но мое присутствие казалось лишним, даже нежелательным.
— Мы пойдем, — сказала я, прерывая их тихую беседу. — У нас с герром Эйнштейном есть кое-какие дела.
Элен посмотрела на нас так, словно только сейчас вспомнила, что мы еще здесь.
— Ах да, вам же нужно заниматься! Фройляйн Марич здесь, в Цюрихе, изучает физику, герр Савич. И герр Эйнштейн тоже.
Герр Савич удивленно приподнял бровь.
— Физику? Я весьма впечатлен, фройляйн Марич.
Такой ответ несколько смягчил мою антипатию к нему. Большинство мужчин корчились при одной мысли о том, что женщина может быть физиком. Мне захотелось дать понять герру Савичу, что сама Элен не менее важная птица.
— Уверяю вас, герр Савич, это не идет в сравнение с познаниями фройляйн Кауфлер в истории.
Герр Савич взглянул Элен в глаза.
— Я надеюсь выяснить во всех подробностях, насколько обширны эти познания.
Элен улыбнулась герру Савичу, и в тишине, заполнившей комнату без остатка, мы с герром Эйнштейном удалились. Уже в коридоре он шепнул мне:
— У этого Савича сильный сербский акцент. Я с большим трудом понимал его немецкий. А у вас он просто безупречный. Я давно хотел спросить, как вы этого добились.
— Папа настоял, чтобы мы дома говорили по-немецки. Ведь это язык успеха в Австро-Венгерской империи. По-сербски мы говорили только с мамой и прислугой, — прошептала я в ответ, но голос у меня был совершенно безучастный. Что такое произошло только что у меня на глазах?
Едва мы с герром Эйнштейном переступили порог гостиной, как Элен появилась снова и схватила меня за руку. Я жестом попросила господина Эйнштейна идти в гостиную без меня.
— Я хотела узнать, что ты на меня не сердишься.
В глазах Элен была мольба.
— За то, что ты забыла о нашем концерте? Что за глупости. Я ведь уже сказала — я нисколько не сержусь.
Элен выдохнула.
— Хорошо. Если бы ты злилась на меня, это было бы невыносимо.
Я почувствовала, что ее беспокоит не только концерт.
— Не пора ли тебе вернуться к… — Может, так и сказать — «к твоему визитеру»? Мне хотелось знать, кто же все-таки этот человек, но моя смелость сразу улетучилась, как только я увидела тревогу в глазах Элен. — К герру Савичу?
— К герру Савичу? — В ее глазах мелькнуло сомнение. — Наверное, пора, да?
— Как ты с ним познакомилась?
— Герр Савич вчера заходил в пансион. Видишь ли, моя тетя близко знакома с его семьей и попросила его навестить меня. Мы так легко разговорились, и у нас нашлось столько общего, что, когда он спросил, можно ли ему прийти сегодня еще раз, я согласилась.
Улыбка не сходила с ее губ.
— Вчера ты о нем не упоминала.
— Наверное, до сегодняшнего дня я еще не знала, стоит ли о нем упоминать. — Элен замолчала, и улыбка сползла с ее лица. Она поняла, что невольно проговорилась.
— Он теперь будет приходить с визитами, Элен?
Мне нужно было это знать. Что будет с нашим договором, если Элен влюбится в герра Савича?
— Я не знаю, Мица. Я не хочу нарушать наш договор, но…
Она сбилась и замолчала.
— Но что?
— Ты дашь мне время разобраться, что для меня значит герр Савич?
И голос, и глаза у нее были умоляющие.
У меня что-то сжалось внутри. Я-то надеялась, что она насмешливо фыркнет в ответ. Очевидно, мне оставалось надеяться только на то, что ее встречи с герром Савичем окажутся мимолетным капризом. Или что он скоро уедет из города.
Мне хотелось выкрикнуть: «Нет!» Хотелось встряхнуть Элен за плечи, напомнить, как мы вместе мечтали о настоящей профессиональной карьере, о жизни, в которой не нужны никакие мужья.
Но что я могла сказать, кроме «да»?
— Конечно, Элен.
— Спасибо, что понимаешь меня. Кажется, мне пора.
Шелестя юбками, Элен вернулась в игровую комнату. Я смотрела, как исчезает за дверью последний фестон ее платья, с таким чувством, словно мы только что простились навсегда. Ведь в каком-то смысле так оно и было.
