Истощенная тяжелым походом армия постепенно приходила в себя. В частях и подразделениях наводился порядок, заново составлялись списки личного состава, оружия, обмундирования, боеприпасов.
Когда поступила отчетность из китайских подразделений, в штабе ахнули. Таких излишков вооружения не было ни у кого. В батальоне Пау Ти-сана насчитывалось свыше десятка пулеметов, в китайском батальоне Ян-чжуня, входившем в Дербентский полк, — пятнадцать, в небольшом сравнительно отряде Лан Фу-чина — три. В казарму полетел приказ сдать сверхкомплектное, формально не числящееся за подразделением оружие на склад.
Узнав о предписании штаба, красноармейцы запротестовали: «Не отдадим! Это наши пулеметы. Без нас они все равно остались бы в песках».
Пау Ти-сан позвонил в штаб и сказал, что бойцы сверхкомплектные пулеметы сдавать отказываются.
Из штаба поступило грозное отношение. Потом другое, еще более грозное. «В случае невыполнения приказа…», далее перечислялись кары, ожидающие виновных.
«Дело о пулеметах» дошло до председателя Временного военно-революционного комитета, начальника политотдела армии С. М. Кирова. Он приехал к бойцам, разобрался, почему они так настойчиво добиваются отмены приказа о сдаче излишков оружия. Как вспоминает бывший комиссар Дербентского полка Федор Михайлович Яковенко, Киров сказал тогда бойцам:
— Это хорошо, что вы, товарищи, хотите крепко белых бить. И то, что вы пулеметы вытащили из песков и на своих плечах донесли сюда, — тоже очень хорошо. Ваши руки — крепкие, рабочие, надежные руки. Вы делом доказали, что умеете хорошо использовать оружие против врагов Советской власти. Пусть пулеметы останутся у вас. Громите ими белогвардейскую нечисть.
После этого из штаба армии не поступало больше никаких запросов об «излишках вооружения». Пулеметы остались у китайских добровольцев.
Они им вскоре пригодились. Не на фронте, а в самой Астрахани, когда в городе вспыхнул мятеж.
Его подняли местная буржуазия, казачьи верхи, белогвардейское подполье. Момент для свержения Советской власти казался им подходящим: с востока к городу приближались астраханские и уральские белоказаки генерала Толстого; севернее, в недалеком Гурьеве, высадился английский десант; южнее, в Петровске (нынешний Махачкала) держались англичане; они же шныряли по Каспию у самого устья Волги, забрасывали в Астрахань свою агентуру.
Ревком объявил в городе чрезвычайное положение. Два полка местного гарнизона, засоренные купеческими и кулацкими сынками, были разоружены, а их оружие передано рабочим. Дружинники вместе с приданными им китайскими бойцами несли усиленную охрану телеграфа, вокзала, пристаней, государственного банка. Другие воинские части прикрывали подступы к Астрахани, где с минуты на минуту можно было ждать появления регулярных белоказачьих сил.
10 марта утром в городе раздались тревожные гудки, винтовочная стрельба, пулеметные очереди, залпы артиллерийских орудий. Мятеж начался.
Несколько бойцов из Владикавказского батальона под командованием Лю Фа-ляя охраняли в этот час подходы к пристани. Здесь бой начался почти с первыми тревожными гудками.
Китайские красноармейцы залегли за бруствером из мешков с песком. Офицерский белогвардейский отряд, численностью раз в пять превосходивший горстку китайцев, наступал с трех сторон. Гремели выстрелы. Офицеры выкатили где-то раздобытое ими легкое орудие и били по красноармейцам прямой наводкой. Потом пошли в атаку.
Лю Фа-ляй видел свою главную задачу в том, чтобы держаться. Держаться как можно дольше. Держаться до последнего.
Один за другим бойцы выбывали из строя. Вот уже за бруствером осталось в живых трое, двое, один… Это был Лю Фа-ляй. Раненный, он еще некоторое время удерживал мятежников, а потом, чтобы не сдаться врагам, застрелился.
Делясь своими воспоминаниями, Михаил Миронович Карпунин говорил нам:
«Когда в Астрахани начался белогвардейский мятеж, я лежал в тифозном бараке. Как тяжело было узнать, что несколько моих товарищей по китайскому батальону погибли в боях с мятежниками. Особенно горевал я по Лю Фа-ляю. Отличный товарищ был и очень хороший командир — мужественный, инициативный, внимательный к бойцам.
Выписавшись из госпиталя, я первым долгом пошел на могилу павших красноармейцев. Долго стоял возле небольшого, поросшего весенней травой холмика. „Да будет наша русская земля вам пухом, дорогие китайские друзья!“ — говорил я себе».
Через неделю после ликвидации астраханского мятежа, когда город еще не оправился от ран, нанесенных уличными боями, пришла вдруг волнующая и радостная весть: в Венгрии революция! В Будапеште Советская власть!
Совсем немного времени прошло с тех пор, как китайские труженики, заброшенные в поисках хлеба на чужбину, со стороны смотрели на бурлящие революционной демонстрацией улицы русских городов.
А теперь сколько живого интереса в глазах тех же людей, какое волнение написано на лицах. Обступив Лю Си, пришедшего в казарму с газетой, они взволнованно расспрашивали о венгерских событиях, просили строку за строкой перевести все телеграфные сообщения.
