Будто зная, что о нем идет разговор, из цеха вышел Жутаев. Он оглянулся вокруг, выбирая местечко, где бы сесть, и пошел в сторону, к сложенным невысокими штабелями чушкам чугуна.
Мазай неприязненно следил за ним, пока тот не сел. Потом обернулся к Оле и негромко сказал:
— А что ж тут долго разговаривать… иди. Вон он.
Мазай решительным шагом отошел от Оли и крикнул ребятам, все еще не пускавшим Надю и Наташу:
— Эй, ребята! Колька, Сережка! Бросьте их, пускай идут. Айда все в цех, сводку заполню.
Насвистывая какой-то мотивчик и не глядя иа Олю, он неторопливо, вразвалку пошел к цеху. А Оля растерянно смотрела ему вслед. Такого конца она не ожидала. Как и раньше случалось, она просто хотела позлить Мазая, но на этот раз, видно, хватила через край и, как никогда, обидела его.
Оля крикнула ему вдогонку:
— А кино, Вася! Васька!
Но Мазай будто и не слышал.
Мимо пробежали ребята, и Сергей позвал:
— Пошли, Ольга. Мазай велел в цех идти.
— Я приду, — нехотя ответила она и снова села на лебедку.
Хорошее настроение исчезло. Оля сидела задумавшись. Нужно же было ссориться с Мазаем! И, главное, без всякой причины. Ведь он ничем не обидел ее, даже хотел повести в кино. Она сама начала высмеивать да вышучивать его. Он и рассердился. Характер у него такой— без огня вспыхивает. Ну, а кто не обидится, если начнут сыпать оскорбления? Оля ругала себя, называла свой характер жутким, и невозможным, и диким…
Подошла Наташа и присела рядом:
— Олечка, а мастера вашего все нет? Где же он у вас так долго?
Оля взглянула на нее пустыми глазами и безразлично ответила:
— Иди, Наташа. Что ты будешь ради меня время терять? Забирай Надю, и идите.
Удивленная, Наташа внимательно посмотрела на нее:
— Оля, что с тобой?
— Так, ничего.
— Ничего? А я, думаешь, не вижу?
— Правда ничего.
— Значит, не скажешь?
— С Васькой поругались.
— Вот тебе на! Из-за чего?
Задать вопрос легко, а вот как ответить па него… Оля и сама не знала, из-за чего поссорилась с Мазаем. Вдруг взгляд ее упал на Жутаева, все еще сидящего па чушках. Она почувствовала к нему новый прилив неприязни, зародившейся еще вчера, когда ребята сказали, что он избил Мазая.
— Вон из-за того белобрысого, — сказала Оля, кивнув в сторону Жутаева. — Я дразнить стала им, а Васька рассердился, повернулся и ушел.
— Ну, знаешь, Ольга, — возмутилась Наташа, — есть из-за чего расстраиваться! «Повернулся и ушел»! Подумаешь, беда какая! Я вообще зазнайку этого Мазая пе люблю. Он же грубиян. И удивляюсь, как ты можешь с таким дружить.
— Ну тебя, Наташка! — обиженно отмахнулась от нее Оля. — Ты какая-то словно деревянная, ничего не понимаешь!
— А что же здесь понимать? И понимать нечего, дело ясное.
— У тебя всегда все ясно.
— Конечно, ясно! «Повернулся и ушел»! Да разве хороший мальчишка так поступит? Никогда! А у Мазая это не первый раз. Он и с другими не лучше. А ты будто новость узнала и сразу же решила расстроиться. Ни к чему! Но ты тоже виновата — зачем было человека дразнить? У тебя это есть. А в общем, забудь об этом и поменьше встречайся с Мазаем.
Пропустив мимо ушей замечание Наташи, Оля решительно поднялась и со злостью предложила:
— Пошли к новенькому! — И, подчеркивая какой-то особый, скрытый смысл, закончила — По-зна-комишь-ся.
— Да ты с ума сошла! Еще что придумала? Ольга!
— Пойдем. Я его немного… пошпигую. За Ваську. Не пойдешь? Ну, сиди.
Не спеша, словно прогуливаясь, она пошла в сторону Жутаева, а возмущенная Наташа осталась на месте, не зная, что предпринять, чтобы удержать Олю от непродуманного, некрасивого поступка.
Жутаев сидел задумавшись. Целую смену он работал изо всех сил, стараясь заформовать не меньше деталей, чем делал в Сергеевне. Он заметил, что и Мазай и другие ребята сегодня работали старательнее, чем вчера. А Мазай спины не разгибал: видимо, решил догнать Жутаева. Сколько заформовал Мазай, Жутаев не знал, но сам перекрыл сергеевскую выработку и сделал пятьдесят деталей — больше нормы взрослого рабочего.
Выработка эта досталась Жутаеву нелегко: он очень устал. Ныли руки и ноги. Сохло во рту.
Увидев перед собой Олю, он смутился, суетливо встал, не зная, что делать, куда девать свои руки. В обществе девочек он вообще почти не бывал и смотрел на них, как на особые существа, с которыми и говорить надо по-особому и вести себя необычно. Он стеснялся девочек и избегал их. И вот теперь, стоя перед Олей один на один, он жалел, что вышел из цеха. Останься он в цехе — наверно, этой встречи не было бы.
А Оля немного помолчала, в упор рассматривая его, и спросила:
— Тебя как зовут?
— Б-борис, — ответил он, чуть заикаясь.
— Борис? Значит, Боря. А меня Оля. Давай познакомимся.
Он неловко пожал маленькую твердую руку и смутился еще больше. Оля уже успела умыться, его же рука была еще в черной формовочной земле.
