<…>
Придя утром на завтрак в ресторан, мы узнали, что по каким-то причинам про нашу маленькую компанию забыли и еще не успели накрыть для нас стол, попросив подождать несколько минут. Шеф был страшно недоволен – он очень хотел курить, а у него было строгое правило: никогда не курить натощак… В центре зала одиноко стоял длинный стол, сервированный человек на двадцать для туристской группы, ночевавшей в отеле вместе с нами. Зал был пуст – группа еще не пришла. Прошло пять минут… Десять… Георгий Александрович решительно шагнул через порог, уселся в центр длинного стола, спокойно съел приготовленный там завтрак, с наслаждением закурил и весело сказал: “Когда эти горшки принесут мой завтрак, пусть поставят на свой длинный стол”. <…>
Кажется, в Лахти, уже в конце пути, мы пошли прогуляться по городу… Наше внимание привлекла детская площадка, на которой стояли три вкопанных в землю деревянных коня – один впереди, два других чуть сзади. Передний конь был повыше двух других. Кто-то из женщин предложил: “Мужички, давайте, садитесь на этих лошадей, а мы вас сфотографируем”. Георгий Александрович разбежался и… прыг на первого коня, который был повыше. Раздался треск, и мы увидели, какого цвета у шефа трусики. Брюки лопнули по шву от спины до живота! Мы с Копеляном славились своей смешливостью, удержаться мы, конечно, не смогли. Хохотали все, вместе с шефом. Хотя, – что, в сущности, случилось такого уж смешного? Просто нам всем было очень хорошо!»
Многолетней мечтой великого человека был собственный «мерседес». Когда его спрашивали, зачем он ему нужен, отшучивался:
– Ну, как вам объяснить? Вот такой анекдот. Грузин купил «запорожец». Угнали. Купил второй, запер в гараж. Опять угнали. Купил третий. Навесил два замка. Приходит наутро – нет машины. Лежит пачка денег и записка: «Вот тебе деньги, дурак, купи себе нормальную машину, не позорь нацию!»
По советским законам такое приобретение разрешалось лишь лицам с определенным стажем работы за границей. Товстоногову с его одиннадцатью постановками за рубежом и многочисленными гастролями стажа этого хватило, и, собрав с помощью Шимбаревич нужные справки, он отправился за своей мечтой. По возвращении из Германии, где режиссер тогда ставил «На всякого мудреца…», в Бресте его встречали племянник Алексей и Рудольф Фурманов.
– Дядя Гога, отдохните, давайте я поведу! – предложил Лебедев-младший.
– Нет! – воскликнул сияющий дядя и до самого дома не отдал руля подержанного зеленого «мерседеса», который он упрямо называл «фисташковым».
«Стояло солнечное лето, я что-то печатала на машинке, – вспоминает Ирина Шимбаревич. – Вдруг слышу по необычному звуку сигнала, что прибыл не наш автомобиль. Когда спустилась во двор, он специально открыл капот, чтобы я увидела автомобильные внутренности – нечто стальное, начищенное до блеска. “Вы в этом что-то понимаете?!” – спросил он. “Ни-че-го не понимаю, – честно призналась я, – но это очень красиво!” Разочарованный, он махнул рукой, дав понять, что мне надо бы удалиться, и стал поджидать настоящих ценителей этого блистающего совершенства».
Ценителей в театре, где автомобилистами были все первачи труппы, хватало, но… Они, как бы выразились сейчас, решили «потроллить» шефа. Пришедшие на зов Басилашвили и Стржельчик, заранее сговорившись, расспрашивали Георгия Александровича обо всех деталях его поездки в Германию, о том, как приняли там новый спектакль и т. д., но демонстративно не обращали внимания на фисташковый «мерседес». Минут через сорок огорченный режиссер предложил:
– Хотите, я вас прокачу? Вы поймете, что это за машина!
От проката «заговорщики» не отказались, но Товстоногов был так разочарован их невниманием к его приобретению, что… вставил в замок зажигания ключ от квартиры.
«Затем два месяца, что оставались до окончания сезона, мы с ним почти все время работали во дворе: он ни за что не хотел идти в кабинет, – продолжает рассказ Ирина Шимбаревич. – Через окно я звала его к телефону, он же раздраженно морщил нос, был жутко недоволен, но все же поднимался к междугородному или международному вызову. Как мальчишка, он долго хвастался машиной перед всей труппой. Подвозил всех. Спрашивал с прононсом: “Вам не нужно проехать до метро?” – включал музыку и с удовольствием слушал Караяна, романсы в исполнении Валерия Агафонова и другие мелодии на любой вкус…
Я таки успела поездить на этой машине. После больницы Георгий Александрович устроил меня на отдых в Дом творчества в Комарове, где директором работал его сын Ника. Он приезжал туда каждый день, и мне все завидовали, а я даже не сразу поняла, что ему нужна была вовсе не я, а автомобильный маршрут. Он выезжал на единственное тогда хорошее Приморское шоссе и ехал в Комарово, разгоняя другие машины. Автомобилистом он был отменным, но с азартом нарушал правила движения и не терпел, когда кто-то пытался его обогнать, приговаривая: “Ну, куда вы на вашем зжопорожце?”
Он был лидером во всем – и на трассе тоже. Всегда – только первый!»
