А в свободное время были порт, море, узкие улочки Ичери-Шехер (жили Куниковы в самом сердце старого Баку, рядом с Девичьей башней), дворец Ширваншахов с его прохладными таинственными переходами, книги (читал беспорядочно и запойно). И конечно же эта потрясающе интересная новая жизнь, молодая и кипучая, которой он принадлежал всей душой и в которой чувствовал себя как рыба в воде.
Весной 1924 года Л. М. Куникову предложили восстанавливать макеевские домны и мартены. Цезарь поехал с отцом. Мастеровой человек, 15-летний юноша-мальчик, общительный и смешливый. Таким он приехал в Макеевку.
Знаменитый металлургический завод «Унион» строился «Генеральным обществом чугуноплавильных, железоделательных и сталелитейных заводов России». Вывеска беззастенчиво обманывала: общество контролировалось французским капиталом.
Завод был неплох. Он включал в себя доменный, мартеновский и прокатный цехи. В сущности, это и не завод был, а металлургический комбинат, настоящий гигант по тем временам.
В 1917 году завод был национализирован. Пайщикам оставалось исходить злостью и субсидировать интервенцию, что они и делали столь щедро, что по окончании их деятельности выплавка чугуна на юге страны составляла 0,5 процента (!) довоенной, выплавка стали —1,7, производство проката —1,8 процента. Невозможно привести более красноречивые цифры для характеристики послевоенной разрухи.
Л. М. Куников взял с собой сына на обход завода. Лев Моисеевич был сдержан и невозмутим, как обычно, насвистывал мелодию из «Баядеры», но его щегольская тросточка тревожно простукивала металлические конструкции.
Вышли на заводский двор. На ботинки налипала глина. Мокрые тучи ползли над головой, было пасмурно, почти темно, несмотря на ранний час. В непогоду темные, мрачные сооружения — домны, кауперы, корпуса цехов — поражали исполинским величием. Фигура отца терялась на фоне этих мертвых, полуразрушенных гигантов. Но ни растерянность, ни горечь не отразились на его лице. Этот человек знал цену стойкости и самообладанию и умел привить сыну вкус к этим качествам мужского характера.
Месяца не прошло, как Цезарь уже знал заводские сооружения снаружи и изнутри. Он взбирался на домны и лазал в их остывшее чрево, осматривал своды мартенов, воздуховоды кауперов, газогенераторы. Это была в высшей степени предметная учеба, наглядность ее неоценима. Почти год проработал он на комбинате, получившем наименование «Юго-сталь», сперва учеником лаборанта, затем лаборантом, варился во всех молодежных щелоках, был душой и заводилой многих дел.
Весной 1925 года Цезарь стал комсомольцем.
Это был период величайшей предметности в комсомольской работе. Время не жаловало краснобаев. Проявить инициативу, указать цель, повести за собой, первым вгрызаясь в работу, — вот необходимые качества комсомольского работника.
Летом 1925 года на собственном чугуне и собственной стали макеевский комбинат «Югосталь» дал стране первый прокат.
В конце 1925 года семья Куликовых собралась в Москве. Л. М. Куников стал одним из ведущих специалистов Государственного института по проектированию металлургических заводов, а Цезарь поступил слесарем на фабрику канцелярских принадлежностей «Союз».
По самой своей природе он был рационализатором. Новаторство для него — форма самовыражения, как стихотворчество для поэта. На своем рабочем месте он был подлинным хозяином. А другие? Вот если бы так всем коллективом!
Но коллектив не просто сумма людей, коллектив надо сплотить и зажечь общим стремлением…
Видимо, за семнадцатилетним пареньком признавалось это умение, и комсомольцы фабрики «Союз» избрали его своим вожаком.
Комсомольская организация фабрики насчитывала 18 человек, но было много беспартийной молодежи, которую комсомольцы опекали тепло и заботливо, так что Цезарю хлопот хватало. А он еще был председателем производственной комиссии фабрики — в описываемое время очень ответственный участок работы. К тому же в райкоме ВЛКСМ Красной Пресни он являлся председателем агитационной комиссии, а спустя год стал заместителем заведующего агитпропотделом — без отрыва от производства.
Письмо:
«Москва, 5 февраля 1928 года.
Дорогие Леночка и Володя!
Сейчас охвачен гриппом с Т° 38–39, на улице минус 23°, разница между мной и улицей — сами видите, отчасти я этим горжусь. Я сделал 12 докладов об итогах XV партсъезда, готовлюсь к XVI, собираю материалы к итогам VIII съезда ВЛКСМ, готовлю тезисы к очередным задачам в связи с VIII съездом профсоюзов и в результате — грипп! Несправедливо»[3].
Оратором Цезарь был блестящим. Аудитории — труднейшие аудитории, ибо, зная силу его выступлений, РК ВЛКСМ направлял Куникова в качестве агитатора на самые трудные участки, — слушали его, буквально затаив дыхание, боясь пропустить слово. Он излагал перед слушателями картину текущего момента, проникая в глубину явлений и делая эту глубину ясной и доступной всем. При этом он ни на миг не терял контакта с аудиторией. Обычная реакция после его выступлений: «Такой симпатичный парень, такой молодой — и так здорово все объяснил! Молодец!»
