— Мы и так старались ради него. Разве не понимаем? Заслуженный, видно, командир в прошлом — и вдруг ему за нас попадет?
К генералам позвали капитана Ермакова, и, когда он вернулся, все услышали удивительную новость: строевую подготовку роты проверит самолично инспектирующий генерал!..
Наверное, многим запомнилась первая минута общего, нерадостного молчания. Как-то сразу, мгновенно, сказалось на людях усердие Колобка, измотавшего целую роту — и физически, а еще больше — морально. И раньше в строю не слышно было разговоров, а теперь молчали даже командиры.
Командиров, начальства, появилось много. Пришел майор Железин — «Что случилось?» — и замолк. Пришел Бархатов — «Достукались, черт возьми?» — и тоже затих. Инспектирующий генерал, а с ним свита адъютантов — тучей серых шинелей, прорезанных молниями пуговиц, надвигались на роту…
Климов следил только за Ермаковым. Неужели и ротный растерялся в этом бессловесном переполохе?.. Ермаков медлил, опасно медлил — кому нужно его хладнокровие, если оно так похоже на растерянность?..
Подтянутый и легкий в своей новенькой шинели, капитан как-то неторопливо занял свое место перед серединой строя…
— Ро-ота-а… — смирно! — Шеренги привычно вздрогнули. И тогда, выждав еще полминуты, так что инспектирующий генерал успел очень близко подойти, Ермаков сказал — громко, отчетливо, с неожиданно-задорной улыбкой на загорелом лице: — Ну, братцы, теща на блины звала… Не теряйтесь: макайте в варенье, но и про сметану не забывайте!..
Никто не засмеялся в строю… Климов не знал еще, радоваться ли ему этой негаданной выходке ротного… Скосил глаза — и не увидел, а почувствовал, как расползаются в улыбке румяные щеки стоявшего в шаге от него Никитенко…
«Вы с ума сошли!» — это знакомый, громкий шепот майора Бархатова. Он стоял в стороне, Ермаков его не слышал. Рота измотанных, не выспавшихся людей улыбалась. Генерал надвигался, никому не страшный. Ермаков повернулся и пошел чеканным шагом навстречу генералу, и все были уверены, что он и там улыбается, рапортуя грозному начальству…
— А вы шутник, капитан, — сказал генерал с холодной усмешкой. — Начнем с ружейных приемов. Командуйте!..
…Ох и старались вернувшиеся из леса «старички», по команде вскидывая карабины то «на плечо», то «на руку», то «на караул». Не отставали от них и молодые солдаты Климова.
Наука эта — привычно и ловко работать с карабином — не очень сложная, но требует хорошей тренировки. Солдаты буквально из кожи лезли, чтоб доказать свою привычность, но и генерал был на удивление, на редкость зорок:
— Третий с левого фланга — недовернул приклад… На прибаутках не выехать, а капитан?..
И все же солдаты Ермакова выдержали этот экзамен. Более того: чрезвычайно зоркому генералу и в голову не пришло, что эти старательные ребята не спали двое суток, таща на руках своих по разбитым дорогам обессилевшие грузовики…
А как они прошлись с песней!.. Вот когда окончательно смяк насмешливый генерал…
Рота двинулась тяжелой, частой поступью. В частоколе блестящих кинжалов-штыков замелькало, раздробилось молодое весеннее солнце. Голосистая, «соловьиная» шеренга запевал взяла раздольными переливами старинную солдатскую:
Взвейтесь соколы орлами,
Полно горе горевать!..
И орлиная песня взвилась… Дважды, как на «бис», прошлась рота перед генералом…
Не каждый день и не каждой роте выпадает похвала инспектирующего генерала. Усталые, после двойного смотра, солдаты вернулись в казарму, опьяненные успехом. Вспоминали и Колобка. В честь благополучного исхода, солдату третьего взвода Ивасеву, круглолицему и невеликому ростом, присвоили на память о Колобке имя Шпынь.
Закончился первый день инспекторской поверки. День, в котором уместилось так много событий — мелких и крупных, радостных и обидных. Знамя, а потом — Шпынь. Растерянность, а потом, как взлет, могучая песня роты. Где-то в промежутках этого дня мелькало негодующее лицо майора Бархатова — «Будить, немедленно будить!..», «Вы с ума сошли!..» И спокойное, веселое лицо Ермакова — «Теща на блины звала…»
После всех треволнений провал на инспекторской казался просто немыслимым. Климов думал о тех словах, которыми он, подобно капитану Ермакову, зажжет сердца своих солдат. Поддержит в них огонь первого успеха, раздует его пламя, выведет взвод в число передовых…
Он так верил теперь в Ермакова и так восторгался его поведением во время смотра, что счел запоздалой выдумкой слишком простое разъяснение, сделанное Борюком:
— Не зря мы в лесу на строевую налегали.
При всем уважении к парторгу Климов не мог принять всерьез его слова:
— А форма парадная? В валенках? Ватные брюки навыпуск?
— Эх, Климов, — ответил Борюк. — Для тебя строевая — значит, обязательно парад. А сапоги, между прочим, мы брали с собой.
