Нет, на первомайском концерте он не был.
— Вот уж не ожидала, что вы танцор! — тихонько пошутила Валентина Юрьевна.
Климов молчал. Фея! Он тоже не ожидал, она супруга комбата…
Они расстались с холодной вежливостью знакомых, не нужных друг другу. Птица-фея слишком близко свила гнездышко — в офицерском поселке, в недостроенной лагерной дачке.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
«Безвкусица!» — произнести это слово слишком мало для замполита, когда речь идет о нелепо-бутафорском оформлении ленинской комнаты. Но даже и это слово майор Бархатов не принял во внимание. И напрасно… Когда комната первой роты, оборудованная под личным руководством комбата, предстала перед глазами дивизионного начальства, было уже поздно…
Седой полковник — начальник политотдела — недовольно поморщился уже в тот момент, когда увидел клумбу у входа — клумбу без единого живого цветка, но зато — с затейливыми узорами из толченого кирпича, стекла и фаянса.
Тогда-то у входа майор Бархатов шепнул Воркуну:
— Клумба не прошла. Идите, Воркун, объясняйте идею комнаты…
Честный служака, Воркун встал в шаге от полковника, заслонив комбата и замполита. Полковник, остановившись посреди комнаты, оглядывал потолок, пол, яркие стенды — и странно поводил носом. В комнате тяжело пахло жирными красками.
— Еще не высохло, — объяснил Воркун.
— Чую, — ответил полковник. И дружелюбно посмотрел на ротного. Как благородный лев на забавного щенка. — Чую, капитан, чую.
Из ленинской комнаты вышли через минуту. Полковник взял капитана за локоть и говорил так, чтобы слышали идущие позади комбат и замполит:
— Понимаете, капитан, ведь это ленинская комната. А у вас погремушки, как в кафе-шантане. Вы Ленина читали? Какой язык! Какая страстность? А у вас? Я заглавия стендов прочитал… «Все, как один, сдадим нормы ГТО!», «Все, как один, повысим классную квалификацию!», «Все, как один, стрелять без промаха!»… А вы, капитан, промахнулись… Скучно. А буквы — золотом, в дециметр… Вот у танкистов лозунг белилами написан: «Броня не терпит дряблых мускулов!» И вам бы стихи написать… Маяковского, например…
Воркун ответил с внезапной готовностью:
— Слушаюсь, написать стихи! — Он произнес это так, словно не только «написать», но и сочинить стихи для него самого ничего не стоило. Только дайте приказ!.. Полковник улыбнулся и отпустил капитана. Два майора стояли позади: комбат — розовый до ушей, замполит — бледный, но спокойный.
Разговор с майором Железиным полковник продолжал в политотделе. О ленинской комнате — ни слова. Полковник не любил повторяться.
— Я вот посмотрел протокол вашего партийного собрания, — сказал он майору, когда оба удобно уселись друг против друга. — И встретил в протоколе странное выражение — «нейтралитет замполита». По-моему, это два несоединимых слова. Звучит, как «горячее мороженое». Нейтралитет партийного представителя в армии!..
Железин неловко пожал плечами, но оправдываться не стал. Тон полковника не походил на тон обвинителя: скорее всего, он не обвинял, а подсказывал.
— Бархатова мы знаем. Звезд с неба не хватает. Вот и понадеялись на вас, Семен Григорьевич. А вы слабохарактерность проявляете… У Бархатова — тенденция к внешнему, показному росту…
Как бы походя, полковник снова вспомнил про танкистов. Тамошний замполит сдал экзамен на водителя первого класса. Молодец. А как же иначе? Политработнику, не знающему технику, люди верят плохо. Для такого политработника все равно к чему призывать: «Пейте томатный сок» или «Стреляйте без промаха»…
…Лишь позднее оценил майор Железин спокойствие полковника. В сущности это спокойствие понадобилось начальнику политотдела, чтобы до конца, до самой глубины высказать майору свои партийные претензии. Поистине железный полковник!..
Но и у него, у полковника, нашлась слабость. Маленькая слабость многих начальников: похвалиться знанием самых, казалось бы, пустячных дел в батальонах и ротах. Полковник знал, что Ермаков в последние две недели резок с людьми, обижает Климова — «старательного юношу», что Артанян скоро женится. (А с академией у него не выйдет задержки?..) И еще полковник знал, что взвод Лобастова в батальоне называют показным (не образцовый, не опытный, а именно — «показной…»).
Свою осведомленность полковник объяснил просто:
— Я тут позавчера с вашими солдатиками говорил, которые телефон проводят…
На этом и закончился разговор. «Директивных указаний» не последовало. Железин был грамотный человек.
Новый день был последним днем перед началом лагерной учебы. С участков выносили и жгли на кострах строительный мусор. Лесное новоселье состоялось. Бесконечные ряды белых лагерных палаток вытянулись вдоль широкой и прямой, как стрела, передней линии.
…Вечером, когда на лес быстро падали сумерки, замполит Железин остановился возле курилки, позади шумной толпы солдат. Услышал знакомый голос и с удивлением прислушался: это Никитенко, громадный парень, нарочито-комически коверкая слова, пробовал пересказать товарищам армейский анекдот:
— …Смекалка для солдата — главное. Вот, слухайте, как один военный выкрутился…
— Не ты ли, Кит?
