ливали огнём. Да еще на лице присутствовали многочисленные гематомы, разной степени тяжести и цвета. В общем, отцу Евлампию основательно досталось в этих застенках. Но он был жив, а это не могло не радовать.
— Изыди, исчадие Сатаны! — Монах закончил молитву, а затем поднял на меня глаза, продолжающие испускать слабое свечение. — Нету у тебя надо мной силы!
Видеть меня отец Евлампий по идее не должен — морок продолжал работать. Однако, проверить, что вообще он может под ним различить — стоило. Я шагнул в камеру и сместился в сторону одной из стен. Светящийся взгляд монаха последовал за мной. Я сместился в другую сторону- ситуация повторилось. Батюшка что-то несомненно видел. Только вот что?
— Я чувствую, что ты здесь, адова тварь! — гулко произнес священник охрипшим голосом. — Скинь с себя завесу тьмы! Покажись! И мы разберемся… — Монах прервался, закашлявшись.
Значит, он просто чувствует меня, может отследить примерное направление, когда я перемещаюсь, но не видит. Иначе, он бы меня сразу узнал, не настолько уж я изменился за время, прошедшее с нашей встречи. Ладно, не буду его мучить понапрасну — и так батюшке здорово досталось в фашистских застенках. И я снял с себя морок.
Когда заклинание развеялось, а я проявился перед отцом Евлампием, тот истово осенил себя крестным знамением:
— Ну, вот, так будет честнее Князь Тьмы… А душу мою тебе не погубить, в отличие от тела…
— Да кому нужна твоя душа, отец Евлампий? — с усмешкой произнёс я, приближаясь к монаху, стоявшему на коленях. — А тело я тебе починю! — И я швырнуло в него малым целительским конструктом, которое уже научился формировать без излишних телодвижений — одним лишь движением мысли.
— Ведьмачок? — Взгляд монаха прояснился, когда я подошёл поближе, но сияние Божественной благодати из него не ушло, лишь немного потускнело.
Разлитая в камере сила Веры монаха, острыми иголками впивалась в мою кожу и обжигала, но особого вреда не приносила. Хотя ведьмака низшего чина она бы размазала, как соплю. Для того чтобы проделать со мной то же самое, нужно было что-то более убойное, какие-нибудь настоящие мощи святого, либо намоленные чудотворные иконы.
— Узнал меня, батюшка? — подойдя почти вплотную к коленопреклонённому монаху, я присел перед ним на корточки.
— Товарищ Чума, ты ли это? — неверяще прошептал священнослужитель, которому с каждым мгновением становилось всё лучше и лучше — целительская печать, несмотря на свою «проклятую» сущность, прекрасно справлялась со своей задачей. — Значит, они тебя по мою душу прислали?
— Отец Евлампий, я тебе уже один раз сказал и еще раз повторю, если по-другому не понимаешь: мне твоя душа и хер не впилась! Я вообще-то сюда пришёл партизан выручать, но кроме тебя и деда Маркея никого в живых не осталось, — горько произнёс я. — Опоздал я, батюшка… Как есть опоздал…
— Казнили их всех еще третьего дня… — тяжело произнёс монах, продолжая внимательно изучать мою физиономию, сплошь залитую кровью. — А ты сильно возвысился, ведьмачок… Когда мы с тобой виделись — ты совсем никчемным новиком был. А сейчас сила в тебе великая бурлит… Тьма изначальная… Даже смотреть на тебя страшно…
— А ты и не смотри, отче! — хищно улыбнувшись, посоветовал я инквизитору. — Мы с тобой сейчас на одной стороне, и враг у нас один — фашисты. Вот как с ними покончим, можно будет и философские проблемы веры обсудить: типа Света и Тьмы, Добра и Зла. А сейчас немца бить надо, папаша! Согласен со мной, отец Евлампий?
— Ох, — буркнул монах поднялся на ноги, — Сатана всегда искушает… Но гитлеровцы — несомненное зло, с которым надо бороться.
— Да не бороться с ними надо! А бить смертным боем! Ты же видел, что они на нашей земле творят? Разве могут так люди поступать? Только нелюди, твари в человеческом обличье!
— Странно мне слышать такие речи от… — Батюшка неожиданно запнулся, смутившись и передумав меня обзывать адовой тварью (я без труда прочел это в его мыслях). — … от ведьмака, — нейтрально закончил он.
— Так ты идёшь, батюшка? — прямо спросил я. — Бить фашистов с чертовым ведьмаком?
— Иду! — Не колеблясь более ни секунды, принял решение монах. — А Господь в великой мудрости своей сам решит, прав я в этом решении или не прав. И я готов понести любое наказание…
— Отец Евлампий, хватит уже себя убеждать! Мы ж с тобой мир спасаем…
— А это, — монах указал на моё окровавленное лицо, — последствия этого спасения?
— Да не бойся ты, младенцев на завтрак я не ел, — слегка неудачно пошутил я, заметив, как батюшка побледнел. — Это была схватка с моими внутренними демонами, — вполне честно добавил я. — И на какое-то время я вышел из неё победителем…
— Не слышу лжи в твоём голосе… — вдруг произнёс священнослужитель. — А кривду адовых исчадий я могу всегда опознать… А вот с тобой эта способность почему-то не работает…
— Так я и не врал, — пожал я плечами, — ни тебе, ни другим.
