ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В ту ночь Климов пришел к Лобастову, чтобы увидеть раскаяние Сашки. Нет, не услышать, а именно увидеть. Хоть малый огонек, хоть малую светлую трещинку… Еще по дороге, шагая в темноте сквозь сосны и кустарник, он напрягал глаза. Как хотелось поверить в заблуждение Сашки! Увидеть Сашку — великана, простого и грубого, но такого, каким видел его когда-то в начале зимы.
Где-то на разных полюсах жизни существует святая, грубая и честная простота и циническая пошлая легкость. В человеке не всегда легко отличить грубую простоту от грубой подделки…
…Все было так, как ожидал Климов. Сашка был один, совсем один, наедине с отяжеленной совестью. Бросил исподлобья взгляд на гостя:
— Навестил?.. Прошу, — и подвинул к столу единственную табуретку. Сам сидел на койке.
Дальше все получилось по-другому. Зрение не пришлось напрягать. Сашка был пьян…
…В открытое окно чернела густая и душная июльская ночь. Соседей не было. Дачу не успели заселить. Хриплый, хмельной голос Лобастова звучал гулко в пустой комнате… Звякнула бутылка — Сашка достал из-под кровати недопитую поллитровку. Распахнул китель, обнажив мокрую от пота красноватую, одного цвета с лицом и шеей грудь:
— Ты думаешь, почему я пью?..
Климову выпала унизительная и унижающая роль утеплителя. Вместо большого разговора начистоту — смотреть, как захмелевает Лобастов. Тот самый Лобастов, который еще недавно казался богатырем. Тот самый, что исполнял службу с небрежностью знатока — даже и в последнее время, когда его сделали показным командиром показного взвода…
Ему походя удавалась служба. Силушки оставалось — некуда девать!
— …Потому что… Железин говорит: «Что-то, товарищ Лобастов, я ни разу не видел вас с книжкой в руках»… Ну, и насчет людей. С ними, мол, матом нельзя… И так далее…
Климов попробовал отодвинуть от Сашки стакан:
— А ты не пей. Хватит, Сашка… Пусть это послужит толчком на всю жизнь, — Климов сам не ожидал, что произнесет такую фразу. Багровое лицо Лобастова перекосилось в усмешке — ему подавай другие речи. И Климов «подал»: — Удивляюсь, Саша, только одному: как такому красномордому, вроде тебя, Бархатов доверил козырный взвод?.. Бархатов и ты. Что у вас общего?..
Он раскаялся, что вспомнил Бархатова. Сашка разразился потоком брани, а когда затих и стал говорить спокойнее, заставил Климова побледнеть.
— Бархатов наш определенный остолоп… Этот, чернявый в сером, видел его?.. Я дежурил на контрольно-пропускном, пропуск ему выписывал… Назвался двоюродным братом. Художник. В гости к зятю, то есть к Бархатову приехал… Какой к черту брат! По морде видно — хахаль…
Климов потянулся к портсигару, лежавшему на столе, и с трудом извлек оттуда папиросу.
— …Так вот… Художником назвался. Говорит, приехал за «северными красками»… Какие, к черту, северные! Жарища!..
Климов жадно затянулся табачным дымом. Красное, хмельное лицо Лобастова на минуту подобрело:
— Ты что? Ах, да! Самодеятельность, с его бабенкой!.. — Лобастов остановился и пристальным, печально-трезвеющими глазами вгляделся в лицо Климова: — Что, голубчик, влип?..
Климов ничего не смог ответить. Ему было смешно и горько: пьяный Лобастов отгадывал его душу. Лобастов и трезвый никогда этим не занимался…
— Влип?.. Когда же ты успел?.. Тут многие влипали… Дамочка с умом!.. А Бархатова как она опутала? Он тогда прямо из-за границы… Тысяч сто на книжке — некурящий майор!.. Жалко тебя, закон!..
Климов молчал. Медленно приходил он в себя, собирался с мыслями. Искал — что ответить Сашке? Ударить? Обругать? Уйти?.. Но Сашка распинался искренно, без издевки, все больше трезвея — и все для Климова…
На другой день прочитали приказ по дивизии о предании старшего лейтенанта Лобастова суду офицерской чести. Его обвинили не только в обмане, но и в грубом обращении с людьми. Комиссия политотдела, работавшая в батальоне, занялась после праздника показным взводом.
«Нам думается, — говорили майору Бархатову в политотделе, — что вы не случайно доверили Лобастову этот свой взвод…» Майор молча пожимал плечами. Пусть думают, что хотят. Только нужно смотреть и с другой стороны…
Дела в батальоне шли хорошо. Ермаков тянул на «отлично» целую роту. Воркун промахнулся с Лобастовым, зато в остальных взводах взял свое. И что такое Лобастов? Если на то пошло, если судить начистоту, разве не идея майора Бархатова — создать в батальоне показательный взвод — разве не эта идея разожгла в ротах боевой дух соревнования?
Бархатов не казался скалой. Если верить многим романам, прочитанным с детства, Бархатова смог бы сокрушить любой честный человек, вступивший с ним в единоборство. В конце концов Бархатова смогло бы устранить догадливое начальство. В крайнем случае, Бархатов смог бы «осознать» и «перековаться»… С живым Бархатовым ничего этого не происходило. Он не казался скалой, но и не выглядел гнилым деревцем; он не лез в герои, но газеты — читал. После скандала с показным взводом Бархатову объявили выговор, но зато обнаружилось, что боевая готовность остальных подразделений батальона — на должной высоте…
Мелкие грешки, в которых майора могли бы еще упрекнуть, он умело устранял на глазах комиссии.
