ная, она была безусловным лидером. «Она была Шаляпиным Школы-студии МХАТ», – говорил о ней Валентин Гафт.
Когда Татьяна и Олег решили пожениться, родители жениха отнеслись к невестке настороженно, но молодой человек был страстно влюблен в статную красавицу, которой восхищались все и которая неожиданно выбрала его. В Сталинграде они пробыли недолго. Олег начал сниматься в кино, даже после театрального училища и женитьбы плохо преодолевая застенчивость в сценах, считавшихся в те робкие времена любовными. Тем не менее очередные съемки закончились трагично. Татьяна заподозрила мужа в измене и, ничего ему не сказав, в сердцах сделала аборт, решив, что ребенок может испортить ей карьеру. Родиться, как оказалось, должны были близнецы, как у ее матери когда-то… В дальнейшем иметь детей актриса уже не могла, и это стало одним из несчастий и горьких раскаяний ее жизни.
Интересно, что в сталинградском театре, где привелось служить молодым супругам, до них работал Иннокентий Смоктуновский, о котором память здесь была еще очень свежа.
«Рассказывали, что он не всегда имел успех у публики и совсем редко у актеров, что личная жизнь его, связанная тогда с талантливой актрисой, была бурной и шумной, – вспоминала Доронина. – Как он однажды разрезал на маленькие кусочки все ее нищенские платья, платья актрисы со ставкой 80 рублей. Как он мог предать, не имея никакого личного интереса, а просто по “склонности натуры”. Но, зная уже все это, я смотрела фильм “Солдаты”, видела незащищенное близорукое лицо Фабера, которого он играл, и восхищалась. Его актерский уровень был уже тогда исключителен, а индивидуальность – уникальной. Труппа в Сталинграде (переименованном уже в Волгоград) – была яркой и сильной. Определяли эту яркость и силу несколько подлинных талантов. Но их всегда не хватает, их мало – талантов. И я думала о том, что могло случиться и так: остался бы в Сталинграде в областном театре этот актер, играл бы умно, тонко и талантливо среди нетонких, и неумных, и неталантливых, и считался бы плохим актером, и спился бы, если бы смог, и удавился бы от ярости, бессилия и боли. Тогда никто не увидел бы Мышкина Достоевского на русской сцене и Гамлета, поразившего родину Шекспира своей тонкой духовной организацией, значительностью и безусловностью права разговаривать с тенью отца своего. Я забыла все сталинградские разговоры, вернее, не забыла, а проанализировала поступки Иннокентия Михайловича, пытаясь найти его правду и его право на ярость».
Анализировать поступки Татьяна Васильевна станет несколькими годами позже, когда судьба сведет ее со Смоктуновским-Мышкиным на сцене БДТ, даровав роль Настасьи Филипповны.
Из Сталинграда молодые супруги перебрались в Ленинград, где их приняли в Театр имени Ленинского комсомола. В это время над Северной столицей уже разгоралась звезда Товстоногова. Басилашвили вспоминает, что, когда увидел его спектакли, был потрясен. Для него, убежденного мхатовца, не расстававшегося со значком в виде чайки, то, что делал Георгий Александрович, стало явлением некого нового МХАТа – по масштабу, по глубине, по таланту.
«Товстоногов, – говорил впоследствии Олег Валериянович, – первыми своими спектаклями обратился к теме реального человека, сломал многометровый лед фальши социалистического реализма, заговорил о том, что волнует всех здесь и сейчас, заговорил на новом свежем театральном языке».
Поэтому, получив приглашение поступить в труппу БДТ, никаких колебаний молодой актер не испытывал.
Однако на первых порах судьба его в новом театре складывалась очень непросто. Фактически долгое время он оставался лишь мужем примы – Татьяны Дорониной, игравшей одну главную роль за другой при всеобщем восторге ее дарованием и красотой.
Раиса Беньяш писала о ней:
«Она никогда не бывает банальной. О самом простом и привычном она умеет сказать так, что человек открывается как бы впервые, в каком-то другом и сильном свете. Она играет не очень подробно и тянется к образам обобщенным. Но самый образ у нее так ярок, что подробности возникают как будто без ее стараний.
В десятиминутной сцене, сыгранной Дорониной в концерте, – вся мучительность прошлой жизни Катюши Масловой и предвестие ее будущего нравственного воскресения.
Настасья Филипповна, с ее бледным, словно окаменевшим лицом, на котором горят измученные глаза, с ее обостренным чувством несправедливости, с самого начала не может примириться с изнанкой жизни. Исступленная гордость, одиночество, иссушающая требовательность к себе исключают всякую возможность мирной развязки. Эту роль Доронина играет на таком пределе отчаяния, как будто с первой минуты ее появления на сцене она находится под направленным на нее в упор ножом Рогожина. И это “под ножом” придает трагическую окраску каждому слову, каждому безмолвному движению. Только смерть для нее – развязка и освобождение.
Одинокий выстрел Надежды Монаховой, бессознательно живущей в преддверии бурь и перемен, – это нравственный расстрел Черкуна, обвинение варварам, напоминание и призыв к человечности. А человечность Нади Резаевой – источник ее таланта, ее мечты приносить людям радость. Все вместе – разные, непохожие, драматичные – доронинские героини стоят на страже справедливости и действенного, активного добра.
