— Вон оно что! — протянул дедушка Кузьма и пристально взглянул на опустившего глаза Егора. — А я слыхал, что сам директор иногда рюмочку подает. Не всем, конечно, а кто заслуживает, за ударную работу.
Селезнев рассмеялся:
— Побасенок много рассказывают; на чужой роток, как говорят, не накинешь платок. Пусть говорят. Мы-то вот с Егором знаем, где правда, а где выдумка. Правильно, Бакланов?
— Правильно.
— Вы не были сегодня на плавке в эмтээс? — спросил Селезнев дедушку Кузьму.
— Не довелось. Совсем было собрался — дела не пустили. У нас сегодня на конном дворе столько говору! Все ребятишек ваших хвалят — не нахвалятся.
— Есть за что похвалить. Толково провели плавку.
Да и не только плавку. Сейчас мы заходили с директором станции в механический цех — там уже обрабатывают новые детали. Говорят, удачное литье, брака почти нет. А Егор ваш какой молодчина! Хорошо себя показал сегодня. Первоклассным мастером будет. Если, конечно, захочет. А хватка металлурга в нем есть.
Егор благодарно взглянул на Селезнева, и таким родным показался ему сейчас старый мастер, что захотелось обнять его и сказать что-нибудь хорошее-хорошее…
Дедушка Кузьма ждал прихода Селезнева, чтобы узнать, что думает мастер о деле Егора: оставят его в училище или, может быть, исключат. Старику хотелось сразу же спросить мастера об этом, но разговор зашел о другом, и было неудобно прерывать его. Когда Селезнев стал рассказывать о плавке, дедушка Кузьма решил, что наступил для вопроса самый удобный момент. Но тут постучали в окно — пришли новые гости; Егор вышел открыть дверь и вернулся с Жутаевым и Мазаем. Почти вслед за ними в избу вошли Максим Ивкин и Сережка Тюпакин. Дедушка Кузьма снова промолчал — ему не хотелось при посторонних задавать этот мучивший его вопрос.
— Товарищ мастер, вы не слышали, как Егор играет на гармошке? — спросил Мазай.
— На гармони? Нет, не слышал. Правда, Бакланов? Играете?
— Да, так… малость играю.
— А ты не прибедняйся, — возразил Максим Ивкин. — Не верьте ему, товарищ мастер, он здорово играет. Вот услышите — сами скажете. Бери гармонь, Егор!
— Да ну ее! — отнекивался Егор.
Ему и хотелось сыграть, но вместе с тем он никак не мог отделаться от смущения.
— У вас баян или двухрядка? — спросил Селезнев.
— Двухрядка.
— Ну-ка, несите, я ведь тоже когда-то играл. В молодости. Попробуем тряхнуть стариной.
Анна Кузьминична подала гармонь. Селезнев по-хозяйски осмотрел гармонь и не спеша перебрал клавиши.
— Хороший инструмент. И руки, видно, заботливые. Гармошка любит ласковый уход. — Он взял несколько аккордов. Лицо его стало радостно-задумчивым. — Мягкие тона. — Его пальцы не торопясь заходили по перламутру. — Сейчас я свою любимую…
Гармонь словно ожила и запела о «Варяге».
— А ну, еще что-нибудь, товарищ мастер, — попросил Максим.
Селезнев сыграл несколько песен и передал гармонь Егору:
— Ну-ка, вы, Бакланов.
Егор сыграл «Вечер на рейде».
— Хорошо получается! — похвалил мастер. — Очень хорошо.
— Вы бы послушали, как он поет под гармонь! Сам играет и сам поет, — сказал Сережка Тюпакин. — Прямо полная «самодеятельность» получается.
Егора попросили спеть, но он наотрез отказался.
— Ну чего ты отнекиваешься?! — прикрикнул на внука дедушка Кузьма. — Не надо ломаться, если люди добром просят. Людей уважать нужно.
Но Егор петь не стал и лишь подтягивал, когда ребята затянули «Землянку». Потом пели «Огонек», «Катюшу», «Ермака» и другие песни. Было уже часов десять, когда Селезнев поднялся и начал прощаться.
— Пора и честь знать, — шутя сказал он.
Анна Кузьминична стала уговаривать посидеть еще.
— Охотно бы, да время не терпит, — возразил он. — Нужно поспеть к поезду. Я еще должен зайти в эмтээс, а уж оттуда на вокзал. Директор обещал подвезти.
Ребята заторопились, начали одеваться.
— Мы вас проводим, Дмитрий Гордеевич. До эмтээс, — предложил Жутаев. — Можно?
— А почему нельзя? Конечно, можно. Пойдемте.
— Товарищ мастер, можно вас на минутку задержать? — попросил дедушка Кузьма.
— Пожалуйста.
— Мне бы словечком с вами перемолвиться. Весь вечер собирался поговорить, а не вышло.
— Сейчас давайте поговорим… Ребята, подожгите меня у калитки. Я скоро.
В комнате остались дедушка Кузьма, Анна Кузьминична и Селезнев.
— Что же будет с нашим Егором? — спросил наконец дедушка Кузьма.
— Ручаться не могу, но думаю, все обойдется благополучно. Буду просить директора. Он у нас человек умный. Настоящий. Не любит рубить сплеча. А парнишка, видно, и сам понял, осудил свой проступок… Играет он у вас хорошо. Прямо талант! И поет тоже. Ему бы, я так думаю, нужно в музыкальной школе учиться.
— Пускай к делу приучается, а от пения да гармошки никакой пользы, — возразил дедушка Кузьма.
