Действительно, опасность нависла как дамоклов меч. Уже третий месяц Пустохин, секретарь парткома, за мной ходит. По пятам. Не было заботы, так подай. Я – ему: болен, Толя. Действительно, лежу с гриппом, плохо себя чувствую. Он говорит: хочешь я к тебе с марлевой повязкой домой приду, сразу договоримся? Я – ему: Толя, ты как клещ, дай поболеть спокойно. Потом – съемки, уезжаю на десять дней в Москву. По возвращении звонит, не успел в дом войти: надо поговорить. Опять отлыниваю. Начинаются репетиции “Тихого Дона”, он как заладил: Григорий должен быть членом, ты не имеешь права… партия тебя признала… Я свои аргументы: посуди сам, Толя… Кому нужен мой Плещеев, мой Кистерев? Хочешь, я расскажу тебе историю про киевского режиссера Сумарокова? Он долго отбивался, умолял свой партком: ну не могу я, у меня все в голове путается: эмпириокритицизм, прибавочная стоимость… Его скрутили, заставили выступить на открытом собрании. Он долго готовился, понимал, что на карту поставлена его репутация. Захотел внести свежую струю. Положил грим, набрал побольше воздуха, встал посреди собрания и в самом неподходящем месте громогласно воскликнул: “Да здравствует наш совершенно потрясающий партком, совершенно умопомрачительное правительство и совершенно замечательное ЦК!!!” Больше ему никогда слова не давали. Навсегда вошел в историю театра, вписал себя золотыми буквами. Ты хочешь услышать от меня такую же здравицу?..
После этого Анатолий Пустохин закручинился, особенно когда Борисов вдохновенно нарисовал ему портрет истинного члена партии: красивый, высокий, голос звучный… “Да, – говорит, – на трибуну тебя не поставишь. Кочергин тоже не может в партию, он – католик. Пойду-ка я к Стржельчику, поговорю с ним. Как ты думаешь, согласится?..”».
Спектакль-эпос о «казачьем Гамлете» и трагедии «Тихого Дона», как ни странно, обошел цензуру, как ранее обошел ее сам роман, столь далекий от плакатной агитации за «народную власть», и экранизация Герасимова с яркими образами белых офицеров – Чернецова и Калмыкова. Имя Шолохова оставалось броней, на которую не посягали реперткомовские искатели крамолы. В итоге постановка получила Государственную премию СССР, которую разделили сам режиссер, исполнитель главной роли и Юрий Демич, сыгравший Михаила Кошевого.
Птенцы гнезда Товстоногова: киевляне – Кирилл Лавров, Павел Луспекаев, Олег Борисов
В далеком 1919 году, когда в только что открытом Большом драматическом театре его первый «завлит» Александр Блок объяснял пролетаризированным зрителям, что и о чем им предстоит смотреть, в труппе начинал свою артистическую карьеру потомственный русский дворянин Юрий Сергеевич Лавров. Его отец, Сергей Васильевич, был директором гимназии Императорского Гуманитарного общества в Санкт-Петербурге и убежденным монархистом. Поэтому после революции вынужден был покинуть Россию и обосноваться в Белграде. Его жена Елизавета Акимовна по каким-то причинам то ли не смогла, то ли не захотела последовать за мужем и осталась в родном Петрограде вместе с детьми. При этом до 1934 года связь с Лавровым-старшим не прерывалась, лишь после убийства Кирова, когда против «бывших» пошла очередная волна гонений, Юрий Сергеевич счел за благо переписку с отцом прекратить. К тому времени он уже был женат на актрисе Ольге Ивановне Гудим-Левкович, а его сыну Кириллу шел десятый год. Мальчик был крещен в Иоанно-Богословском храме Леушинского подворья на улице Некрасова, но рос обычным советским парнишкой, не отягощенным сознанием компрометирующей родословной. Это сознание стало приходить лишь многие десятилетия спустя. В 1979 году народный артист, лауреат всевозможных премий, активный член партии, депутат и т. д., Кирилл Юрьевич Лавров приехал на гастроли в Белград. Хотя времена еще были далекие от перестроечных, артист отправился на белоэмигрантское кладбище и там среди других надгробий нашел белый мраморный крест с фотографией деда, скончавшегося в 1944 году. Удалось Лаврову разыскать и портрет деда, который он решил провезти через таможню, свернув трубочкой (мало ли кто изображен на холсте безвестного художника). Таможня добро дала, а вот картина частично осыпалась. Но ленинградские художники восстановили портрет, который с той поры висел дома у Кирилла Юрьевича. Актер признавался, что, лишь побывав на русском кладбище Белграда, он начал постигать всю трагедию Гражданской войны.
Его родители развелись, когда он был еще ребенком, и отец, опасаясь угодить в «кировский поток» вслед за очередным репрессированным худруком БДТ Алексеем Денисовичем Диким, уехал в Киев, где стал одним из ведущих артистов Театра русской драмы имени Леси Украинки. До войны Кирилл часто гостил у отца. В актеры он тогда еще не рвался. Горячий патриот своей Советской родины, верящий в торжество коммунизма, а к тому же отличный спортсмен, парень мечтал служить и еще до войны подавал документы в мореходное училище, но по малолетству не был принят.