Он обладал редчайшей способностью — не раздражаясь, повторять объяснения по многу раз. Это дано лишь незаурядным педагогам.
Еще более сильной потребностью было общение с людьми. Знакомых у Цезаря были сотни. Но его привлекало не просто общение, а единение, сердечная близость, взаимопонимание, товарищество. А живость характера вносила в эти отношения заразительное веселье и атмосферу праздничности. Выдумкам не было конца. В Краснопресненском доме комсомола часто устраивали диспуты с участием пролетарских поэтов — Маяковского, Уткина, Жарова. Посещение этих диспутов и горячие дискуссии у себя в ячейке стали привычными. Слово цеплялось за слово, тема за тему — и незаметно комсомольцы переходили от поэзии к текущей политике, к международному положению, к будущему страны и человечества.
Летом комсомольская ячейка вскладчину снимала дачу в Кунцеве. Нанимали повариху-экономку. После работы шумная ватага приезжала из жаркой пыльной Москвы в тишину и прохладу загородной дачи. Обедали, играли в волейбол, купались, читали вслух и говорили, говорили… А утром ранним поездом возвращались в Москву, и маленькая хрупкая Маруся Славинская, первая любовь Цезаря, звонко запевала комсомольские песни — «Молодую гвардию», «Наш паровоз»…
Зимой ходили на лыжах, катались на коньках, посещали театры, кино, музеи и все вместе подтрунивали над белокурой застенчивой Нюрой Тереховой, которой делалось неловко перед обнаженными амурами и купидонами. На Новый год, закусив немного, выезжали на лыжах, а однажды устроили катание на санях по заснеженной Москве. Было тесно и весело. На крутом повороте стоявшего сзади на полозьях Валю Бычкова вывалило в сугроб, его с хохотом откапывали.
Вера Соркина вышла замуж, родила двойню. Время было нелегкое, и помогали Вере все вместе, целой организацией — так же шумно, задорно и от всего сердца.
И во всем заводилой был Цезарь. (Кстати, на фабрике его звали чаще всего по фамилии, а очень близкие друзья просто Куня.) Он не желал выделяться и не выбирал занятий, в которых был бы первым. Почти не умея играть в шахматы, организовал на фабрике шахматный турнир и радовался как дитя, хотя и занял последнее место: сблизил людей! А заливистое, от души пение на демонстрациях и маевках, хотя при необыкновенно приятном баритоне он не обладал безупречным слухом? Суть не в этом. Суть в том, что он был запевалой в ином, более глубоком смысле: он был запевалой высоких человеческих чувств — доброты, теплоты и самоотверженности. Стремление к взаимопомощи сопровождало всю его жизнь, до последнего дыхания. Но помощь в его понимании была не сопереживанием, а содействием, приправленным доброй порцией юмора.
И еще одна черта его характера в полной мере проявилась на фабрике «Союз»: никакими доводами о разнице в уровне знаний, умения или общей культуры не оправдывалось в его глазах отчуждение между людьми. Напротив, знаешь, умеешь — иди к людям, поделись, научи, растолкуй. Цезарь учил товарищей, новому подходу к жизни, новому быту, новому отношению к труду. Он учил их ленинизму: труды Ленина постигал вдумчиво и серьезно. Хотел бы научить и техническому творчеству, но это уже было выше его возможностей.
Ощущался недостаток образования — то, о чем не раз предупреждал отец и чего было не возместить никакой природной смекалкой. Тоска по систематическим знаниям стала томить Цезаря. Пора было садиться за парту. Пора! Иного выхода просто не существовало. Бесстрастный аналитик, он ясно отдавай себе отчет, что иначе рискует превратиться в административного болтуна: хорошо подвешенный язык и убогость профессиональных знаний.
Он уже что-то задумал. Но, не снижая темпа, продолжал работать и в райкоме, и на фабрике.
1928 год. В августе первичная ячейка ВЛКСМ рекомендовала Цезаря кандидатом в члены ВКП(б). Весной 1929 года Куников стал коммунистом.
Будущее страны — в ее техническом преобразовании. Это ясно. И Цезарь почувствовал тот внутренний толчок, который кристаллизует бесформенное томление в конкретную цель. Стать инженером. Конечно, морским. Разве оно позабылось, море?
Была у времени еще одна примета — ожидание неизбежной военной грозы.
Если с верфи сплывает крейсер,
Крейсер должен когда-то драться.
Если бомбы строгает фрезер,
Бомбам нужно же где-то взорваться…
День настанет большой проверки,
Декрет скажет — и я пойду.
Киловатты людской энергии
Красной нефтью отопят войну,
— быстрой рукой набросал в 1929 году Цезарь в стихотворном «Послании родителям».
Всякое высказывание человека — результат его жизненного опыта, осознанных и неосознанных желаний. И крейсер, сплывающий с верфи, не случайный образ[4].
Пошел Цезарь в Московский горком комсомола, к своему шефу по работе в агиткомиссии Васе Никитину, сказал ему: