера прямо через окно в слащавого красавчика-майора Удо фон Штаде. Пусть печать его пока отсканирует, после чего мы поменяемся с ним местами.
Я поеду с комфортом в столицу Третьего рейха «восстанавливать утраченное на фронте здоровье», а этим аристократическим ушлёпком займется «моя» давняя знакомая — ведьма Глория. Уж очень она хотела пообщаться с заносчивым фон-бароном тет-а-тет, слившись с ублюдком в «колдовском интимном экстазе», а заодно и пополнить запасы силы. Ну, и как я мог отказать в такой малости этой «прекрасной» женщине?
Ведьма внимательно наблюдала, как я играючи (а чего там корячиться, все предварительные телодвижения уже давно закончены) активирую сложную печать и отправляю в полёт. У неё даже глаза заблестели — так ей захотелось иметь в своём арсенале подобное заклинание.
Хотя, как по мне, её личина ничем не уступала в качестве печати доппеля. За одним лишь малым исключением — её колдовство обеспечивало лишь натуральное воспроизведение внешнего облика. А вот привычки, повадки и память объекта копирования она воспроизвести не могла.
— Держи, дарю! — Вытащив из кармана еще одну (я этого добра заготовил с запасом, чтобы потом времени не терять) «заряженную» копию печати, протянул я бумажку Глории. — Изучишь на досуге. Магии на неё расходуется мало, но в воспроизведении сложная, зараза!
— Мессер… — Глория даже дар речи потеряла, сжимая в руке лист с изображением печати. — Я… Я…
— Не стоит благодарностей, — легко отмахнулся я. — Пользуйся на здоровье! Тебе она явно пригодится.
— Вы не представляете, Мессер… — наконец-то сумела выдавить ведьма. — Никто и никогда из «нашего круга» не станет вот так, запросто и безвозмездно, делиться знаниями. Эта печать для любой ведьмы, перевалившей за сотню лет — бесценна! Вы просто не знаете, на что мне пришлось пойти, чтобы заполучить вот это заклинание, с помощью которого я и поддерживаю сейчас свою форму.
— Я рад, что опять сумел тебе помочь, Глория, — по-отечески улыбнувшись, произнес я, погладив ведьму по руке, в которой она судорожно сжимала печать.
Не знаю почему, но я действительно чувствовал по отношению к ведьме отеческие чувства, хотя она была на две с половиной сотни лет старше. Однако, в очередной раз побывав в шкуре первого всадника, что-то произошло с моим внутренним ощущением возраста.
Я словно бы утвердился над самим временем, которое отныне не имело для меня былой силы. Что это было? Очередной бзик или выверт сознания? Не знаю. Когда имеешь дело с существами такого масштаба, как всадники Апокалипсиса, ни в чём нельзя быть уверенным.
— Простите, Мессер… Можно я скажу? — несмело произнесла фрау Аденауэр, наконец-то засунув листок с печатью куда-то за пазуху.
— Слушаю тебя, Глория, — произнес я, продолжая с интересом наблюдать за ведьмой. После наших совместно пережитых воспоминаний она стала совсем другой. Словно давно прошедшие и почти забытые события всколыхнули что-то в её душе, пусть и такой же чёрной и проклятой, как и у меня самого.
Но это не отменяло того факта, что изначально она было добрым и светлым человеком, как и вся её семья. И даже триста лет ведьмовского промысла не смогли погасить тот лучик света, что всегда присутствовал в её душе. И сейчас, после обретения еще одного кусочка памяти первого всадника (либо того, в чьём теле он возрождался в предыдущий раз), я отчетливо это видел.
Похоже, что она недаром заделалась целителем и врачом. Похоже, она всё-таки калечила не каждого солдата вермахта, а только тех утырков, чьи души уже настолько разъела тьма, что их уже невозможно было вернуть к свету. И всё равно делала это неохотно весьма неохотно.
Но ведьмовской промысел обязательно нужно «кормить», иначе он обернётся против тебя. И как найти и соблюсти этот баланс, творя «зло» во имя «добра»? Не знаю… Это очень и очень сложно. Практически невозможно. Наш проклятый дар постепенно разъедает наши души, наполняя их тьмой. А падать всегда легче, чем взбираться на верх. И мне это прекрасно известно — ведь я и сам с недавних пор ступил на эту скользкую дорожку.
— Так что ты мне хотела сказать? — напомнил я ведьме, отчего-то продолжающей медлить.