Стоит добавить, что в Комарове «диктатор», называвший себя «запоздалым пижоном», всегда парковал машину с таким расчетом, чтобы ее было видно из окон, чтобы как можно больше людей увидели его чудо.
Вскоре после приобретения автомобиля-мечты какие-то не то жулики, не то просто шутники украли его эмблему. Георгий Александрович был безутешен: «мерседес» без узнаваемого логотипа – это уже не «мерседес»! Ирина Шимбаревич заказала на заводе сразу партию эмблем «на всякий случай». Одну с той поры «император» всегда возил с собой, как запаску.
Часто бывая за границей, «император» любил привозить подарки отнюдь не только себе. Так, рассыпались веером чулки в сеточку на столе перед незаменимой помощницей Ириной Шимбаревич. Так, получала новую шляпку или платок Дина Шварц. Незабытой оказывалась даже уборщица. Не обделялись вниманием и мужчины. «У меня тоже есть подарочек от Георгия Александровича, – вспоминал Юрский. – Завязалось все на гастролях театра в Хельсинки. Дело было зимой. Холодно. Денег платили мало – одни суточные. Прогуливались мы по городу, и я пожаловался Г. А., что не могу решиться, что купить – альбом с картинками Сальвадора Дали или хорошие кальсоны. С одной стороны, интерес к сюрреализму, а с другой – минус двадцать на улице. Гога посмеялся, полистал альбом и категорически посоветовал кальсоны. Прошло время. Товстоногов ставил спектакль в Финляндии. По возвращении вручил мне тот самый альбомчик Дали: “Помню, вам хотелось это иметь. Возьмите и убедитесь, что совет я вам тогда дал правильный”».
Товстоногов бывал очень внимателен к нуждам и горестям своих артистов. Когда один из актеров сорвался и начал пить, то мастер собрал коллектив и строго выговорил:
– Друзья мои, я был о вас лучшего мнения. На ваших глазах гибнет ваш товарищ, а вам до этого нет никакого дела!
Артисты усовестились и поспешили поддержать коллегу, вырвать его из пут «зеленого змия».
Когда не стало матери Олега Басилашвили, уход которой был для него тяжелой и невосполнимой потерей, Георгий Александрович посчитал нужным быть рядом со своим актером. Он приехал на прощание и в крематории стоял в изголовье гроба усопшей. Олег Валериянович потом писал, что не знает, как пережил бы горе, если бы рядом не было жены и шефа.
Нашел «царь-батюшка» нужные слова и для тяжело заболевшей Эммы Поповой. В больнице она получила от него трогательное письмо:
«Эммочка, Вы великая русская трагическая актриса! Вы обязательно поправитесь, вы мне нужны».
Это письмо висело над кроватью актрисы в Институте Бехтерева.
Но даже в таких ситуациях театр оставался для «верховного жреца» на первом месте. Когда его любимица, Зинаида Шарко, репетировавшая роль старухи в пьесе Иштвана Эркеня «Кошки-мышки» и у нее никак не получалось найти нужный образ, получила тяжелую травму и на время практически лишилась возможности ходить, режиссер радостно воскликнул:
– Это же поможет вам в роли!
«И вы будете смеяться, но это действительно помогло, – признавалась Шарко. – На мою Эржи сработало все вновь приобретенное – и моя хромота, и шерстяные гольфы, которые врачи не разрешали мне снимать, и неуверенная походка, и “примеривание” к дивану перед тем, как сесть. Короче, роль была готова. Вот в таких муках родилась моя Эржебет Орбан».
Настоящим светопреставлением стало известие о беременности Ирины Шимбаревич. Товстоногов не представлял себя без верной помощницы, и, когда она, приехав к нему домой по возвращении его с гастролей, сообщила о своем положении, буквально замер посредине комнаты с только что отысканной тапкой в руке. Затем, по приезде в театр, всем заходившим к нему в кабинет сокрушенно сообщал:
– Вы же ничего не знаете! Ира беременна!
Можно было подумать, что отцом готовится стать он, хотя Ирина Николаевна была замужем и счастливо ожидала ребенка в законном браке с любимым мужчиной. О дальнейшем она вспоминала:
«Я родила дочь в четыре утра и еле дождалась девяти часов, чтобы побежать звонить. Домой? Нет, конечно. Товстоногову! Домашние ведь сами дозвонились и уже знали о свершившемся. Нашла “двушку”, надела страшные казенные тапки, подпоясала халат веревкой и пошла.
Мало кто знает, что такое разбудить Товстоногова в девять утра! Причина должна быть слишком весомой. Мне думалось, что настал именно тот случай. Сначала рассерженный оттого, что разбудили, он обрадовался: “Ирочка, я вас поздравляю. Наконец-то вы избавились от бремени! Кто у вас родился? Ребенок?! Девочка?! Поздравляю. А мы не умеем делать девочек (он имел в виду свою семью и своих сыновей). Хорошо. Я рад. Понимаю, сегодня, очевидно, вы не сможете прийти в одиннадцать часов, но чтобы к часу непременно были!” Когда ж я стала заверять, что это абсолютно исключено, он вдруг припомнил горьковский рассказ “Рождение человека” (где героиня, разродившись в стоге сена, перевязала пуповину и продолжила свой путь): “Но ведь другие женщины рожают прямо в степи – и для них жизнь идет своим чередом”.
Товстоногов был вне быта