— А ты почему все время один? И вчера и сегодня. Даже и не подойдешь к ребятам.
Он пожал плечами:
— Да… так… получилось.
А Оля подошла еще ближе.
— И в цехе один, ни с кем, и здесь вот один. Одному-то ведь, мне думается, бывает скучно.
— Да… ко-конечно.
— Ты заика? — спросила она таким наивным тоном, что нельзя было понять, искренность ли в нем или скрытая насмешка.
Жутаев недоуменно взглянул на Олю:
— Почему заика? Нет.
— Говоришь — тянешь, вот мне и показалось. Ты все-таки скажи, Боря, почему от ребят отделяешься? По-моему, нехорошо получается, если так. Верно?
Вопросы она задавала простые, но отвечать на них было нелегко. Односложный ответ ничего не даст, а отвечать этой почти незнакомой девочке пространно он не мог.
— Не… не познакомился еще. Я ведь только позавчера приехал и никого не знаю.
— А-а-а-а! Еще не познакомился. Значит, не успел еще?
— Не успел.
— А правду говорят, что ты уже подрался? Тут успел, ага?
— Случилась такая неприятность.
— Я слышала. В общежитии к тебе приставать начали, да?
— Не то чтобы приставали…
— Наши могут… Особенно Мазай.
— Одним словом, дело прошлое.
— Ты, кажется, очень тихий и хороший мальчик. А наши мальчишки и драчуны и вообще… Если они и дальше будут привязываться, ты не дружи с ними, а вечером или когда время свободное к нам приходи, к девочкам. Прямо в общежитие. Хороших мальчиков мы пускаем к себе в общежитие. Приходи смело, не бойся: девочки у нас не дерутся, они не тронут. Мы вечером в куклы играем. Ты, наверно, любишь играть в куклы? Интересно, правда?
Только сейчас Жутаев почувствовал в словах Оли насмешку и, закусив губу, отвернулся. Когда она подошла, он хоть и смутился, но и обрадовался — таким искренним и добрым был ее голос. Сейчас чувство тоскливой обиды охватило Жутаева, ему захотелось уйти прочь.
А Оля уже звала другую девочку:
— Наташа, иди скорее сюда!
Наташа в ужасе замахала руками, но Оля подбежала к ней:
— Ну иди, Наташа, познакомишься с Борей.
Она схватила Наташу за руку и потянула за собой.
— Пусти, — вырывая руку, шептала Наташа, — пусти, а то рассержусь и уйду и разговаривать с тобой больше не буду! Пусти! Как тебе не стыдно, Ольга!
Но Оля не отпускала ее, тащила изо всех сил и приговаривала:
— Да ты не бойся, он тихонький! Двух слов связать не может. Так себе, ни рыба ни мясо, и на мальчишку не похож — краснеет, заикается. Идем, не бойся.
Наташа наконец освободила руку и тут же убежала. Оля обернулась и отступила назад — перед ней стоял Жутаев. Он тяжело дышал, будто взбежал на пятый этаж. Это был уже не тот смущенный и растерянный парнишка, с которым она только что разговаривала. Сейчас это был гневный, волевой человек со смелым и прямым взглядом. Оля даже удивилась, увидя его таким.
Жутаеву хотелось наговорить ей резких и оскорбительных слов, и он с трудом сдерживал себя:
— Как… как… вы можете вести себя так… некрасиво! А еще девочка… За такие поступки… знаете…
Но его гневный вид только на мгновение смутил Олю. Она тут же овладела собой, встала в вызывающую позу, гордо вскинула голову, и в ее прищуренных глазах было уже не наивное лукавство, а надменность и презрение. Она шагнула вперед, подбоченилась и грубовато сказала:
— Ну, нечего петь! Я такая, какая уж есть. И сама знаю, что красиво, что не красиво. А у тебя, конечно, спрашивать не буду, как мне быть и что делать.
Оба они были так поглощены стычкой, что даже не заметили, как к ним подошел мастер Селезнев. Услышав последние слова Оли и уловив ее тон, он сразу же понял, что здесь происходит настоящая ссора, и решил вмешаться:
— Что за спор? В чем дело?
Пока Жутаев собирался ответить, Оля опередила его и затараторила:
— Стоим мы, товарищ мастер, с подругой Наташей, из токарного цеха, стоим разговариваем, а он и привязался: и такие вы и сякие. Чего только не наговорил! Прямо уши вянут. Наташа убежала, а он на меня накинулся.
Оля говорила так убежденно и настойчиво, так горячо жестикулировала руками, а на лице ее было столько воз-мущения, что слова ее походили на правду. Жутаева это возмутило еще больше.
— Как вам не стыдно! Как не стыдно лгать! Ведь не я к вам подошел, а вы сами. Не я стал приставать, а вы. Да, вы! И не смотрите, пожалуйста, так удивленно. Да еще и подругу свою хотите втянуть. Вы правду боитесь сказать — это трусость, это хуже подлости!
Никто из ребят никогда еще не разоблачал Олю и не укорял так горячо и так открыто; она даже растерялась и смутилась, но ничем не показала этого и искусно изобразила негодование.
— Слышите, товарищ мастер, что он говорит? Л я что сказала? Да я ему ни одного обидного слова не сказала. Молчала все время, как рыба. Вы тоже слышали наш разговор — ничего я не сказала. Ведь почти весь разговор при вас был.
— Положим, вас, Писаренко, я немного знаю: вам палец в рот не клади — по локоть откусите.
— Так вы сами сейчас слышали! Слышали? Вот это ученичка подбросили! Просто не знаю, где его, такого, и выкопали. Позавчера Мазая отлупил, сегодня мне покоя не дает. Завтра снова на кого-нибудь налетит…