— Неправильный ты какой-то ведьмак, товарищ Чума…
— Какой есть, батюшка, — отмахнулся я от него, выходя из камеры в коридор. — Пошли уже деда Маркея искать.
— А чего его искать? — трубно произнёс монах, к которому стремительно возвращались силы. — Он в соседней камере.
— Тихо, батюшка, не шумите! — шёпотом осадил я отца Евлампия. — Не будите лихо!
— Ох, и правда! — опомнился бородач. — Я ведь уже и не мыслил об освобождении.
— А вот фрицы об этом совсем другого мнения, — сообщил я ему, — всё размышляют, а не выделить ли тебе новый приход. Тебя так и не раскусили, хоть и помучили знатно…
— Господь терпел и нам велел, — тихо прогудел монах. — А святые сподвижники и не такие мытарства выносили. Так что мне грех жаловаться на судьбу, товарищ Чума. Погоди, так если они меня так и не раскрыли, так может мне остаться?
— Понимаю, о чём ты, батюшка, — сразу догадался я, куда клонит так и не сломленный гестаповскими пытками бородач, — но это уже не понадобится. Просто прими на веру, как ты это умеешь — фрицам здесь скоро не поздоровится…
— Так же, как и в прошлый раз? — с ужасом в глазах спросил отец Евлампий, намекая на события в Тарасовке.
— Нет, отче — их здесь собралось куда больше! Славная будет битва!
— Это не битва, прости Господи! — Батюшка истово перекрестился. — Это избиение…
— Вот и славно — другой участи они всё равно не заслужили! Пусть сдохнут, как бешенные собаки!
— Неправильно это… — глухо произнес священник.
— Что неправильно?
— То, что я с тобой согласен, — нехотя признался монах. — После тех бесчинств, которым я стал невольным свидетелем, моя душа очерствела… Неможно так духовному лицо алкать отмщения… Грех это смертный… На Страшном суде за всё ответить придётся…
— Ты это, батюшка, ты бы пока так далеко не заглядывал. Давай уже освободимдеда Маркея и свалим отсюда! — попытался я вывести из прострации отца Евлампия, который на мой непритязательный взгляд слишком уж загрузился. — В которой камере его держат?
— В этой. — Указал монах на дверь, находящуюся по другую сторону коридора, и не напротив, а по диагонали. — Раньше нас в одной камере держали чуть не по дюжине. Но когда только мы в живых остались — развели по разным, — пояснил он. — За нашего старика-снайпера какой-то полковник из штаба ухватился. Он даже гестаповских коновалов припугнул, что если с дедом Маркеем они что-нибудь сотворят — он их всех под трибунал сошлёт. Очень ему неймётся опыт у старика перенять. Ведь он об этом легендарном русском снайпере еще с Империалистической войны слышал, а тут вживую встретить довелось…
— Ну, прямо кино! — усмехнулся я, услышав еще часть подробностей про спасение деда Маркея.
Я подобрал нужный ключ и открыл камеру. Щуплый старикан, уже стоявший наготове возле самых дверей, тут же повис у меня на шее, наплевав на подсыхающую кровь:
— Что же вы так долго-то, черти полосатые? Я твой голос, холера тя задери, сразу узнал! А чего это ты так в крови изгваздался, малой? Не иначе ерманцам глотки зубами грыз, чтобы до нас с Евлампием добраться?
Вот же неугомонный старикан! А слух у него не хуже, чем зрение. Это надо же, сквозь железную дверь мой голос различить? Но выглядел дед Маркей не в пример приличнее, чем измученный гестаповцами монах. Похоже, что тот полковник — начальник гитлеровских снайперов, действительно большая шишка, раз деда Маркея совсем не тронули. Но это и к лучшему — жив остался, а то его вместе со всеми на площади казнили.
— Так, товарищи, внимание! — высвободившись из объятий старика, произнёс я. — Сейчас мы с вами будем выбираться отсюда. Поэтому не шуметь, не дёргаться понапрасну, чтобы вокруг вас ни происходило! А просто идти за мной! Все вопросы — потом! Понятно?
— Так точно, товарищ Чума! — Приложил ладонь к своему картузу с треснувшим козырьком дед Маркей. И как только он умудрился его сохранить?
— Отлично! — произнес я, набрасывая морок на всю нашу компанию.
Глава 24
Наш побег из гестаповских застенков под прикрытием морока произвёл огромное впечатление на бывших узников. Ведь мы спокойно продефилировали мимо охраны, и никто нам даже слова не сказал. Но, если отец Евлампий чётко понимал, что имеет дело с проклятым ведьмаком, которому и сам чёрт не брат, то восторгу деда Маркея не было никакого предела.
Старикан до сих пор помнил, как я «провалился сквозь землю», отправляясь в Берлин выручать деда и профессора Трефилова. Ведь я ему тогда тоже отвел глаза мороком. Только в тот раз он был наблюдателем «со стороны», а теперь испытал действие заклинания, так сказать, изнутри.
Он широко раскрытыми глазами смотрел на немцев, которые его в упор не замечали, когда он мимо них проходил. Шебутной дед даже рожи им корчил, но эффект от этого не менялся. А вот проходя мимо дежурного, старик неожиданно посерел и принялся по привычке шарить в сапоге, за голенищем которого он обычно держал остро отточенный нож.
— Убью тварь! — злобно прошипел он, неожиданно бросаясь к эсэсовцу, так и не найдя нож в сапоге, который у него давным-давно отобрали. — Зубами глотку порву…