Глава четвертаяГрафский театр
Правда – категория отнюдь не только этического порядка, но эстетического… Стремление к правде – чувство нравственное и эстетическое одновременно.
«Большая драматическая тайна» – так издавна расшифровывают аббревиатуру своего легендарного театра его актеры.
В 70-е годы XIX столетия флигель-адъютант свиты его императорского величества граф Антон Степанович Апраксин построил на берегу Фонтанки на принадлежавшей ему земле каменный театр и стал сдавать его в аренду антрепренерам. В 1901 году здание серьезно пострадало при пожаре, но потомок графа-театрала – Мария Дмитриевна Апраксина восстановила театр. В заключаемых ею договорах непременно оговаривалось, что, кто бы ни арендовал театр на Фонтанке, представители рода Апраксиных всегда будут иметь право посещать его бесплатно, и кресла в седьмом ряду партера навсегда закрепляются за ними. До революции здание арендовал прославленный издатель и менее известный драматург Алексей Сергеевич Суворин. С той поры театр Апраксиных петербуржцы долгое время – и даже десятилетия спустя после революции – именовали Суворинским.
Само собой, большевики театр «национализировали». Суворин ушел с Белой армией в Ледяной поход и эмиграцию, Апраксины рассеялись по миру. А театр… театр остался. Но уже под другим названием – Большой драматический. Он открылся в 1919 году при активном участии Александра Блока, Максима Горького и ряда ведущих актеров. Первым спектаклем БДТ в пролетаризованной стране стал «Дон Карлос» Фридриха Шиллера. Этим выбором театр декларировал преданность «героической драме, романтической трагедии и высокой комедии». Зал был заполнен обычной для тогдашнего времени публикой – тем самым пролетариатом, матросами, солдатами, разбитными девицами. Кто такой Шиллер и тем паче Дон Карлос, им, разумеется, было неведомо. Поэтому еще не утративший наивного революционного романтизма автор «Двенадцати» лично предварял каждый спектакль краткой лекцией, что и о чем предстоит смотреть «почтенной публике». Публика посмеивалась, лущила семечки, но смотрела.
Здесь, в бывшем Суворинском театре, состоялось последнее публичное выступление уже больного и разочарованного Блока. Выйдя на авансцену в желтом луче, поэт помолчал, а затем вдруг прочел несколько строк из своих «Плясок смерти»:
Все бы это было зря,
Если б не было царя,
Чтоб блюсти законы.
Только не ищи дворца,
Добродушного лица,
Золотой короны.
Еще немного помолчав, Александр Александрович ушел со сцены. Навсегда.
Поэт вскоре умер, а театр… Театр продолжал жить, постепенно забывая прежних хозяев. Но прежние хозяева, как оказалось, не забыли его. И не все они рассеялись по свету…
Эдуард Кочергин вспоминает:
«Среди бэдэтэшных посетителей тех времен глаз мой особо зафиксировал седую старуху с властным аристократическим лицом, в черной, хорошего рисунка старинной бархатной шляпке, опоясанной муаровой лентой, в черном, шерстяного шелка (дореволюционный твид) платье, в имперской красоты маленьких замшевых ботиночках на высоком каблучке со шнуровкой, и с расшитой черным стеклярусом театральной сумочкой. Поверх роскошного старомодного платья на ней был обыкновенный плащ советского пошива. Михаил Натанович и Павел Павлович (администраторы БДТ. – Е. С.) необыкновенно любезно принимали эту старую даму в администраторской. Входя, она здоровалась со всеми и позволяла одному из стариков снять с себя плащ и устроить его в гостевой шкаф. Затем кто-то из них или один из вызванных билетеров провожал драгоценную гостью в зал. На мое неприличное любопытство: “Кто эта дама?” – мне ответили: “Родственница одного из актеров”. В ту пору я еще не очень знал артистов, но на афишах театра было много звучных фамилий: Карнович-Валуа, Корн, Стржельчик и другие. Наверное, аристократическая тетенька принадлежала к одной из этих фамилий.
Второй раз старую черную аристократку я увидел на третьем спектакле уже моего “Генриха IV”. Михаил Натанович под руку провел ее по левому проходу зала и усадил в крайнее кресло седьмого ряда центральной части партера. Да, подумал я, такой породы, как эта дама, давно уже нет не только в полуторатысячном зале театра, но, пожалуй, и во всем нашем городе. <…>
В 1973 году на одном из премьерных спектаклей “Мольер” по знаменитой пьесе Михаила Булгакова на черную породистую гостью театра положил глаз сам Товстоногов. Из директорской ложи он увидел, как два старых администратора бережно, под ручки ведут какую-то совсем древнюю седую старушку с выразительным властным лицом и усаживают в кресло его седьмого ряда. Дело в том, что Георгий Александрович репетиции всех своих спектаклей проводил, сидя по центру седьмого ряда. В седьмой ряд администраторы ежели и сажали кого, то очень знатных персон. Он даже возмутился – почему не предупредили, что в его театр пришла какая-то важная старуха, а он не посвящен и не знает, кто она такая. Вызвал знаменитого Валериана Ивановича, заведующего труппой театра, который все и всех знал, показал ему из служебной ложи упакованную во все черное старуху, сидящую в кресле седьмого ряда, и спросил, знает ли тот эту почтенную особу. Осторожный Валериан Иванович высказал предположение, что особа, очевидно, какая-то родственница одного из администраторов.
