К рассвету низины и балки затуманились.
«Сейчас бы я переплыл реку!..»
Туман был сухой, как дым, и от него кололо под веками, першило в горле.
«Переплыл бы реку, плаваю я отлично, и был бы со своими, началась бы привычная полковая жизнь, а за год войны я такого насмотрелся, что ничем меня не удивишь!..»
И Козырев с ненавистью сверлил взглядом сощуренных глаз мясистый затылок капитана.
В предрассветном тумане они случайно наткнулись на полевой аэродром, тоже брошенный, тихий, как сельское кладбище, изрытый воронками, заваленный по краям сожженными, исковерканными самолетами с красными звездами. В мелкой балке правее стояли штабеля ящиков с бомбами, пулеметными лентами, бочки с горючим.
Здесь их поджидали.
Поджидал их длинноногий лейтенант с наивным веснушчатым лицом.
В небрежно накинутой на плечи кожанке, с автоматом в руке, он стоял у ящиков и без удивления, даже без любопытства глядел на шатающихся от усталости Вяземцева и Козырева.
— Ваш ЗИС за версту слышен, — сказал он с шальным спокойствием. — Колеса бы смазали.
— Мази, понимаешь, не хватило, — в тон ему сказал Вяземцев.
— Вон у меня целая бочка…
Разговаривали они с тем бессознательным щегольством, каким зачастую в самых трагических обстоятельствах кокетничали фронтовики: дескать, ничего особенного не случилось, все идет как положено.
— А ты что тут делаешь? — спросил Вяземцев, разматывая сырые от пота портянки, с блаженством разминая затекшие ступни и пальцы ног.
— Собираю коллекцию равнокрылых и ложносетчатокрылых стрекоз, — вежливо отрапортовал лейтенант. — По заданию Академии наук.
— Самое подходящее время, — кивнул Вяземцев. — А ты не отшучивайся, докладывай, как положено по уставу.
— А ты не задавай идиотских вопросов, — отрезал лейтенант. — Аэродром сторожу и немцев жду.
— Видишь? — Капитан бросил на Козырева тяжелый взгляд. — Учись.
Лейтенант подхватил со злой улыбочкой:
— Учись умирать!.. Это на смертном ложе Николай Первый сказал внуку, будущему царю Александру Третьему: «Учись умирать!»
— Если и придумано, то умно, — наложил резолюцию Вяземцев. — Как звать-то?
— Андрюшка. Андрей Скляренко.
— Нет ли у тебя, Андрюша, спирту?
— Залейся!.. — Лейтенант повеселел.
Через минуту они сидели в балке, глотали обжигающий десны и горло неразбавленный спирт: единственный колодец — объяснил Андрей — пересох… На закуску он выставил мясные консервы, натертое крупнозернистой солью сало и шоколад «Золотой ярлык». Но хлеба не было — грызли безвкусные, словно прессованная бумага, галеты.
Через минуту Андрей рассказывал с бешеным самообладанием:
— А как без приказа бросишь аэродромное имущество? Каюк! Хана! «Вышка»!.. Любой прокурор привяжется.
— Да вот тебе и прокурор, — выразительно показал на капитана Козырев.
— Опять непристойные шуточки, — лениво сказал Вяземцев; как видно, накалялся он медленно, взрывался не сразу. — Предупреждаю об ответственности!..
Проснувшись в сумерках, Козырев долго с раздражением следил за тем, как Вяземцев брился, протирал смоченной в спирту ваткой лицо, пришивал подворотничок. Попросил у Андрея ваксу, щетку, бархотку — надраил до блеска сапоги.
«Аккуратист!» — бесился Козырев.
Он лежал на шинели, постанывая, потягивался, как бы проверяя мускулы, кости, нервы, — отдохнул ли? — и думал, что, вероятно, бывалый фронтовик отличается от новобранца тем, что умеет упрощать невероятно сложные боевые события, необычайное превращать в будничное… Если бы сам он, Козырев, переплыл ночью реку, нашел свой полк, то был бы счастливейшим человеком…
А капитан обстоятельно расспрашивал Андрея:
— Значит, у тебя был комендантский взвод? Ага… огромная сила! Говоришь, генерал забрал часика на два, обещал вернуть? Заставу на шоссе сколотили, у моста? И никто не вернулся? Понятное дело: погибли, А ты почему не задерживал проходящих бойцов?
— Да ведь они по шоссе драпали, сюда не заглядывали. Отступление — нет хуже… Чего ты хочешь?
— Хуже отступления — бегство, — подумав, уточнил Вяземцев. — А почему с партизанами не установил связи?
— Какие тебе к черту партизаны? — благодушно огрызнулся Андрей.
— Мужики-то по балкам прячутся.
— Может, и прячутся, но мне с аэродрома не уйти.
Вяземцев согласился:
— Не уйти… Так я вечером пошлю на разведку этого лентяя, — и кивнул на лежавшего неподалеку Козырева.
— Это кто ж лентяй? — для вида обиделся лейтенант.
— Ты лентяй! Все делаешь из-под палки. Не вижу рвения. Значит, и в полку отбывал номер!.. — Капитан бубнил монотонно, словно отчаялся приструнить Козырева.
Внезапно Вяземцев и Андрюшка побледнели, со счастливым испугом взглянули друг на друга — из-за низко плывущего над степью марева прорвался сухой, словно стрекотание ручной кофейной мельницы, стук мотора.
— Ура-а-а!.. Блерио перелетел через Ла-Манш! — завопил во всю силу легких Андрюшка и, разбежавшись, дважды, как акробат в цирке, перекувырнулся в воздухе.
