Это была не та девушка с веснушками, а много лучше и красивей. Она прошла в угол и села там. Ее никто не приглашал на танцы. «Может быть, мне показалось, что она красивая?» — подумал Климов.
Ей было лет двадцать или немногим более. Светлое зеленое платье, свободно наметившее гибкую девичью фигуру, застенчивый румянец на белом лице и живые черные глаза — вот что напоминало в ней весну. Короткие черные волосы ее походили на хохолок птицы. Тонкая шея и руки были открытыми — руки она держала немножко откинутыми — словно крылья… «Птица-весна», — назвал ее Климов, вовсе еще не думавший подойти к незнакомке.
А она разочек даже бросила на него из-под ресниц очень веселый и словно ожидающий взгляд.
«Приглашу на следующий, — решил Климов. — Вот закончится этот вальс…» И тотчас музыка смолкла, будто нарочно, чтоб испытать решимость лейтенанта. Офицеры с девушками растекались по сторонам, освобождая на время середину зала.
Климов медлил: «Вот начнется — тогда…»
Оркестр снова заиграл, а лейтенант все еще выжидал. Боялся очутиться один на один с такой красивой в середине зала…
Он не запомнил, как прошел те несколько шагов, что отделяли его от незнакомки. Мог только надеяться, что никто не заметил ни его порывистости, ни растерянности…
Она легко и послушно положила руку ему на погон. Лейтенант двигался так, словно боялся нечаянно уронить эту руку. Не слышал музыки, сбивался с такта.
— Вы редко бываете на танцах? Хотите, поведу я? — Она не смеялась, она словно заботилась о том, чтобы ему было хорошо. Могло ли ему быть лучше?
Она сказала, что ее зовут Валя.
Потом, в раздевалке, он подавал ей пальто, отделанное чернобуркой, следил, как она, нагнувшись, застегивала блестящие ботики, и только тогда впервые вспомнил о Маше: «У нее такие же ботики. С молниями…»
Но Маша была далекой, далекой.
Письма Климову по ошибке пересылали в лес. Это обнаружилось на другой день после его знакомства с Валей. Его удивила не ошибка, а то, что сам он ничуть не зол на незадачливых гарнизонных почтарей.
Маша не забыла его. Она помнила и любила. И не лукавила больше, не выдумывала «испытательных сроков». Климов тоже не сомневался в том, что продолжает ее любить…
…В тот вечер он проводил Валю на одну из окраинных улочек. Он помнил: там была грязь, и девушка, переступая лужицы, крепко цеплялась за его руку. Он перенес бы ее на руках, если б она попросила. Но она даже не разрешила довести ее до калитки — остановила его на углу тускло освещенного перекрестка:
— Дальше я одна. Мой дом рядом…
— Прощайте? — сказал Климов с неожиданной для него самого вопросительной интонацией. Она улыбнулась:
— До свидания. Если хотите. Но… Я позову сама…
И растаяла в темноте.
Всю дорогу — назад, к своему жилищу — Климов повторял необыкновенное обещание и не думал о том, что сам нечаянно выпросил его. «Позову сама!» Она не знала ни адреса его, ни фамилии. Он тоже ничего не знал о ней, кроме имени.
Конечно, смешно при первом знакомстве задавать девушке навязчивые «анкетные» вопросы. Климов не укорял себя за то, что не успел расспросить девушку. Но из ее разговора — а она говорила почти не умолкая — лейтенант хоть что-то должен был понять. Кто она? Замужем или нет? Медик или портниха? Местная уроженка или гостья из Одессы? В этих-то простых вопросах смог бы разобраться любой школьник.
Климов не мог разобраться в них и на второй день, и на третий. Валя представлялась ему то неверной женой какого-то старика, то избалованной дочерью состоятельных родителей, то делалась вдруг серьезной, и он видел ее в белом халате зубного врача, а потом — в изящном комбинезоне — инженером местной фабрики. Все было правдоподобно. Валя с одинаковой уверенностью оказывалась в роли воспитательницы детского сада и заезжей артистки; она могла быть и шпионкой, засланной из-за рубежа для обольщения болотинского гарнизона.
Климов усмехался и кусал губы. «Позову сама!» А когда? И зачем? И что из этого выйдет?
Сашка Лобастов редко захаживал в Дом офицеров, потому что в тамошнем буфете ничего не держали, кроме пива и шампанского. Танцы его не привлекали — танцевать был не горазд и знакомился с женщинами иным способом. Библиотеки для него как бы не существовало, начитанностью не отличался, зато весь был начинен «железными», как он сам называл, «заповедями».
«Кривая мимо начальника короче прямой»; «не снимай трубку телефона: получишь приказание!»; «офицер должен быть выбрит и слегка пьян»; «не спеши выполнять приказание, ибо его отменят»; «не пьет только телеграфный столб: у него чашечки книзу».
