Радость пришла просто и знакомо. Ведь она, радость, естественное состояние человека, полного сил, здоровья, любви. И все-таки Машу удивляла простота, с какой приходит счастье. Коричневый картонный прямоугольничек — билет. Вагон до станции Заозерная. День и ночь, день и ночь — дорога. И — Вадим. Это с ним она идет через лес, это его такая горячая и такая сильная рука. Это он говорит:
— Машенька…
Он выслал ей на дорогу денег. Она купила на них уйму необходимых в лесу вещей — от носовых платков до особых эмульсий против комаров и солнечных ожогов. Ни копейки зря не потратила, купила фруктов, и еще триста рублей привезла назад: хотелось, чтобы он увидел, что она не транжирка…
Вот уже пять суток они вместе. Он расцеловал ее за платки и эмульсии, хотя ни то, ни другое пока не пригодилось. Здесь такой лес! И она знает, куда он ведет ее. Они идут к озеру, которое уже светлеет сквозь сосны где-то впереди. Летом обе зари сходятся на его просторной глади.
— Машенька…
— А?
— Ты не устала?
— Я же в тапочках. Мне легко-легко!..
…Вставало чистое лесное утро. Сосны смотрелись в озеро. Прозрачную тишину тронул всплеск опустившейся на воду птицы, а потом снова все затихло.
— Какая хорошая была ночь, — сказала Маша. — Не стреляли сегодня…
— Завтра праздник, поэтому, — ответил Климов.
Он чуть нахмурился, она надкусила травинку. Праздник — значит, и день ее отъезда. Они поняли друг друга без слов. Они так мало успели, почти ничего! И опять расставание…
Между тем изведано было не столь уж мало для пяти ночей и дней, и новое счастье не было повторением прежнего.
Маша не только заново пришла к Вадиму — она впервые пришла женщиной, и сделала новой его жизнь. Она знакомилась с его друзьями — и друзья менялись на глазах, что-то новое и прежде незнакомое открывалось в них. Артанян обрел терпение завзятого рыбака — наловил котелок красноперых карасей и принес Маше:
— Дар здешней природы. В нашей военторговской столовой предпочитают ловить прошлогодние консервы…
Молчаливый парторг Борюк пришел к ним на дачу с гитарой (дачу уступил Ермаков) и вечер напролет пел украинские песни. Сашка Лобастов, давно уже не говоривший с Климовым, заявился с бутылкой водки и… не выпил ни рюмки.
Солдаты на занятиях высказывали мнение: «Нам бы теперь самостоятельно, без вашего наблюдения потренироваться…» Помкомвзвод Крученых говорил без обиняков: «Идите, товарищ лейтенант. Вас ведь ждет… москвичка. Неужели на меня не надеетесь?»
Неизвестно откуда, весь батальон знал, что Маша — студентка из Москвы, их сестра по специальности, что она едет на целину с добровольческим комсомольским отрядом и что ей дали вроде увольнительной — на шесть суток — чтобы повидаться с командиром третьего взвода. Капитан Ермаков даже внушение сделал Климову:
— Послушайте, ее с целины отпустили. Понимаете — с целины! А вы после занятий торчите в роте!
Капитан ошибался. Климов рвался к Маше каждую минуту, потому что ни с чем не сравнимо это — быть с нею…
Не всякая туча обещает ненастье, тем более — в погожую солнечную пору. Ну, а хороший ливень просто никому не страшен — ему радуются.
Именно из-за ливня Климов с Машей очутились на даче майора Бархатова. Это произошло после генеральной, последней репетиции самодеятельности.
Компания собралась шумная и пестрая — в основном, «артисты», не остывшие после сцены, еще больше разгоряченные захватившим их дождем, некоторые еще в костюмах, трое вообще штатские, среди них пожилой танцмейстер и красивый, крепкий черноволосый мужчина, представленный как художник, гость и двоюродный брат хозяйки.
Отсутствовал лишь хозяин — майор Бархатов. После репетиции генерал пригласил на рыбалку всех желающих — и майор поехал.
— Представляю, как ваш майор полезет в воду! — сказала Климову Валентина Юрьевна. — В июле он спит под ватным одеялом!..
Сказала и улыбнулась своей обворожительной улыбкой Маше и художнику, стоявшим рядом и слышавшим ее. И до каждого дошло какое-то двойное значение фразы.
Художник ухмыльнулся, словно ему польстили.
Маша вскинула на хозяйку удивленный взгляд, потом перевела его на Вадима, будто спрашивая причину, позволяющую так говорить.
Климов почувствовал беспокойство Маши, но был далек от того, чтобы заподозрить хозяйку в дурном умысле. Лейтенанта больше покоробила довольная ухмылка брата-художника: в присутствии этого штатского был оскорблен не только супруг, но и командир…
— А что? — сказал Климов бодро. — На озере сейчас красота. Верно, Маша?.. Генерал умеет выбрать времечко…
На этот раз художник ухмыльнулся при слове «генерал»…
За стол не садились. Завели патефон. Кто-то танцевал фокстрот. Бутылка портвейна перешла из угла в угол и пустая исчезла. Климова начала тяготить атмосфера этого дома, но за окнами все еще хлестал ливень, и лейтенант не решался предложить Маше уйти.
