Вот мы и определили, как выросло призвание старшины Артамонова, как он оказался на своем месте и почему он его ни на какое другое не променяет.
Всю жизнь может прожить человек и, как он наивно полагает, не нуждаться в услугах милиции, кроме обычных случаев, вроде прописки или обмена паспорта. И невдомек такому, что всю его жизнь милиция о нем заботится. Предположим, у него ни разу не вытащили из кармана зарплату только потому, что всегда на своем посту, например, старшина Артамонов.
Люди вспоминают о милиции, когда с ними случается несчастье, тут-то они и начинают требовать исполнения главного принципа советской милиции — беречь покой граждан. А она, милиция, действительно нас бережет. Только не все мы, честно говоря, представляем, что это такое. Не все знают, насколько сложна и многообразна милицейская работа. Ведь беречь нас надо на каждом шагу, а не только тогда, когда совершено преступление.
Дело ведь не только в том, что подлая рука, предположим, вытащит у вас деньги. Дело еще и в том, что преступники не замыкаются в своем узком кругу, они всеми силами пытаются его расширить, втянуть в него новичков.
На любом милицейском посту нужны люди, беззаветно преданные своему делу, мыслящие по-государственному, люди, для которых работа в милиции — не просто служба, а дело всей жизни. Именно таким я и узнал одного из большой армии милицейских работников старшину милиции Алексея Николаевича Артамонова.
В. РостовцевБУКЕТ ТАВОЛГИ
Еще не стонали в небе журавли, леса не порошили багряной метелью листопада, но осень подкрадывалась — это чувствовалось и в воздухе, замешанном на густом настое ржаного поля, и в горестном шепоте усыхающей осоки, и в тонком запахе зацветшей таволги — самых распространенных в здешних местах диких цветов.
Виктор любил эти цветы особо, по-своему. Еще когда ухаживал за Леночкой, дарил их ей. И теперь, возвращаясь домой, уже по привычке останавливался у Холодной речки, спускался в пойму и набирал букет. С некоторых пор у односельчан стало приметой: цветы в коляске — управляющий едет домой.
Дни стояли тихие. Табунились скворцы, исчезали береговые ласточки — стрижи, а появлялись красновато-серые птицы: хвост с желтой полоской, крылья с белыми пятнами, на головке хохол.
«Свиристель пожаловала, от директора холодом повеяло — жди осени», — размышлял Смородинцев.
О вчерашнем дне ему все еще вспоминать было неприятно: поругался с «хозяином». Спор зашел из-за пустяков, а вылился в крупный разговор. Директор совхоза обвинял управляющего Смородинцева в сдерживании подготовки к раздельной уборке ржи. Накануне состоялось заседание бюро райкома партии — вызывали директора. «Зарядили» — теперь сам, как аккумулятор, перешел на разрядку, рвет и мечет. Кое о чем раньше надо было думать. Несдержанность директора передавалась по инстанциям дальше, словно ток электрический по цепи.
С утра Смородинцев побывал в самой далекой бригаде — Дикой Гари — и теперь спешил в Сосновку. Мотоцикл вздрагивал на ухабах и выпиравших из земли корнях, мчался по затененной деревьями дороге. В пустой люльке перекатывался сухой букет таволги, ее мелкие лепестки высохли, осыпались и теперь, словно снежинки, метались под брезентовым пологом. Мелколесье сменилось сосняком и зубчатым ельником. Все это — и деревья, и воздух, и быстрая езда — вызывало у Виктора прилив сил. Он стал забывать о тяжелом разговоре.
Мотоцикл выскочил из леса, и дорога снова побежала по вырубке, покрытой зеленью кустарника. Впереди замаячила фигура незнакомого человека, который, очевидно, что-то хотел спросить. Виктор сбавил газ, поднял на лоб защитные очки и посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать…
Время шло, а управляющего не было. Ждали к двенадцати, шел первый час. На Смородинцева, человека особо аккуратного, это не походило.
Вчера управляющий был взвинчен. Заметили многие.
— Что мрачен, Виктор Иванович? Уж не заболел ли? — участливо спросила учетчица Нина Бояршинова, всматриваясь в лицо управляющего. Всегда веселый — смотрел он с грустью.
— Ерунда! — отмахнулся Смородинцев. — Сводку по бригаде составила? Нет. Вот сниму с тебя тоже стружку!
— За что с тебя-то, Виктор Иванович? — не унималась Нина. — И так печешься о хозяйстве более других.
— Это мало кому известно. Не хватило корма — ты виноват. Перерасход горючего — опять ты. Иван Закруткин пьянствовал — снова с тебя спрос.
— Закруткин — пьянчужка, об этом все знают. Он и до вас таким же был, — желая смягчить разговор, Бояршинова перешла на «вы».
— Как все просто. «Все знают». Знают, а что из того? С топором не на кого-либо, а на меня бросился, когда за его жену и детишек заступился. А другие словно не видят — попрятались. Подкараулить обещал.
— Такой и подкараулит, ума хватит, да только вам такой шкет не страшен, — оглядывая сильную фигуру Смородинцева, успокоительно заключила учетчица. Внешность Виктора действительно с первого взгляда располагала к нему людей. Высокий, широкоплечий, лицо открытое, глаза смотрят на всех доброжелательно.