Улыбаясь нагловатыми, спокойными глазами, Лобастов сыпал заповеди на голову Климова. Подбадривал приунывшего дружка. И Климов, прощая и пошловатость его, и грубость, жалел об одном: нельзя, никак нельзя поделиться с этим детиной своими сердечными заботами… Он, конечно, поможет, но сначала — осмеет. Климов не за себя боялся, а за Машу. Сам он даже с каким-то интересом следовал за Лобастовым…
Вот уже третий месяц с ними не было Артаняна, и странно, как отразилось его отсутствие на всем поведении Лобастова. Старший лейтенант словно расцвел и всегда ходил краснолицый, как из бани. Уверенно острил, не боясь соперничества. А раньше его словно сковывала летучая и едкая насмешливость Артаняна. Лобастов чувствовал это и говорил теперь, как бы оправдываясь:
— У него, у д’Артаньяна, нет русского размаха… А знаешь, он и тебя не хотел развращать. К бабам-то мы без тебя ходили…
Климов почему-то не верил «про баб». И не понимал, что имеется в виду под словом «размах». И тогда Лобастов тянул приятеля в «Прибой» — далекий от морей и океанов болотинский ресторанчик…
Здесь, под низкими сводами, под прокуренной позолотой толстенных стен «Прибоя» когда-то крупно кутил гусар князь Волконский, похитивший из болотинского монастыря молоденькую монашенку. «Исторический факт!» — говорил Лобастов.
…Миловидная толстушка уперлась белым передником в край стола и виновато улыбнулась:
— Извиняюсь, меня задержали. Что не зачеркнутое, в меню все есть.
— Долго, Катя, тебя задерживают, — сказал Лобастов, произнося с особой, двусмысленной интонацией слово «задерживают». Всех официанток он знал по имени и знал еще кое-что о них, чему Климов не хотел верить. Например, он не мог поверить, что чистенькая, с наивными веселыми глазами Катя — только моргни ей — станет твоя.
Чтоб случайно не моргнуть, Климов смотрел в стол, пока Лобастов со знанием дела критиковал меню.
— Водки. Сто мало. Двести много. Два раза по сто пятьдесят. — Шуточка «с бородой», но в устах Саши Лобастова звучит удивительно естественно.
Стараясь не морщиться, Климов мужественно осушил первый стакан. Нет, он еще верил в Сашку! Лобастов, вылавливая в блюдце скользкие шляпки грибов, говорил:
— Ермаков так же тебя на вилку наколет — как гриба — попомни мои слова. И Ермакова — тоже на вилку посадят. После инспекторской. Ведь роту он провалит, а?.. — Почему-то он не любил Ермакова, а Бархатова хвалил: «Хитрый мужик! Знает, на чем выехать!..»
Климов вздохнул. Инспекторская их не касается!
Сегодня его взвод по человечку растащили интенданты… «Милое дело, — сказал Лобастов. — А ты и плюй себе в потолок!..»
Приплыли бифштексы, и новый стакан водки встал перед Климовым, как новая неприятность. Нет, сегодня он не отстанет от Лобастова…
— Я тебя с Катюшей познакомлю, — говорил Лобастов. На столе менялись графинчики. У Сашки лицо вспухло под глазами…
Климов, весь напрягшись, все еще ждал, что загадочная натура Сашки вот-вот раскроется в каком-то необыкновенном поступке. Прокуренные своды «Прибоя» представлялись подземельем сказочного и древнего замка.
…Катюша оказалась недотрогой. Лобастов сказал, что нужно плюнуть на нее, потому что он в ней ошибся.
— Погоди, — сказал он Климову, тронув его за плечо, — я тебе такой фокус покажу — закачаешься!..
Поздней ночью, на тихой окраинной улочке, они стучались в незнакомый Климову дом. «Общежитие медицинских сестричек», — объяснил Лобастов. Климов будто бы отговаривал товарища, но, когда им открыли, вошел вместе с ним в тускло освещенные сенцы.
Все случившееся дальше, в какие-то пять минут, заставило Климова мгновенно отрезветь.
К ним в сенцы вышла девушка в длинном домашнем халате. Лобастов наклонился к ней и стал что-то шептать, кивая в сторону Климова. А потом… В настороженной тишине раздался оглушительный звон пощечины, и если б Климов не поддержал приятеля, тот наверняка не устоял бы на ногах…
— Краля, — процедил Лобастов сквозь зубы.
— Негодяй, — ответила девушка, всхлипнув. — Вернется Артанян, я обо всем ему расскажу… И про вас, молодой человек!..
Последняя угроза била обращена к Климову…
Климов догадался, что это была Настя. Он слышал о ней, но никогда не видел. Артанян почему-то никогда ее не показывал. Кавказская ревность?.. Что-то непохоже. Артанян изредка хвастал, но видно было по всему, что с Настей у него что-то не ладится.
Утром, фыркая и отдуваясь под ледяной водой умывальника, Климов пытался думать о чем-то второстепенном, и это ему не удавалось.
За спиной ворчала хозяйка:
— Хорошенький ты заявился… Верно, этот, здоровенный, тебя увел…
— Вы про Лобастова? — отозвался Климов.
— Лобастого? Не приметила. Носатый он и краснорожий — это верно. Хмельное, видать, мастер жрать…
Климов громче фыркал и натирал уши, чтоб не слышать ворчания за спиной.
Его разбудили раньше обычного — за ним прибежал посыльный… Что там случилось, в казарме? И если б успеть всему — с головы до ног окунуться, омыться ледяной водой!..
…Почти бегом торопился в монастырь, не ожидая автобуса. Над Болотинском только-только рассвело.
Готов был ко всему, но, узнав в казарме новость, просто опешил. Генерал приказал представить к инспекторской проверке сто процентов личного состава. В лес, капитану Ермакову, послали телеграмму с приказанием вернуться.