«Папе было 15 лет, когда началась война, – вспоминает дочь Кирилла Юрьевича Мария в интервью изданию «7 дней». – До блокады его – вместе с мамой и трехлетней сестрой – успели вывезти в эвакуацию в Новосибирск. По дороге он заболел тифом, так что сразу с вокзала в Новосибирске папу забрали в больницу. Поправившись, он не пошел в школу доучиваться. Папе пришлось резко повзрослеть, потому что семье нужно было как-то кормиться. Он подрабатывал грузчиком, потом пошел работать токарем на военный завод. При этом папа почти каждый день наведывался в военкомат – просился на фронт, и это несмотря на то, что у него была бронь от завода. В конце концов, когда в 1943 году папе недолго оставалось до восемнадцати, его отправили в Астраханское летное училище, получать профессию авиатехника.
Папа окончил его уже в 1945 году, так что повоевать ему не пришлось. Но армии он отдал целых семь лет! Выпускников училища посадили в поезд, чтобы отправить по домам, а на полпути развернули и повезли на Курильские острова. Местом назначения стал остров Итуруп. Самолеты туда летали очень редко – иной раз по десять месяцев не было сообщения с Большой землей. Скука смертная: вокруг только скалы и серое море. Развлечений никаких! Вот тогда солдаты и решили организовать свой самодеятельный театр. Там отец переиграл все возможные пьесы, тогда-то он впервые почувствовал интерес к актерскому делу».
В армии Лавров, обслуживавший пикировщики Пе-2, стал первоклассным специалистом по всевозможной технике. В дальнейшем он мог собственными руками собрать и разобрать автомобиль, починить любую, казалось бы безнадежно сломанную вещь. На Итурупе произошла его первая заочная встреча с Константином Симоновым. Молодой офицер сыграл роль Боба Морфи в его «Русском вопросе». Пройдет несколько лет, и Константин Михайлович, сын офицера-белоэмигранта, всю жизнь скрывавший это опасное родство, лично выбрал Лаврова на роль Синцова в «Живых и мертвых», категорически отказавшись даже рассматривать иные кандидатуры. С писателем спорили: «В вашем романе сказано, что он высок и статен!» «Не переживайте, – отвечал Симонов, – я для вас перепишу, что он был среднего роста…» Роль в симоновской эпопее стала одной из главных в списке кинематографических работ Лаврова.
«Армия, без преувеличения, сформировала меня не только как человека, но и как творческую личность, – говорил Кирилл Юрьевич, вспоминая годы службы. – Ведь актеру всегда нужны такие качества, как активность, воля и умение сосредотачиваться на достижении цели. Если другими словами, то служба закалила меня на всю оставшуюся жизнь, и за это я ей безмерно благодарен».
Демобилизовавшись, капитан Лавров поспешил в Ленинград, где попытался поступить в Театр имени Ленинского комсомола, которым тогда руководил Георгий Товстоногов. Однако режиссер в ту пору не пожелал тратить время на по-военному остриженного, облаченного в шинель молодого человека, который не имел не только актерского образования, но даже аттестата зрелости. Ввиду последнего обстоятельства офицера не приняли и в Ленинградский театральный институт. Что было делать? Наудачу, в Ленинграде как раз гастролировал Театр Леси Украинки, и Юрий Лавров взял сына с собой в Киев. Правда, несмотря на самые сердечные отношения и всегдашнее взаимопонимание, без особого энтузиазма. Во-первых, Юрий Сергеевич недавно в очередной раз женился и, оставив квартиру жене прежней, ютился в общежитии с новой. Взрослый сын в столь стесненных условиях был не совсем кстати. Во-вторых, маститый артист не верил в способности наследника.
– Работал бы ты дальше военным инженером, это хорошая профессия. Куда ты лезешь в артисты? – как-то высказал он ему прямо.
Но худрук театра, Константин Хохлов, придерживался иного мнения.
«Довольно быстро Кирилл показал, на что он способен как актер, – вспоминает друг Лаврова Николай Засеев-Руденко. – Возможно, что каких-то знаний ему не хватало, но он играл по интуиции. При этом сам всегда стеснялся, что у него нет образования. И первое время строил планы, как он поедет, поступит на заочный… Но, услышав об этом, Константин Хохлов сказал как отрезал: “Не нужно тебе это! Не занимайся ерундой! У тебя талант – от Бога!” И это действительно так. Такие, как Кира, раз в сто лет рождаются…»
О своем фактическом первом крестном отце в профессии Кирилл Юрьевич говорил: «Главный режиссер Константин Павлович Хохлов, который в свое время работал со Станиславским, дал мне такое образование, какое ни один институт не даст!»
В Киеве Лавров обрел не только профессию, но и семью. Первый раз он собирался жениться еще в Новосибирске, на актрисе местного театра. Но девушка не выдержала семилетней разлуки и к моменту возвращения Кирилла с Курил уже вышла замуж. Следующей его избранницей стала одна из первых красавиц СССР Элина Быстрицкая, студентка Киевского театрального института. Дело шло к свадьбе, познакомились даже проживавшие в разных городах родители жениха и невесты, но… Когда Элина Авраамовна с пышным букетом малиновых пионов пришла на вокзал провожать будущего супруга на гастроли, то увидела рядом с ним очаровательную девушку, прикалывающую к его пиджаку изящный букетик ландышей. Пионы были отправлены в урну. А любовь? Была ли она на самом деле или это было лишь увлечение молодости?..