Не дождались управляющего в этот день и в других бригадах. Никто его не встретил в полях — у комбайнов, у складов и на токах.
Не оказалось Виктора и дома. Лена забеспокоилась. Спать она не могла.
Первым постучал в окно бригадир здешней бригады.
— Виктора Ивановича? — Лена вздрогнула. Придя в себя, она открыла форточку: — А его нет дома.
— Как это нет?!
— Всю ноченьку прождала.
— Эко ты.
Через несколько часов тревога летела, кружила, останавливала селян среди улицы. О таинственном исчезновении управляющего знали все бригадиры отделения, а чуть позднее узнали парторг и директор совхоза. Когда местные поиски не дали результатов, директор позвонил участковому:
— Владимир Степанович? Подъехал бы. Видать, дело-то серьезное.
Старший лейтенант Болотов уж кое-что с пятого на десятое слышал, однако подробно расспросил директора.
— Уже сутки, как нет?
— Сутки, Владимир Степанович… — подтвердил еще раз директор.
— Тогда, если есть что на колесах, подошлите за мной, а я тем временем срочно свяжусь со своим начальством.
— Посылаю!
Болотов на участке работает больше десяти лет, отлично знает всех людей. Он депутат сельского Совета, член исполкома, заместитель, секретаря партийной организации отдела. Знают Владимира Степановича не только как представителя власти, но и как веселого человека, песенника.
А управляющий Смородинцев был одним из общественников участкового, внештатным инспектором. Уже на пути к центру совхоза участковый вспоминал последний разговор с Виктором Ивановичем. Речь зашла тогда о трактористе Закруткине, его неуравновешенном характере, постоянных дебошах и ссорах в семье, издевательствах над женой и детишками. Поговорили, но к решению конкретному не пришли. «А не опоздал ли я с решением-то?» — мелькнуло как-то неопределенно в его сознании.
Об исчезновении депутата райсовета Смородинцева стало известно секретарю райкома партии, и он позвонил в обком партии, а оттуда последовал звонок начальнику УВД области.
Инспекторы уголовного розыска старший лейтенант Лядов и лейтенант Мушников только что вернулись с задания, как их вызвали к начальнику уголовного розыска полковнику Вагину, вручили командировки.
— Почему такая срочность, товарищ полковник?
— Вы спрашиваете, старший лейтенант, как будто первый год в уголовном розыске. Приедете на место — лучше поймете, почему. А пока вылетайте с заданием найти человека.
— Ясно, товарищ полковник.
— Тогда ни пуха ни пера.
Свой рабочий день управляющий обычно начинал с «домашней бригады» — с Табор, потом ехал в Осиновку, Сосновку и Дикую Гарь. В то утро, которое для Смородинцева стало последним, он почему-то нарушил свой обычай и начал с конца — с Дикой Гари.
— От нас Виктор Иванович уехал в двенадцатом, — сказал бригадир Кашин. — Дал добрый совет, пожурил малость — грех у меня тут случился накануне — и уехал в Сосновку. Я его не спросил, правда, куда, но повернул он в Сосновку, это точно.
Выслушивая объяснения тех, кто видел Смородинцева в последний раз, работники милиции все больше склонялись к тому, что Виктор Иванович исчез в пути.
На совхозном «газике» они вместе с парторгом побывали во всех бригадах отделения, переговорили с людьми и «капитально» решили начать с Дикой Гари.
— Может, вы вспомните, Владимир Иванович, всех, кто мог бы его видеть в то утро из вашей бригады, или кого других? К примеру, почтальон, доярка, шофер, тракторист? — перечислял Лядов бригадиру Кашину возможные случаи.
— Кто к примеру, говорите? — И бригадир на какое-то время задумался, перебирая что-то в памяти. — А вот давайте Ивана спросим, он у нас хлеб в Таборы возит. Уж он-то наверняка в то утро с управляющим встречался. — Бригадир высунул лысеющую голову в открытое окно и уже там, на улице, крикнул:
— Иван, а ну иди-ка сюда!
Под окном конторы стоял грузовик. Шофер, которого звали Иваном, не торопясь, разогнулся, положил инструмент, вытер руки о мешковину и так же, не торопясь, направился к конторе.
Пока он шел, поднимался по скрипучим ступенькам крыльца, Лядов спросил бригадира:
— Давно он в совхозе?
— Вообще-то здешний, но…
— Что?
— Сам перерыв устроил.
— Сидел?
— Три года «отслужил».
Лядов еще хотел задать бригадиру один-два вопроса, но открылась дверь и вошел шофер.
— Зачем звал, Владимир Иванович?
— С тобой, Иван Петрович, вот товарищ из области поговорить хочет. Присядь.
— Инспектор уголовного розыска, — представился Лядов.
При этих словах шофер несколько растерялся.
— Вы не встречались, случайно, позавчера со Смородинцевым?
— Как же, встречался, — шофер с облегчением вздохнул.
— Где?
— На дороге. После первого рейса я возвращался в Гарь. Смородинцев ехал от нас.
— Вы о чем-то говорили?