И столько укоризны послышалось Климову в голосе парторга, что он, если не стушевался сразу, так лишь по причине еще большего восхищения Ермаковым. Конечно же, ротный все сможет! Самое неприятное для солдат дело заставит выполнять с удовольствием. И пойми тут — как у него это получается?
Вот у Климова ничего не выходит с тем же Никитенкой. Взводный комсорг Гребешков добрых полтора месяца не отстает от Кита, а толку? Последнего сантиметра не может одолеть солдат, когда подтягивается на перекладине — только носом ее достает. Это, конечно, тоже достижение, но вряд ли его зарегистрируют в качестве рекорда.
Наутро Климов окончательно убедился в том, что на одном вдохновении, на «волшебном» слове, далеко не уедешь.
Взвод проверялся по гимнастике. Выбеленные высокие своды бывшей церкви напомнили Климову о его первой встрече с Ермаковым — здесь, в спортзале, четыре месяца назад.
Теперь они стояли порознь: Климов — на правом фланге взвода, Ермаков — в сторонке, рядом с поверяющим — невысоким худощавым майором со значком мастера спорта.
Первым к турнику шел Крученых — кривые сильные ноги, словно тугие пружины, подбросили его к стальной перекладине.
— Сержант — отлично, — отчеканил поверяющий.
«Абдурахманов, Галанин, Гребешков», — по алфавиту наизусть вспоминал Климов список взвода. — За этих, за первых, бояться нечего…»
— Абдурахманов — отлично!
— Галанин — хорошо!
— Гребешков — отлично!
Металл в голосе поверяющего кажется Климову необыкновенно музыкальным. Солдатам, быстро отходящим от турника, хочется пожать руки, расцеловать. Но Климов только провожает их молча благодарным взглядом.
Вот звучит первое «удовлетворительно», и сразу — второе. К турнику подходит коренастый приземистый солдат, с несколько растерянным от волнения лицом. Это — Ивасев, в нем Климов уверен. Но… что это? Легко подтянувшись, солдат заносит за перекладину вместо левой ноги — правую.
— Ивасев — плохо!
«Это несправедливо! — вспыхивает Климов. — Ивасев может исправиться… Надо вторую попытку…» Лейтенант видит, что капитан Ермаков, наклонившись к поверяющему, что-то негромко ему объясняет: «Ага! Просит вторую…» Слышен ответ поверяющего:
— Нет. Не могу. Упражнение искажено. Растерянность не оправдывает, а усугубляет…
И снова громко поверяющий выкрикивает:
— Рядовой Никитенко!
Огромный солдат, гулко протопав сапогами, останавливается под стальной перекладиной. Климов видит, как беспомощно дергаются губы на лице горе-гимнаста. «Вот она, вторая «двойка», — равнодушно думает Климов.
Почти не оттолкнувшись, Никитенко достает перекладину большими и нескладными ручищами. Долго и тяжело висит — без всякого движения. Потом по телу пробегает неожиданная судорога, и тело начинает ползти вверх — очень медленно…
Климов не поверил глазам, когда пунцовый налитой подбородок солдата оказался выше перекладины, хотя это было только начало, самый несложный, простой элемент упражнения.
Удивление Климова все возрастало, по мере того, как Никитенко с упрямой натугой выполнял другие элементы: занес левую ногу, качнул правой, оседлал перекладину, кувырнулся вниз, сделал соскок.
— Никитенко — удовлетворительно!
Лейтенант слышит дружный вздох облегчения: весь взвод со своим командиром затаил дыхание, пока Никитенко в муках одолевал турник…
На полигонах и в классах щелкали секундомерами поверяющие офицеры. Секунды стучали громче выстрелов. Трое суток поспевали за секундами солдаты Климова, а на четвертые — людей словно подменили.
Поверяющий полковник — сухой и неулыбчивый, как все военные химики, — глядел на секундомер. Солдаты суетливо и беспомощно торопились втиснуть себя в неуклюжие резиновые комбинезоны, путаясь, словно трехлетние мальчики, в застежках и лямках.
— Ясно, — сказал полковник, щелкнув секундомером. — Они даже не знают, что брюки натягиваются в первую очередь.
Лишь Гребешков и Абдурахманов уложились в положенное время. Никитенко второпях порвал резиновые штаны.
…Вечером, на совещании офицеров, комбат с язвительной усмешкой говорил:
— Слышали, товарищи, о чем нам соизволил доложить командир взвода Климов?.. Лейтенант объясняет позорный провал взвода неразумными действиями командира батальона… Видите ли, я приказал передать противохимические костюмы в первую роту и тем самым лишил товарища лейтенанта возможности обучать солдат… А позвольте спросить вас, Климов: сколько времени эти костюмы валялись у вас в каптерке, и вы ни разу не удосужились показать их солдатам?
— Взвод был оторван от учебы, — мрачно напомнил Климов.
— Ах, вот оно что!.. И на войне, Климов, погубив своих солдат, вы тоже стали бы оправдываться хозяйственными делами?..
Комбат объявил Климову двое суток ареста. «За непонимание долга службы». Лейтенант, бледный и немой, выслушал приказ. В молчании офицеров, расходившихся с совещания, самым угнетающим было молчание капитана Ермакова. Климов сам догнал его на плацу.
— Вы понимаете, товарищ капитан…