Да еще и целительские печати молотили на полную катушку, восстанавливая легкие, страдающие от дыма, копоти и угарного газа. Мы с дедулей с шумом всасывали загазованную атмосферу, пытаясь выдавить из неё еще хоть немного кислорода. Пока это получалось, но неизвестно, насколько нас еще хватит?
И вот уже нас окружают чадящие и тлеющие деревья… Вернее то, что от них осталось на данный момент — черные обугленные палки, лишенные, как веток, так и листьев. Казалось, что дымится даже сама земля. Открытый огонь бушевал где-то там — здесь же медленно догорали изуродованные огнём остатки леса, на восстановление которого уйдут десятилетия.
Мы с Иваном с разгона влетели в густой жирный дым, стелящейся по земле. Видимость резко упала до нуля — хоть глаз коли, всё равно ничего не разобрать. Но самое главное — в этом воняющем гарью мареве, нам никак не удавалось обнаружить открывшуюся тропку лешего, словно её здесь не было.
В чем заключается проблема, я понял чуть позже — когда мы забрались подальше в лес, туда, где уже жарко полыхало пламя, раздуваемое сильным ветром. Вот тут-то тропка и открылась — словно тропинка в настоящий огненный ад, где нам дедулей уже приготовили тёплое местечко, и ждут не дождутся с распростёртыми объятиями.
Похоже, что тот обугленный лес, оставшийся за спиной — окончательно мёртв, и волшебное слово лешего в нём уже не действует. А в горящем лесу, по-видимому, еще осталась какая-то малая часть его сил, которую сейчас с рёвом пожирало жаркое пламя. И сквозь этот огонь нам с дедулей придётся пройти.
— Нам т-х-туда? — уточнил мой старик, надсадно кашляя в кулак и указывая на открывшуюся тропинку едва ли не в самом эпицентре огненной стихии.
— Туда… — Я утвердительно махнул головой. — Ты можешь остаться и обойти…
— Ты за кого меня принимаешь, Рома? Если и обходить — только вместе! Если в огонь — тоже! Мы с тобой одна команда, если ты забыл!
— А если я прикажу?
— Да иди ты в жопу с такими приказами, командир! — ухмыльнулся Ванька, размазывая сажу с потом по чумазому лицу. На его почерневшей от копоти физиономии выделялись теперь только белки глаз, да зубы, когда он улыбался.
— По возвращению на базу, ответите по всей строгости, товарищ лейтенант государственной безопасности! — шутливо произнес я. — Если не передумал — давай за мной! — И я с разбега нырнул в бушующее пламя, в котором еще можно было рассмотреть тропинку лешего.
Ваня вломился на тропинку разу же следом за мной. И мы понеслись по тропинке что было мочи, глотая пересохшими глотками раскалённый воздух полыхающего леса. Волшебная дорожка хоть и существенно ускоряла путь, но от жара и пламени, увы, не защищала.
Мы с дедом неслись словно бы в каком-то огненном тоннеле, стены которого нас весьма болезненно обжигали. Одежда на нас уже дымилась, но мы старались не обращать на это внимания. Еще немного наддать — и мы проскочим эпицентр лесного пожара. А там будет полегче…
Пока мы бежали, я чувствовал своими обострившимися эмпатическими способностями, как агонизирует лес, как погибают от пожара животные, не сумевшие убежать от стремительно распространяющего огня. Да даже по самой волшебной тропинке было понятно, что ситуация хуже некуда.
Если до этого под ногами у нас было ровная поверхность, то сейчас на волшебной дорожке корчились и извивались, постреливая светящимися в воздухе искрами, древесные корни. Горящие ветки деревьев временами прорывались в волшебное пространство тропинки и хлестали нас по лицу, спине, рукам, превращая и без того драную и прожженную одежду в настоящие лохмотья.
Лес умирал, корчился в агонии, пожираемый беспощадным пламенем. Я ощущал, как гибли в пожаре животные и птицы, так и не сумевшие выбраться из огненных ловушек. Лес стонал от боли, но помочь ему было не в моих силах. Я даже не представлял, каково сейчас приходилось лешему, для которого лес был продолжением его самого.
Наконец, отблески чудовищного пожарища остались позади. Вместо удушающего жара и гари наступила долгожданная прохлада и «прозрачная» цветная умиротворенность. Дорога под ногами выровнялась, а корни перестали извиваться. В эту часть леса пожар еще не добрался. И я, наконец-то сумел облегченно выдохнуть — Ведьмина балка должна было уцелеть.
И вот дорожка закончилась, выведя нас с дедом к усадьбе Глафиры со стороны огорода. Пахло на выселках тоже не розами — дым от лесных пожарищ ощущался и здесь. Но он был не таким плотным и удушающим, но был заметен даже невооруженным взглядом, как будто висевший в воздухе небольшой утренний туман.
Мы с дедом медленно побрели к избе, непрестанно кашляя и ежесекундно сплевывая черную тягучую жижу — после такого стремительного передвижения по горящему лесу сил у нас совсем не осталось. И если бы не активированные целительские печати, мы бы сюда и вовсе не добрались. Даже поверхностное сканирование организма показало, что наши легкие устояли только благодаря магии.
— Ты как, Ваня? — прохрипел я сквозь силу.
— Погано совсем… — не стал темнить дед, опускаясь на жухлую траву — силы его окончательно покинули. — Вдохнуть нормально не могу…
— Потерпи… немного… Сейчас в норму придём… — Печати еще работают… — произнёс я, с трудом удерживаясь на ногах. Прежде, чем отрубиться, я должен был узнать, что с Глашей и Акулиной.
