– Эту еще использовать можно. Хотя чека слабовата. Черт, ну и заумное это дело – разминировать.
Катя села рядом. Закурила. Герман с наслаждением вдыхал горьковатый дым.
– Поздравляю, – вяло сказала девушка. – На пальмовой набережной они получили все, что им причиталось. В детстве мне казалось, что сокровища – это жутко интересно.
– Мы посмотрим?
– Отчего ж не взглянуть. Ящик запломбирован. Вряд ли какая-то взрывчатая дрянь внутри поджидает. Валяй, прапорщик, – охотно предоставляю честь дефлорации, – Катя сунула напарнику штык.
Сползая в яму, Герман поморщился. «Дефлорация». Очень остроумно. Кем ее покойный муж был? Бандитом? Нет, скорее военным. Солдафонством от зеленоглазой так и прет.
С ящиком пришлось повозиться. Герман чуть не сломал штык. Золото оказалось неинтересное. Холодное. И, несмотря на тщательную упаковку, вроде бы ощутимо пованивающее.
– Разочарован? – Катя спустила ноги в раскоп. – Мягкий никчемный металл. В некоторых царствах-государствах вообще без него обходятся. С другой стороны – в этом бруске столь чудесной гробовидной формы таится хорошее белье, бифштексы, утренний кофе, ванна, тихая уютная квартира. Красивые понимающие девочки и мягкая постель, в конце концов. У вас как с воображением, Герман Олегович?
– Никак, – пробурчал прапорщик. – Я весь день только о противогазе мечтал.
Катя засмеялась:
– Согласна. Снимайте с поста Пашку, подводите бричку. Перебазируем эту кучу денежного эквивалента. Работы еще непочатый край.
Транспортировка золота оказалось делом сложным. Ящики, не такие уж громоздкие по габаритам, весили более трех пудов каждый. Брать приходилось вдвоем, ноги вязли в рыхлом песке. Застоявшийся Пашка пустил в ход свои пролетарские мускулы, работал за двоих. С первыми ящиками управились, потом дело пошло хуже. С трудом получалось выволочь ящик из раскопа. Проклятый дождь усилился. Герман вяз по колено, Пашка кряхтел, пыжился, но увязал еще глубже. Потом Пашку отправили снимать с брички упряжь.
Прапорщик сидел на штабеле, смотрел на силуэт амазонки на фоне меркнущего неба. Катя материлась негромко, но изощренно. Вдруг осеклась. Герман потянулся к винтовке.
Катя, глядя на кого-то за бруствером, хмуро спросила:
– Что, так и видел?
– Так и видел, – согласился Прот. Подошел ближе, заглянул в яму: – Ого! И как вы столько накопали?
– С божьей помощью, – сухо сказала предводительница. – Ты чего приперся, Нострадамус? Что вам велено было?
– Я доложить. Вита на тропинке «натяжку» нашла. Как вы говорили – с бомбой. И проволочка натянута.
– Вашу мать! Не трогать! Не подходить!
– Да что вы, Екатерина Георгиевна. Мы сразу отошли. Я предупредить пришел. Там прогалина, с лошадями вдруг пойдете. Уже темнеет. Мало ли…
– Хорошо. До рассвета в ту сторону даже не смотреть. Там, если и заяц зацепит, осколки так лягут – мало не покажется.
– Ладно. Я пошел, Павлу с лошадьми помогу, – мальчик попятился, явно преодолевая желание зажать нос.
– Совсем мы с вами завонялись, господин прапорщик, – пробормотала Катя. – Сейчас бы какую-нибудь баню штурмом взять.
Представить совместное мытье в бане с амазонкой-археологом у Германа сил уже не оставалось. Пришел Пашка с ремнями, вновь пришлось напрячься.
Перевозили ящики в четыре приема. В конце концов, и Герман начал материться – подобные объемы такелажных работ ему и не снились.
Как сдирал вонючую одежду, как ужинали – не помнил. Спал на ящиках Пробирного Управления. Было неудобно, босые ноги все время высовывались из-под короткой шинели.
Глава 10
Эх, яблочко,
Да цвета зрелого..
Любила красного,
Любила белого.
Мы должны взять буржуазию в клещи, но как?
– Недостача, однако, – сказала Катя.
Один из ящиков оказался вскрыт. Ряды симпатичных столбиков пятнадцатирублевок, завернутых в белую пергаментную бумагу, слегка поредели. Обидно. Похоже, не просто золотишко, а нумизматическая редкость. Десять остальных ящиков наполняли неподъемные слитки. В двенадцатом оказалась несуразная смесь ювелирных побрякушек, монет и золотого лома – в основном содранных окладов икон. Сия разнообразная коллекция и привлекала внимание, – кладоискатели столпились вокруг ящика, оживленно переговариваясь. Прот, присев на корточки, копался в сокровищах.
Катя задумчиво потыкала пальцем увесистую колбаску. Из обертки выглянул новенький лучезарный лик Николая II. Что ж ты, твое величество, недосмотрел? И империю сообща профукали, и добрую четверть твоих близнецов из ящика увели.
– Это ваш шпион забрал, – сказал Прот, не отрываясь от своих изысканий. – Ему деньги сразу были нужны.
– Да, я догадываюсь, – Катя закрутила пергамин фунтиком, закрывая облик несчастного императора. – Только, Прот, говорить «ваш шпион» – невежливо. Во-первых, он не мой, во-вторых, обобщать не нужно. Это ихние – шпионы. А наши, в частности, я, – благородные разведчики.