— Это еще как сказать… Одним словом, мы в училище посоветуемся. До свидания… Да, вот еще что! Ругать и упрекать парня больше не надо. Лучше пригрейте его малость. За сегодняшнюю плавку. Не перехваливайте, конечно, а так, от души. По большому счету. Хороший человек из него может выйти.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шефская бригада возвратилась в Чкалов днем. Вместе с ребятами приехал и дедушка Кузьма. Он все еще боялся, как бы Егора не исключили из училища. Посоветовавшись с Анной, старик отправился на денек, чтобы самому поговорить с директором и уладить дело.
Он не разрешил Егору заходить в общежитие, а сразу же, как только сошли с машины, повел его к директору. Колесов тут же согласился принять их, но Егор остался в приемной, а в кабинет вошел один старик.
— Я — дед Егора Бакланова. Учился он у вас почти два года, да беда случилась. Вот я и приехал поговорить о нем.
Колесов усадил дедушку и, выйдя из-за стола, сел рядом с ним:
— Так о чем вы хотели говорить со мной?
— Говорить бы о многом надо. Вот только не придумаю, с чего начать. Сбежал мой внук от вас. Из училища. Учился, учился и сбежал. Нас в землю втоптал, и вам приятного мало. Тут, конечно, мать виновата…
— Простите, а где сейчас ваш внук?
— Егор-то? За дверью там. Дожидается — может, позовут, если надо будет. Так я и говорю — мать. Я ей все время доказывал: пестуешь, Анна, через меру парня, ты жалей его так, чтоб ему и невдомек было. Верно я рассматриваю?
— Правильно, правильно. Именно так и нужно, — одобрил Колесов.
Дедушка Кузьма вздохнул и недовольно махнул рукой:
— Один он у нас. Вот и вышло. Привык завсегда торчать у мамки под бочком, думал — без конца так будет, а у людей-то не у всех мамкино обращение.
— Вы что же, пришли похлопотать за него?
— А как хотите понимайте, только спервоначала выслушайте меня. Я как узнал про все это дело — одно Егору толкую: отвечать тебе придется за свой проступок. Я ему па другой же день сказал: иди, говорю, явись в училище, пускай там сами решают, как с тобой быть дальше. Он давно бы пришел, ну, а там началась эта работа в метеэсе. Теперь вот мы и явились к вам — разберитесь чин по чину, взыщите с него, а только прошу, чтоб на нашей семье поганого клейма не осталось.
— Как вы думаете, сам он понял, прочувствовал свою ошибку? — спросил Колесов.
— Где тут не понять! Как приехали ваши ребята в метеэс да как выяснилось все, и пошла по колхозу о нем дурная слава: дескать, дезертир! Он-то и сам па себя перестал походить. Нас с Анной, его матерью, люди попрекать стали, она-то совсем извелась. И вышло так: убежал парень домой, а тут хоть из дому убегай. Вот какие были у нас дела! Егорка только и вздохнул малость, как начал на работу ходить.
— С охотой ходил на работу?
— Вот что я вам скажу, а вы мне верьте — потому человек я старый и не стану на свою голову понапраслину брать. Ночами он соскакивал да к часам кидался: боялся, как бы не опоздать на работу. Прямо рвался.
— И мастер Селезнев о нем неплохо отзывается. В общем, исключать мы его не будем.
— Правда? Ну, спасибо вам. Теперь хоть людям в глаза глядеть не стыдно будет. А его вы все-таки вызовите и постращайте как следует.
— Угрозы ни к чему не приведут. Это плохой метод воспитания. Но я обязательно побеседую с ним… Дмитрий Гордеевич говорит, что ваш внук хорошо поет и на гармони играет?
Старик безнадежно махнул рукой:
— И не спрашивайте, товарищ директор! Я так думаю, что сейчас ему ни к чему эта самая гармошка. Я совсем не велел брать ее сюда, а он не послушал, захватил с собой… — Дедушка Кузьма перешел на шепот, словно сообщал секрет: — Я увезу ее домой, чтоб здесь и под руками не путалась, людям не мешала и его не отрывала от дела.
— Зачем увозить? Гармонь не мешает. Конечно, не все время нужно заниматься ею, а в меру.
Дедушка Кузьма хотел было что-то возразить, но Колесов извинился и, подойдя к двери, позвал:
— Егор Бакланов, прошу вас сюда.
Егор несмело вошел в комнату и, прикрыв за собой дверь, остановился у порога.
— Поздороваться, наверно, нужно, — строго сказал дедушка Кузьма. — Этого-то не забывай!
Егор покраснел и негромко поздоровался.
— Подойдите ближе и расскажите, только откровенно, все, как было. Почему вы сбежали из училища?
Егор опустил голову и никак не мог найти слова для ответа.
— Ты, Егорка, говори все как есть, ничего не бойся. В молчанку нечего отыгрываться.
— Дома я мало работал. Ну… с непривычки трудно было. Потом ребята обижали. Я и сбежал.
— Обижали ребята? А кто именно?
— Можно сказать, что и не обижали. Не подумал как следует, ну и сбежал.
— Вас трудно понять, Бакланов: то обижали ребята, то не обижали. Вот это уже нехорошо.
— Мазай обижал. Только вы не подумайте, что я вам… я и самому Мазаю могу сказать, и кому угодно.
— Ну, а если мы уволим вас из училища? Как вы на это посмотрите?
Бакланов впервые взглянул на директора и умоляющим тоном стал упрашивать:
— Товарищ, директор, не исключайте! У меня и мама захворала от этого. А на меня ребята и все люди глядят, словно на кулака. И свету белому не рад… И деть себя не знаешь куда!