Они все талантливы и все со страстью, не знающей уступок, отстаивают право таланта. Они независимы, все – от странной и роковой жены акцизного до балованной дочки московского барина Фамусова. Они все готовы сберечь независимость ценой своей жизни. Они внутренне значительны и нетерпимы к ограниченности и шаблону.
Актриса обладает громадным творческим воображением, и то, что сама представляет, умеет в каждый миг “внушить” зрителям. Она властно втягивает их в созданную ею сферу, включает в свой особенный внутренний мир.
За самобытностью актрисы – истинная народность. Не та раскрашенная, стилизованная, принаряженная – “а-ля рюс”, – а настоящая, стихийная. Та, что проявляется в раздольной шири характеров, в их бесстрашии, в стремлении к правде, в близости к русской природе. И может быть, еще в той, неподвластной определениям, волнующей тайне, которая делает всегда новой вечную красоту полей, рек, берез, травы, колеблемой ветром.
Это и есть обыкновенное чудо искусства».
В БДТ Товстоногов пригласил Доронину на роль Надежды Монаховой в «Варварах». Басилашвили, получивший в этом спектакле роль эпизодическую, оную провалил, никак не умея преодолеть внутреннюю зажатость. Вслед за этим провалом последовала унылая череда эпизодов, фактическое прозябание в новом театре, которое скрашивала лишь работа на Лентелефильме – на съемках актер был гораздо более раскрепощенным, нежели под строгим взором «императора» БДТ. В театре он постоянно тяготился тем, что режиссер невольно сравнивает его с женой.
Татьяна Васильевна уже играла Настасью Филипповну… С отроческих лет влюбленная в творчество запрещенного писателя, она отдавалась этой роли всецело, считая ее главной для себя.
«Роман Достоевского “Идиот”, инсценированный в БДТ, возвращал сцене высокую литературу, а с ней серьезный разговор со зрителем о глубине человеческих натур, – писала Доронина. – Для меня Достоевский интересен более всего этой погруженностью в бездны людских страстей, темпераментов, характеров. Все герои его – всегда “на пределе”, они живут интенсивно, растрачивая себя до конца. <…> Это бывает не так часто, когда автор требует и душу твою, и мозг твой, и интеллект, и приобщение к самым крупным темам, и такую отдачу всего себя на спектакле, которая возможна не более двух раз в месяц. Этого автора можно играть без декораций, и совсем не обязательно надевать на актера костюм по моде конца XIX века. Нужно только “влезть’, проникнуться, заболеть Достоевским. Это очень трудно, хотя у автора все написано – и “второй”, и “десятый” план каждого лица. Но чтобы сыграть персонаж Достоевского, недостаточно быть просто большим актером, надо “быть” самому, состояться как личность».
На гастролях в Лондоне прима БДТ обрела нового поклонника – сэра Лоуренса Оливье. Вскоре великий английский актер приехал в Ленинград.
«После окончания спектакля он прошел за кулисы, чтобы поблагодарить актеров, – вспоминала Татьяна Васильевна. – Он вошел ко мне в гримерную, заполнив ее своей огромностью, обаянием и приветливой улыбкой. Он протянул мне маленький синий футляр. Я открыла. Кольцо, сияющее каким-то голубоватым светом. Он взял мою руку и надел это кольцо мне на палец. Не выпуская руки, сжимая ее в своих теплых ладонях и глядя в глаза, он говорил что-то, я ничего не понимала, но это было неважно, важны интонации и то тепло, которое излучал он собою. Переводчица, улыбаясь, перевела кратко: “Это как обручение. Сэр Лоуренс Оливье обручился с вами. Это актерское обручение”. Я поцеловала кольцо, потом поцеловала прекрасное лицо. Он наклонился и поцеловал мои руки.
Кольцо я не снимала. Этот знак “актерского обручения” я носила, как носят орден самой высокой степени и достоинства».
«Обручальное» кольцо будет украдено у Дорониной через несколько лет во время записи на радио…
Перед отъездом сэр Лоуренс заглянул в гримерную, занимаемую мужем актрисы, а также Сергеем Юрским и Анатолием Гаричевым. Молодые люди однажды решили поставить свои автографы на стене занимаемого помещения, и это изначальное хулиганство стало театральной традицией. На стенах гримерной расписались все артисты и сам Товстоногов, а затем стали расписываться все видные гости театра: от Шагала до Солженицына, от Жукова до Любимова, от Сартра до Филлини… Вот и Оливье не стал нарушать свежей в ту пору традиции и поставил свой росчерк.
Успехи жены, ее окружение новыми поклонниками, конечно, никак не могли способствовать гармонии семейной жизни, и актерская чета распалась. Басилашвили стал подумывать о возвращении в Москву – там была любимая семья, мама, родное Хотьково. И уж в каком-нибудь из столичных театров нашлось бы ему место не хуже, чем в БДТ, где он, кажется, навсегда обречен на прозябание.