— Как обстоит дело с подготовкой механиков? — спрашивали его.
— Учебный взвод лейтенанта Климова пополнен за счет лучших солдат, — докладывал майор. И не забывал при этом похвально отозваться о Климове и заверить кого надо, что новички успеют до учений освоить сложную аппаратуру.
Майору словно прибавили энергии. Ведь это прекрасно — впервые по-настоящему осознать, что дела идут хорошо — даже и такие дела, в которые ты мало вмешивался…
Во всей этой истории с «Циклопами», с комиссией и показным взводом, во всей этой истории еще предстоял последний акт — батальонное партийное собрание. К докладу готовился Железин. И это успокаивало комбата, знавшего миролюбие своего зама…
Над лагерем густела жара. К обеду возвращавшиеся с занятий взводы разом опустошали ротные бачки с водой. Лагерный водопровод отказал из-за перегрузки.
— Дежурный! Воды! — раздавался крик возле опустошенных бачков. Дневальные с бачками и ведрами топали на родник, к озеру…
К жаре стали привыкать. Июль — такой месяц, когда многое входит в привычку: прошлогодние новобранцы уже не чувствуют себя новичками, а «старичкам», в ненастье и в жару, начинают сниться одинаковые сны — о доме, об осени, о долгожданной демобилизации. Не только жара, но и предстоящие большие учения никого не пугают: для молодых это испытание окрепших сил, для «старичков» — один из последних барьеров на пути к дому.
…Вечером Климов видел коммунистов, собиравшихся в ленинской комнате первой роты. Он и раньше видел этих людей и многих знал хорошо. Среди них были его начальники — замполит Железин и ротный Ермаков; были товарищи — взводные — Борюк и Артанян; был и солдат, его, третьего взвода — рядовой Гребешков, недавно принятый в кандидаты. Все они выглядели обычно. Немного измученные жарой. Немного похудевшие. Железин крикнул кому-то:
— Про воду не забыли? Принесите, пожалуйста, похолодней…
И Климов с удивлением увидел, что графин с водой несет не кто-нибудь из младших, а сам майор Бархатов — несет запросто, с улыбкой, легко захватив стеклянное горлышко…
Почему-то Климов долго смотрел, как собираются эти люди. Пока не расселись они там, в ленинской комнате, будто нарочно — чтобы каждый видел каждого… Может быть, Климов завидовал им, собравшимся вместе?.. Ну и что ж! Ведь он не скрывал от себя, что часто завидует каждому из них в отдельности?.. Завидует эрудиции майора Железина и выдержке Ермакова, непримиримому темпераменту друга своего Артаняна и неугасающему задору солдата своего Гребешкова… Даже солидной красоте Бархатова он когда-то завидовал… А теперь там все помножено…
Климову стало ясно и спокойно — словно там, в ленинской комнате, чистые душой и светлые умом могли решить также и то, как дальше будет с Машей.
Бархатова не избрали в президиум, и он ничем не выдал своего огорчения. Его и раньше избирали не часто, а теперь стоило подумать: хорошо ли торчать на виду и напоминать о себе? Он не боялся, но все-таки… партийное собрание… Сказанут что-нибудь не так — и оправдывайся заново! На собрании присутствовали из политотдела…
Докладчик — майор Железин — еще не начав говорить, отглотнул из стакана. «Волнуется», — подумал Бархатов и решил, что это хорошо: значит, понимает, значит, помнит… Накануне собрания Бархатов посоветовал замполиту:
— Не стесняйтесь, Семен Григорьевич. Обнажайте! Помните, что нам с вами отвечать за батальон. Вдвоем выдержим, а?
— Зачем же вдвоем? — не согласился Железин. — Ответим всей организацией!
Да, замполита не приходилось учить обтекаемым формулировкам. Если разговор идет об ответственности, самое лучшее — делить ее поровну. И тогда каждый доволен, если мало выпадает на его долю…
Основные пункты доклада Бархатов знал заранее. От Железина не приходилось ждать сюрпризов, ну, а от других? Во всяком случае комбат мог бы с уверенностью сказать, что никому не причинил личной обиды, и еще — еще он помнил о том, как смолчали коммунисты прошедшей весной… Кому охота лезть на рожон? У каждого за спиной свои, промахи и свои слабости. Хочешь критиковать — оглянись на себя. Тот же Ермаков на Первомай пил водку с подчиненными офицерами. У Артаняна — связь с сомнительной женщиной. Да мало ли!..
…Словно из-за облаков, словно из другого мира, долетал до майора Бархатова взволнованный голос докладчика:
— …Этот год войдет в историю, как год освоения миллионов гектаров новых земель, как год… первой в мире атомной электростанции…
Бархатов мысленно усмехался. Докладчик говорил об агрессивных блоках и о базах, нацеленных на Советский Союз. Бархатов полагал искренно, что замполит тянет время, и не заметил того искусного перехода, который сделал докладчик, заговорив о повседневных, своих, батальонных буднях. Железин сделал то, что будни маленького батальона нашли свое место в тревожных мировых событиях. Бархатов этого не заметил. Мир батальона сам по себе был достаточно велик для него. Может быть, поэтому он не понял и всего случившегося далее…