– Она такая же родственница и того и другого, как я племянник Остапа Бендера или последнего китайского императора! – отрезал Товстоногов. – Да, но все-таки интересно, кто эта старая породистая черепаха, которую притаскивают наши администраторы в мой ряд… Валериан Иванович, после начала спектакля, будьте добры, позовите ко мне в кабинет Натаныча и Пал Палыча…
Минут через пятнадцать после того, как открылся занавес, они уже были перед ним.
– Поведайте мне, пожалуйста, дорогие мои, – обратился Георгий Александрович к своим двум седым заслуженным администраторам, – кого вы, уже не в первый раз, почти приносите и усаживаете так бережно в мой седьмой ряд? Откройте секрет наконец-то – кто эта древняя дама с породистым барским лицом?
Два старых театральных аксакала, как виноватые пацаны, опустили свои серебристые головы. Наступила тишина в кабинете главного режиссера. Затем Натаныч выдохнул признание:
– Графиня!
– Графиня? – переспросил Гога, от неожиданности опускаясь в кресло.
– Да, да, графиня, последняя графиня Апраксина.
– Да что вы?! На каком свете вы, господа, ее отыскали? – с недоверчивой иронией воскликнул главный.
Павел Павлович рассказал шефу, как десять лет назад, в 1963 году, за полчаса до спектакля к ним в администраторскую решительно постучали, и твердый женский голос потребовал принять и выслушать. Практикант открыл дверь администраторской, и перед ними возникла пожилая дама с властным аристократическим лицом, одетая во всё черное. Когда она вошла, все невольно встали. Дама попросила минуту внимания и, остановившись у стола Михаила Натановича, неожиданно заявила, что она графиня Апраксина, вернулась из мест совсем отдаленных и после ссылки желает воспользоваться своим правом бесплатно посещать спектакли БДТ, как это было оговорено в договорах ее предками с Сувориным и другими арендаторами их театра.
Из старинной сумочки достала свой паспорт и воскового цвета, сложенную вчетверо, выписку из церковной книги, выданную храмом Вознесения Божией Матери, что стоял когда-то на Вознесенском проспекте, о рождении девицы Апраксиной.
Два старых дяденьки обалдели и вытаращились на нее. Такого кина в их долгой жизни еще не было: неимоверная фантастика, прямо Гофман, Булгаков, черт-те что, представление какое-то!
– Седьмой ряд до революции принадлежал моей фамилии, сейчас я осталась одна, надеюсь, вас это не обременит, – заявила выпавшая из истории аристократка. – Думаю, что посвящать всех, особенно начальство, не следует. Советская власть еще не закончилась. Я свое отсидела, а вам могут быть неприятности. Часто беспокоить вас не стану, а ежели дадите свой телефон, о посещении театра буду предупреждать заранее. Договор есть договор, а власть сегодня у нас одна, а завтра другая…
Перед такими доводами старики сдались – они были законниками. Исполнение древнего договора перед графиней Апраксиной стало их многолетним долгом и тайной. И они его, как истинные люди культуры и высокие профессионалы, ни разу не нарушили.
Разоблачив диссидентство своих главных администраторов, Георгий Александрович, естественно, никому не рассказывал о графине Апраксиной. Только в 1982 году об этой цеховой тайне я узнал от него, и то в Финляндии, работая с ним над оперой “Дон Карлос”. <…>
Последний год жизни ходить пешком в театр графине стало трудно, названый родственник, полковник-артиллерист в отставке Павел Павлович, привозил и отвозил ее на очередные премьеры в своей знаменитой “победе”. Жила она близко, во дворе углового дома, что на Мучном переулке и канале Грибоедова, в большой коммунальной квартире вместе с такой же старенькой, как и она, тетенькой – бывшей ее горничной. Так вот эта горничная после возвращения графини из лагерей усатого генералиссимуса приютила бездомную в своей комнатухе и прожила с нею более двенадцати лет. На ее руках Апраксина и почила».
Таков был эпилог «графской» истории БДТ. А одновременно с ним начиналась совсем иная история – главная для этого театра…
В 1949 году в Ленинград приехал молодой режиссер Георгий Александрович Товстоногов, приглашенный работать в Театр имени Ленинского комсомола. К этому времени покинувший Тифлис Гога уже успел поработать и в Алма-Ате, и в Москве. В столице он ставил спектакли на разных сценах и два года руководил Гастрольным реалистическим театром. Все это, однако же, не отвечало честолюбивым стремлениям режиссера. Он искал свое место, свою сцену, свой театр, свой Дом, который он сможет строить в соответствии с собственным представлением о театральном искусстве. В эту пору Георгий Александрович пишет девять заповедей режиссера.