Вяземцеву это понравилось:
— Ишь бычок!.. — А Козыреву он крикнул сердито: — Стыдитесь, лейтенант, возьмите себя в руки!
В этот момент из белого, как раскаленное железо, по первому ощущению прозрачного, а на самом деле непробиваемого взглядом неба смешно вывалился неуклюжий, но легкий, словно из спичечных коробков слепленный, самолет, весь сквозной, как велосипед, подвешенный к скобе на террасе. Плюхнувшись с треском на траву, он покатился, ловко увертываясь от воронок.
Пропеллер еще вертелся, со свистом наматывая на себя воздушные нити, а Вяземцев, Козырев и Андрюшка, как мальчишки, взявшись за руки, подбежали к самолету.
Летчик выглянул из кабины, подсунул тыльной частью ладони очки на лоб.
— Слушай, парень, где штаб тридцать третьего корпуса? — спросил он Андрея, не здороваясь, с будничной деловитостью, словно шли маневры. — Понимаешь, срочный пакет из штаба армии. Понимаешь, рыскал по степи — ни одного ориентира!
— Хватился! — На коменданта напал душу рвущий смех. И, видя, что летчик искренне огорчился, он крикнул: — Господи, да не здесь же!
— Может, слышал от кого?
— От кого я услышу?! Идиот! Трое суток сидел один, чтоб с ума не сойти, читал вслух «Евгения Онегина»! — И с комическими ужимками продекламировал: — «Я вам пишу, чего же боле…»
— Подожди, Андрюшка! — Вяземцев властно отодвинул его в сторону и лаконично, но убедительно сказал, что корпус разбит, а штаб, вернее — остатки штаба дня три назад передислоцировались в низовье реки.
Летчик протяжно свистнул.
— Почему же в штабе не знают?
— Потому что потому, получается на «у»! — хихикнул Козырев.
Ему показалось, что Вяземцев то и дело пристально поглядывал на второе — пустое пока — кресло в кабине самолета и что-то прикидывал в уме.
«Вот сейчас оседлает кресло и умчится за реку, бросив нас на произвол судьбы…»
Ясность в положение внес неунывающий Андрюшка:
— Спирту хочешь?
— Угости! — И летчик выпрыгнул из кабины.
Раскинув в балке «скатерть-самобранку», Андрюшка с изысканным поклоном пригласил гостя, но первую стопку все-таки налил не ему, а себе — нельзя ж, сами посудите, отказаться от компании.
— Что мне делать? — закусывая шоколадом, размышлял летчик. — Понимаешь, сам начальник штаба вручил пакет, велел не возвращаться, если не найду комкора. «Ценою жизни…» Цена-то недорогая, а зазря помирать не хочется, — дернул он краем рта. — Добро бы в бою!..
— А как на переправе? — Козырев спросил о том, что неотступно его терзало.
— Какая переправа! — Летчик отмахнулся. — Километров за семьдесят немецкие танки чешут. К Волге рвутся. Неизвестно, найду ли на старом месте штаб.
Вяземцев пил в очередь, стопку за стопкой, но не спускавшему с него глаз Козыреву было ясно, что капитана допекает какой-то искус.
«Убежит, обязательно убежит! А как его остановишь? Действительно, и по званию и по должности он выше. У-у-у!..» И Козырев отвернулся.
— Так вот что, — негромко сказал Вяземцев и жестом показал Андрюшке, что пора убрать бутылку.
Тот надул губы, но подчинился.
— Так вот что, — повторил капитан, — тебе на пакете я напишу, что комкор, если жив, находится там-то… И пришлепну печать своего отдела. — Он показал на нагрудный карман гимнастерки. — Значит, никаких претензий…
— Что ж, это выход! — И летчик, отняв у стоявшего рядом Андрея бутылку, хлебнул из горлышка.
— Хватит! — повысил голос Вяземцев. — Нажрешься и заплутаешься.
— Я из полярников, мы там спиртом держались.
— Так вот что, — продолжал капитан строго, — у тебя в кабине свободное место…
— Пожалуйста, — с небрежностью столичного таксиста предложил летчик.
Андрей визгливо засмеялся и издали подразнил летчика бутылкой.
«Начинается!..» Сердце Козырева загремело набатным колоколом.
— Мне — нельзя.
Взволнованный Козырев не оценил величия этого поступка.
— Коменданту?.. — Летчик потянулся за бутылкой, но Андрюшка вовремя отскочил.
— И ему нельзя. И лейтенанту нельзя! — Вяземцев ткнул пальцем в Козырева. — Хотя в нормальных условиях я б его откомандировал: неустойчив.
На Андрюшку приговор Вяземцева не произвел никакого впечатления: прыгал, смеясь, дразнил летчика бутылкой, но Козырев уткнулся лицом в траву.
— Увезешь в штаб армии сейф, — сказал Вяземцев без нажима.
— Сейф? Какой сейф? Кому там нужен сейф? — не понял летчик.
— Он нужен, — веско сказал капитан.
— Да не слушай ты его! — Козырева так и колотило.
Кожа на лице Вяземцева напряглась, и резко выступили надбровные дуги.
— Пойдем! — И, вскочив, капитан с неожиданно пробудившейся силой поднял за шиворот Козырева. — Пошли! — крикнул Вяземцев летчику и Андрюшке.
Детская колясочка стояла, за ящиками, и на нее было странно и страшно смотреть — до того нелепо выглядела на фоне штабелей авиационных бомб хрупкая, уютная, как бы хранящая в себе нежность и покой спавшего еще так недавно в ней ребенка.