— Не… Штатский, значит, его спрашивает: «Скажи-ка, хлопец, куда электричество текет: от плюса к минусу или же от минуса к плюсу? Заметь притом, что электроны идут от минуса!» Военный ему и отвечает: «Не знаю, как у вас, в гражданке, а у нас, в армии, электрический ток движется, куда прикажут: хоть от плюса, хоть наоборот!»
В неумелом пересказе анекдот проигрывал, но солдаты с одобрением выслушали товарища.
— Это капитан рассказывал?
— Капитан, Ермаков, — горделиво подтвердил рассказчик.
— Значит, опять весело заживем?
— Кому таторы, а кому ляторы, — уклончиво ответил Никитенко и притворно вздохнул: — Из нашего взвода пять человек на соревнования. Мне тоже…
— Тебе?
— Да. И мне. Три километра в противогазе, да еще с катушкой и в полном боевом.
Нет, никого не мог обмануть Никитенко своими жалобами! Ведь гордился — что доверили ему участвовать в соревнованиях. И оттого так разговорчив, так болтлив сегодня. Даже анекдот рассказал!
Замполит нашел конец той неуловимой цепочки, первым звеном которой был разговор в политотделе. Цепочка замкнулась; она вернулась к солдатам, начавшись от них же. Замполит мысленно представил другие звенья этой цепочки.
С капитаном Ермаковым он говорил в перерыве между комсомольским собранием и совещанием агитаторов. Говорили о «резкости». Ермаков упрямо и насмешливо высказывал замполиту какие-то несегодняшние обиды:
— Нам, ротным, и в книгах-то имена придумывают: капитан Чохов, капитан Борщ, и еще не хватает к ним капитана Редьки — чтоб и чихать, и щи заправлять. И при чем тогда высокие материи? Педагогика, психология и прочее? Вот на днях у нас корреспондент был, помните?.. Так вот, засел этот товарищ с Воркуном в палатке и всячески выведывает: какова у Воркуна психология? То есть психология военного человека в мирное время. Воркун газеты читает! И все ему как следует рассказал: «Стоим на страже» — и так далее. А мне потом признался: «Очень я хотел этому очеркисту сказать: «Знаешь, хлопче, войны я не хочу, но больше всего боюсь увольнения в запас: мол, жена и четверо ребят…»
Железин сказал:
— А у вас, Ермаков, я чувствую, хватило бы смелости так ответить корреспонденту. Хорошо, что я не послал его к вам в роту…
— Нет, я бы ему так не сказал. Детей у меня нет, товарищ майор…
— Значит?.. — И это вопросительное слово прозвучало как приглашение к разговору по существу. — Значит, не дети, не жалованье связывают вас с армией?..
— Да, я люблю армию, — ответил Ермаков. — Люблю работать с людьми — это понятно, товарищ майор? Вот если б армия преследовала одну цель — сделать человека лучшим, мужественным, чистым, если хотите… Тогда все было бы проще. Мы смогли бы ждать, терпеть, долго искать пути к душе и сердцу… Но у армии есть и другая цель. Не менее важная, чем первая, — а, товарищ майор?..
Тут они вспомнили Климова. «Доброты в нем много», — сказал капитан. С нашими людьми мы должны быть готовы хоть сию минуту вступить в бой. А что делать лейтенанту, если он кому-то не успел «проникнуть в душу»? Заставить. Силой приказа… Сможет ли Климов по-настоящему заставить?
«Сможет», — ответил замполит, потому что нашел ответ в интонации Ермакова. Если бы Климов оказался таким уж размазней, в голосе ротного не слышалось бы ноток ревности. «Кто из нас не добрый? Вспомните, Ермаков, свой же рассказ. Мне он запомнился. О ротном, который посылал солдата на верную смерть и говорил: «Иди, ангел!»
…Слушая Никитенко, замполит немножко жалел, что не присутствовал при сцене, когда Ермаков доверил Климову участие в юбилейных соревнованиях…
Начались занятия. Затихли в Заозерном лесу стук молотков и визжание пил. Зато на полигонах и танкодромах надрывно взревели моторы, и гул, и рокот оружия всех калибров разносились по лесу с самого утра. Но этого было мало. На совещании командиров частей генерал сказал:
— Товарищи командиры! Сплю, как в доме отдыха. Почему не слышу ночной стрельбы?
И стрельба ворвалась в тишину ночей. За опушкой, на полигонах, то и дело повисали в фиолетовом небе красноватые, рассыпчатые огоньки ракет. Привычные слова «боевая подготовка» обрели свой прямой смысл: «подготовка к бою».
…Тяжело приходилось в эту весну великану и силачу Никитенко. Ох, и трудно выходить в передовики, и несладкая эта солдатская слава!
Шла тренировка линейных команд. Никитенко был в первой — той, что готовилась на соревнования. Лейтенант Климов, с биноклем на груди, махнул рукой, и в ту же секунду звякнули и запели железными голосами телефонные катушки — связисты рысцой устремились вперед. Захрустел кустарник. Первый номер — Гребешков — скрылся в зарослях бузины, оставляя за собой цветную нитку провода. Никитенко ринулся за ним напролом, словно дикий слоненок, — в резиновой маске, с трубкой — хоботом.