— Рома! — Я не успел пройти и пары шагов, как до меня донёсся истошный крик моей ненаглядной, моей любви, моего счастья и самой-самой-самой…
«Значит, всё с ними хорошо!» — успел подумать я, после чего земля закрутилась перед глазами, а потом встала «дыбом» и ударила меня по лицу.
Глава 15
Долго пребывать в отключке мне не позволило всё тоже активированное целительское заклинание, которому кто-то не дал затухнуть, влив в него добрую порцию магии. От неожиданного прилива физических сил меня даже подтряхивать начало. Кто же это додумался? Ведь за эту чрезмерную «бодрость» мне потом, возможно, придётся дорого заплатить.
Открыв глаза, я сразу столкнулся с обеспокоенным взглядом Глаши, которая оказалась рядом со мной, стоя на коленях. Мы молча смотрели друг другу в глаза буквально какие-то мгновения, но они, казалось, растянулись для нас на минуты и часы.
Мы смотрели друг на друга, и никак не могли наглядеться. Даже не задействуя свой ментальный дар и эмпатические способности, я мог легко прочитать в её глазах, все её мысли и желания.
— Вернулся… — наконец-то облегченно выдохнула она, бросаясь мне на грудь. — Живой!
— А как по-другому, Глаша? — Я крепко обнял её, прижимая к груди. — Мужик обещал — мужик сделал! Особенно, если обещал любимой женщине… — Договорить она мне не дала, закрыв рот долгим поцелуем.
Так мы и лежали на теплой, нагретой солнцем земле, не смея выпустить друг друга из объятий. И весь неимоверно огромный мир сжался для нас в этот момент до маленького «пятачка», в котором не было никого кроме нас. И пусть теперь весь мир подождёт!
— Вы это, голубки… — Но мир был не намерен нас долго ждать — он грубо вмешался, выдергивая нас с Глашей из сладостных грёз обратно в суровую действительность. — Потом миловаться будете!
Я узнал этот тихий надтреснувший голос, так похожий на скрип лесных деревьев в ненастную погоду. Глаша резко отпрянула от меня, словно застыдившись чего-то. Ну, да, сейчас не двадцать первый век с его вольными нравами, а жёсткая реальность сороковых. Не было принято в этом времени у советских граждан выставлять свои чувства напоказ. К тому же, война идёт.
— Ну, здравствуй, дедко Большак! — Я поднялся на ноги вместе с Глашей и протянул руку лешему.
— И ты здрав будь, товарищ мой Чума! — Степенно пожал мою ладонь лесной владыка.
А вот выглядел он весьма неважно. Несмотря на человеческий облик благообразного и длиннобородого седого старика, как-то перекосило лесного хозяина, скрючило — одно плечо стало выше другого. Откуда ни возьмись появился горб на спине. Морщины стали глубже и отчетливее, а кожа грубее, словно древесная кора только телесного оттенка.
Да и сам он как-то «ссохся». Если раньше мне казалось, что я разговариваю с крепким и могучим стариком, то теперь его человеческое обличье выглядело старой древней развалиной. Да и сквозь натянутую людскую личину нет-нет, да и проглядывала временами его настоящая сущность.
Вот только то, что я видел, мне совершенно не нравилось. Похож стал дедко Большак вместо крепкого древесного ствола на большую обугленную деревяшку. Чёрную, еще дымящеюся, но уже потерявшую все жизненные силы. Такие деревья редко, когда дают новую поросль, если только из могучих подземных корней не пойдут новые ростки. А пойдут ли они после такого надругательства над лесом у моего боевого товарища и друга… Не знаю…
— По гроб жизни я тебе обязан, дедко Большак, что сберег ты моих родных! — Я старался не показывать, насколько взволнован, но чёртов голос всё равно подрагивал. Ведь спасая дорогих мне людей, он не смог спасти самое дорогое, что у было него. — Даже не знаю, чем возвращать… Да и никакой жизни не хватит, чтобы возместить такую потерю… Видел я, что эти твари с твоим лесом сотворили…
— Не хватило у меня сил супостату противостоять, товарищ мой Чума… — Плечи у лешего совсем поникли, а в глазах не осталось ничего, кроме бесконечной тоски. — Поначалу я их даже в лес не пустил — со зверушками своими бой принял. Да людишки твои, что партизанами звались — добро помогли… Только апосля к ворогу подкрепление прибыло и… — Голос лешего прервался, а лицо исказилось судорогой, превратившись в ужасающую «деревянную» маску «злого божка». — Лес они жечь начали…
Я молчал, давая лесному владыке выплеснуть то, что накопилось у него на душе.
— Я держал их сколько мог: проливными дождями пожары тушил, набеги с лесным зверьём на их стоянки устраивал… Но силы мои не бесконечны… Почти кончились они, да и лесных братьев без счету полегло… — Из глаза старика-лешего выкатилась одинокая крупная слеза и, прочертив влажную дорожку на его щеке, спряталась в густой белой бороде, отдающей лесной зеленью. — За каждую пядь свей земли я боролся, товарищ мой Чума… — Сглотнув стоявший в горле ком, продолжил леший. — Но врагов было слишком много… Много больше, чем в прошлый раз… И еще они — обычные простаки-смертные, научились как-то силу использовать! И мне пришлось отступить… Здесь, в твоём доме, мой окончательный рубеж, за которым больше ничего… Вот сейчас передам твоих домашних с рук на руки, и дам последний бой проклятущим…