Художник угадал нетерпение Климова броситься в спор. Довольный и спокойный, он чувствовал свое преимущество и — скучал.
— Насчет рыбалки — это интересно. Мне кажется, военный человек полезет не только в воду… ради карьеры…
— Вам кажется? — Климов побледнел. Прикосновение Машиной ладони заставило разжаться стиснутый кулак.
— Я говорю о карьере в хорошем смысле слова. В смысле движения вперед, если хотите…
— Каждое слово имеет определенный смысл…
Такого геройского отпора художник не ожидал. Подраться с этим юнцом лейтенантом вовсе не входило в его намерения. Он предпочел бы… чтобы к его словам не придирались, чтобы никто, кроме хозяйки дома, не замечал тонкой язвительности. Валя — сообразительная и преданная женщина — давно и глубоко его понимает, но он начал слишком дерзко, вызывающе, и другие тоже его поняли.
— Вы не любите военных? — прямо спросила Маша.
— Как можно не любить защитивших тебя от непогоды? — художник улыбнулся. — Но если быть честным… Я не всегда их понимаю. И погостить приехал, чтобы узнать поближе…
В разговор вмешался танцмейстер:
— Уверяю вас, вы измените свое мнение в лучшую сторону…
Климов молчал. Адвокатская речь танцмейстера казалась ему чересчур умилительной. «Одаренность сочетается с мужеством, а дисциплина обеспечивает достижение цели. О, это особенные люди!..» Никакие не особенные. Обыкновенные. А вот кто он такой, этот двоюродный брат хозяйки, чтобы кто-то был страшно заинтересован в его мнении? Ах, вот он сам объясняет…
— Нет, я скромный декоратор. Для себя пишу пейзажи. На выставку? Боже упаси! Мое, извините, время не пришло… Но если бы, например, меня привлекла военная тема…
Климов заранее сжал кулаки. Маша зашептала: «Пойдем. Дождь кончился. Скучно. Я уже слышала таких: «если бы я», «если бы меня». Их время никогда не придет…»
И он пошел бы, он уже встал, держа Машеньку под руку, но его остановил вдохновенный голос художника:
— …Необходимо понять тенденцию. Армия бесперспективна. Гуманизм отрицает войну, а следовательно, и армию. Среди людей, обеспокоенных судьбами человечества, складывается определенный взгляд на военную профессию…
«Среди каких же это людей? Ну-ну… Подожди, Машенька…»
— …Мне довелось прочитать сценарий. Талантливая рукопись. И еще более талантливая — и характерная! — концовка. Солдаты празднуют победу и бросают оружие, а маленький мальчик — ну, как это? — направляет струйку на это оружие…
Маша не удержала Климова, он шагнул к художнику и встал над ним:
— Ложь! Слышите? Кощунственная, гадкая ложь! Оружия не бросали. Оружие освободителей — во всех музеях Европы. К нашим танкам дети приносили цветы…
На них обратили внимание. А с веранды донесся голос Валентины Юрьевны:
— Вадим, прошу вас, помогите мне тут…
Он механически прошел через комнату, в темноте веранды натолкнулся на хозяйку.
— Вот, откупорьте, пожалуйста. Это кагор. Лечебное, но мы выпьем.
Он откупорил. Вернул ей бутылку.
— Ах, не то. — Она пошарила в шкафчике, звякнуло стекло. — Откройте эту…
Проще было включить свет и при свете найти нужное. Климов не понимал этой глупой игры и по очереди возвращал бутылки: подсолнечное масло, настой шиповника, виноградный сок.
— Майор ценит витамины…
— Валентина Юрьевна… Зачем вы оскорбляете майора в присутствии… (хотел сказать: «в присутствии штатских», но недоговорил).
— Простите. Я забыла, что вы патриот батальона… Вы поспорили? Я этого хотела. Жалею, что теперь нет дуэлей…
Когда кагор был уже в ее руках, она загородила выход:
— Постойте, Вадим. Успеете вернуться к своей невесте… Она в самом деле невеста? Счастливая девочка!..
О чем она говорила еще?.. Ах, да! О том, что художник — вовсе не брат ей. Они познакомились на юге, художник дарил ей камни и цветы. Он казался талантливым и чутким, а теперь… Вот он приехал за нею. Она когда-то намекнула на такую возможность — и он приехал, уверенный, что она побежит за ним без оглядки… Да, побежит… Но теперь она знает, за что он не терпит военных. Когда он служил, его заставляли мыть казарму…
— Я слышала, Вадим, вы спорили о высоких материях. Вам бы объяснить ему проще: казарму тоже нужно мыть…
Наверное, она кривила душой, но ей осталось слишком мало времени, чтобы найти слова, которые сблизили бы ее с Вадимом.
— Да, я уйду к нему, уйду от Бархатова. Больше некуда. Не если вы, Вадим, когда-нибудь… Я оставлю вам адрес…
В тот вечер случайные гости Бархатовых разошлись скоро, как и нагрянули. Климов и Маша ушли в числе первых, вежливо попрощавшись с хозяйкой. По дороге говорили о своем — успели на людях стосковаться.
Только теперь, на озере, Маша вспомнила:
— Она красивая…
— Кто?
— Валентина Юрьевна Бархатова…
Наступил праздник. Военный лагерный праздник, в котором каждый был участником, и зрителями становились по очереди.