Пусть Венгрия и сейчас остается для них страной, о которой они имеют самое смутное представление. Это не важно. Они зато знают венгров, — тех, что служат вместе с ними в XI армии, что воюют бок о бок с ними. Хорошо воюют.
И вот теперь — такая радость! На родине у венгерских товарищей революция. Там Советы, там народ взял власть, стал хозяином страны. Сначала Россия, сейчас Венгрия… Что ж, если так пойдет, скоро, может быть, и в Китае то же самое будет…
Волнующая весть пришла утром, а вечером в Народном доме состоялся интернациональный митинг, посвященный провозглашению Венгерской Советской Республики.
Венгры чувствовали себя именинниками. Их поздравляли, обнимали, жали им руки.
Выступал Киров. Он образно описывал пролетарский корабль, вышедший в безбрежное море разбушевавшегося империализма, Ленина, являющегося рулевым этого корабля.
Ча Ян-чи, присутствовавший на митинге, с волнением слушал Кирова. Когда Сергей Миронович говорил о победоносном пролетарском корабле и тех, кто плывет под его парусами, Ча Ян-чи, как он сейчас с улыбкой вспоминает, искренне подумал, что Киров имел в виду именно его и его товарищей — бойцов китайского батальона. Ведь это они, не колеблясь, вступили на корабль русской революции, плывут через бури и штормы к победе. И рядом — русские братья, и братья венгры, и братья чехи, и братья поляки… Сынов всех народов собрал под парусами революционного корабля великий рулевой Ленин.
А Сергей Миронович, обращаясь к присутствующим в зале красноармейцам интернационалистам, продолжал:
«…Вы здесь не чужие. Перенеся невероятные лишения, испытав невероятное горе и несчастья, вы в конце концов получили непосредственную возможность приобщиться к тем светлым идейным лозунгам, которые написаны на этих красных знаменах… Еще раз повторяю вам, что, как бы ни старался издыхающий буржуазный мир воспрепятствовать нам в наших завоеваниях, какие бы преграды ни ставил, какие бы обвинения ни высказывал по нашему адресу, какие бы ужасные бури ни ожидали нас на нашем океане, наш корабль достаточно прочно забронирован и пройдет через все препятствия.
К нам будут примыкать все новые и новые силы, и близок час, когда мы пойдем вперед, имея в своих рядах представителей уже нескольких народов».
В зале на разных языках раздались приветствия в адрес революционной России и революционной Венгрии.
«Браво!», «Ельен!», — кричали венгры; «Живио!» — восклицали сербы, и, вторя им, китайцы провозглашали: «Совета ваньсуй!»
Кирова слушали не только красноармейцы интернационалисты. Здесь были и китайцы — портовые грузчики, и китайцы — рабочие рыбных промыслов. После собрания человек тридцать, обступив Пау Ти-сана, стали просить принять их в китайский батальон. Они явились на смену тем, кто вместе с Лю Фа-ляем покоился в астраханской земле.
Проходили дни, жизнь текла своим чередом. Однажды в казарму вестовой доставил тоненькую книжечку с переводом на китайский язык Конституции РСФСР.
Когда бойцы узнали, что Конституция — это основной закон Советской республики, где записаны важнейшие права и обязанности граждан, брошюра заняла их внимание всерьез и надолго.
Она была не легкой для понимания — тоненькая книжечка. В ней говорилось о сложных вещах довольно сложным языком. По многу раз бойцы заставляли читчиков перечитывать параграфы Конституции, пока каждое слово не доходило до сознания. Некоторые параграфы просто заучивались наизусть.
Мы спросили Ли Чен-туна, сохранились ли у него в памяти какие-нибудь положения из Конституции 1918 года — те, которые привлекали особенно большое внимание китайских добровольцев.
Старик ответил не сразу. Он что-то вспоминал, потом своими словами стал излагать отдельные. места документа. Восстановить их по хранящемуся в Нальчикской библиотеке экземпляру Конституции не представляло труда. Речь шла о пунктах, где говорилось о признании равных прав за гражданами РСФСР независимо от их расовой и национальной принадлежности и о предоставлении, исходя из солидарности трудящихся всех наций, политических прав российских граждан иностранцам, проживающим на территории Российской республики для трудовых занятий.
Но это было не все. Ли листал старое издание вместе с нами, что-то искал и наконец нашел. «Вот, — показал он, — эта страница тоже вызвала много разговоров среди бойцов батальона. Здесь правильные слова записаны».
Пункт Конституции РСФСР, утвержденной III съездом Советов, на который указал нам Ли, гласил:
«…III Всероссийский съезд Советов настаивает на полном разрыве с варварской политикой буржуазной цивилизации, строившей благосостояние эксплуататоров в немногих избранных нациях на порабощении сотен миллионов трудящегося населения в Азии, в колониях вообще и в малых странах».
Благополучие эксплуататоров строится на порабощении сотен миллионов трудящегося населения Азии… Кому, как не солдатам китайского батальона, было знать об этом! Они говорили о высоких словах, записанных в брошюре, и вспоминали мастерские Мукдена, фабрики Шанхая, заводы Пекина, хозяев-иностранцев, инженеров-иностранцев, мастеров-иностранцев, их высокомерие, их презрение к китайцам, те порядки, которые они установили. Взять хоть такое характерное для порабощенного Китая понятие, как «ижи» — «одно солнце»!..