– Извините, – пробормотал мальчик, – я плохо разбираюсь… – он замолчал и поспешно отодвинулся от ящика. Из сжатого кулака свисала оборванная цепочка. Прот сел на хвою и замер. Товарищи внимания не обратили. Пашка пытался надеть на палец чудовищных размеров «гайку» с ненатурально зеленым камнем. Вита прикладывала к ушам массивные серьги с рубинами. Герман снисходительно улыбался. Зря, между прочим, – рубины смуглой девчонке шли.
Катя присела рядом с мальчиком:
– Нашел, да?
Прот вздрогнул.
– Ну что ты, в самом деле? – мягко сказала Катя. – Никто у тебя забирать и не думает. Свои же все.
– Я просто… боялся, что не найду, – пробормотал мальчик и раскрыл ладонь.
Брать крест Катя не стала, рассмотрела так. Убрала с глаз непослушную челку и с некоторым удивлением сказала:
– Знаешь, а наследство твое довольно ценное. Хорошей работы. Я в этом мало понимаю, но, по-моему, крест византийский, с терновым венцом. Да… Жаль, мама тебе ничего рассказать не успела. Ну, чего ж теперь поделать. А цепочку можно поменять.
– Нет! – Прот испуганно замотал головой. – Пусть эта остается.
– Понятно, пусть остается. Ее запаять можно. А пока подбери себе другую, там этого добра навалом. Надеть-то, наверное, сразу захочешь?
У ящика хихикали уже втроем – Пашка вертел хрупкую диадему и удивлялся узколобости выродившегося дворянства.
– Эй, искусствоведы-антропологи, – призвала к порядку Катя, – сильно не засиживаетесь, дел полно. Для начала отсчитывайте и забирайте свое кровное, потом будем излишки прятать. Лично мне здесь уже надоело торчать. Весь лес провонялся.
– Да, – согласилась Вита, – вигляд у вас, Катерина Еорьевна, не краше, чем вчора вечером. Давайте я стирку устрою.
– Некогда. Мы здесь рискуем каких-нибудь гостей дождаться. Собираемся и убираемся. Делите пирог.
– А по сколько брать? – Пашка окинул ящики оценивающим взглядом.
– Говорили же уже – сколько унесете. Только ты уж не надорвись во славу мировой революции. Не передумал финансовую помощь угнетенным пролетариям оказывать?
– Мировая революция – дело стоящее, – твердо сказал парень. – Я никого силком не агитирую, поскольку дело личной сознательности. Вы, Екатерина Георгиевна, финансы своему руководству предназначаете, я – своему. По-честному?
– По-честному, – согласилась Катя. – Только по-глупому. У меня свои резоны, а ты бы о своей будущей личной жизни подумал. Ну, дело твое. Герман Олегович, вы что на меня так уставились? Мне оружие снять? Все пули в затылок опасаетесь?
Уши у прапорщика немедленно заалели:
– Никак нет, госпожа командирша. Пули я не боюсь. К тому же считаю сие золото бесчестно уворованным у Российской империи и присваивать его не имею ни малейшего желания.
– Весьма гордо прозвучало, – скривилась Катя. – Кому изволите свою долю презентовать? Российской империи уже нет. Царь убит, Министерство финансов разбежалось. Кого в правопреемники назначите? Генерала Деникина? Адмирала Колчака? Имеется еще Врангель, Родзянко. Да, гражданин Керенский где-то за бугром шляется.
– Достойных личностей не вижу. Поэтому долю свою брать просто не буду, – Герман демонстративно отвернулся.
– Вы, братцы, уж извините, один глупее другого, – с досадой сказала Катя. – Кто-нибудь разумный, с нормальными человеческими идеями, у нас есть?
– Я с нормальными, – сказала Вита и с вызовом сверкнула глазами в сторону парней. – Вы меня хочь корыстной жидовкой называйте, хочь как. Я в семье последня осталася. Мне жить потребно, дом иметь, белье чистое. Да, вот такая я. А вам, Герман Легович, стыдно должно быть. Що ваша мама сказала бы, если бы узнала, що вы голый-босый вмирати собрались? У Пашки хоть семья есть и сказка дурацка. А вы за що бедствовать собралися?
– Вита, только учить меня не нужно, – с некоторой даже угрозой пробурчал прапорщик.
– А кому ж ще вас учити? Тут все при делах-заботах. Только вы да я як огризки. Що, мне и слова вам не сказати?
– Слово можно, – буркнул Герман. – А тысячу ни к чему. Я твою мысль вполне уловил. Желание твое спокойствие и достаток обрести ни в коей мере не осуждаю. Но уж как-нибудь самостоятельно решу, как мне самому поступать.
– Та разве я спокою хочу?! Мне за вас обидно.
Катя наблюдала с интересом. Оказывается, Витка свой жгучий глаз на прапора положила. Ну и правильно. Олегович у нас с придурью, но человек честный и надежный. Вот если бы он еще собачьи взгляды в спину лично вам, Екатерина Георгиевна, перестал бросать, совсем бы было чудно. Натуральный щенок, разве что не поскуливает. Зато огрызается. Хоть бы намек сделал – так и так, мадмуазель Катенька, сгораю от страсти, не дайте погибнуть младому офицеру. Тьфу, ну что ж он такой закомплексованный? Может, Витка его отвлечет?
Витка отвлекала:
… – Вы подумайте, що дальше делать будете? Война закончится, опять в ваши лупы да линзы дивиться станете? Кому то потребно?