Я вернулась в гостиную. Она выглядела в точности так же, как и всегда. Вот стулья, обитые розовой камчатной тканью, на которых мы с отцом сидели, когда только что приехали в пансион. Вот рояль, за которым Милана так старательно разучивала свои мелодии. Вот кресла с вышитой обивкой, в которые мы с Элен всегда садились с инструментами в руках. Я почти слышала, как витают в воздухе сладостные звуки Моцарта, Баха, Бетховена и Вивальди. И все же гостиная совершенно изменилась — словно огромный ластик начисто стер все заветные воспоминания и планы, которые хранила эта комната.
Будущее вдруг предстало передо мной зияющей неизвестностью.
Глава одиннадцатая
Герр Эйнштейн водил смычком по струнам скрипки. Движения его были медленными, почти вялыми, однако рождающаяся из них музыка заполняла собой всю комнату. Закрыв глаза, я представляла себе, как огромные неосязаемые волны разносят звук по гостиной — почти как недавно открытые невидимые рентгеновские лучи. И еще мне представлялось, что ноты омывают меня, словно лаская.
Щеки у меня запылали. Что же это ласкает меня в воображении — музыка или руки герра Эйнштейна?
Отведя взгляд от герра Эйнштейна и его скрипки, я устроилась поудобнее на скамеечке у рояля и повернулась лицом к клавишам. Теперь я уже не видела, как он бережно прижимает к себе скрипку, но его музыка по-прежнему волновала меня. И дело было не в виртуозности игры, а в том, что она была до отказа наполнена эмоциями.
Я тряхнула головой, чтобы мысли прояснились. Я ждала сигнала к началу игры через несколько тактов и не хотела пропустить его из-за мечтаний о герре Эйнштейне. Слишком много времени уходило у меня каждый день на борьбу с подобными порывами, чтобы все мои усилия пошли прахом из-за нескольких прихотливых мелодий.
Чувства к господину Эйнштейну, которые я весь год пыталась подавлять, никуда не исчезли. Пожалуй, даже усилились. Иногда я думала: не глупо ли это — поддерживать дружбу с герром Эйнштейном, не значит ли это разжигать те эмоции, которые следовало бы гасить? Но я выбрала свой путь в физике, и он идет по тому же пути, напомнила я себе — в сотый раз только за этот день. Я не могу игнорировать его — в конце концов, он мой партнер по лабораторным занятиям.
Мои пальцы зависли над клавишами, готовые коснуться их, и тут по всему дому разнеслись пронзительные голоса. Шум испугал нас обоих, и герр Эйнштейн прервал игру.
— Глупая. Это же мой зонтик! — раздался шутливо-возмущенный женский голос.
— Правда? А выглядит в точности как мой! — отозвался другой.
Голоса принадлежали Ружице и Милане.
Я встала из-за рояля. Девушки наконец-то пришли — опоздав на сорок минут, когда мы начинали музицировать перед ужином. Все чаще и чаще Ружица с Миланой заявляли, что не смогут присутствовать на этих некогда священных встречах. Оправдания были самые разные: занятия, вечерние лекции, простая забывчивость, но вырисовывалась четкая закономерность. Если Элен не могла прийти на музыкальный вечер, что в последнее время случалось все чаще по мере того, как развивались ее отношения с герром Савичем, или если на вечере присутствовал герр Эйнштейн, — Ружица с Миланой не появлялись.
Разгладив юбку и глубоко вздохнув, чтобы успокоиться (не хотелось еще больше отталкивать девушек недовольной миной), я выглянула из гостиной.
— Здравствуйте, девочки! Мы с герром Эйнштейном как раз только начали — надеялись, что вы скоро придете. Будете играть?
Милана бросила на Ружицу непонятный взгляд. Что он означал? Когда-то я умела читать эти взгляды так же легко, как папин, но теперь они были для меня все равно что китайские иероглифы. Может быть, Элен была тем клеем, который скреплял нашу некогда веселую компанию? Если так, то клей, соединявший Ружицу, Милану и меня, постепенно растворялся. Из подруг мы становились просто приятельницами и сотрапезницами. Я скучала по ним, даже когда сидела с ними за одним столом, прямо напротив.
Милана ответила за двоих:
— Это очень любезное предложение, Милева, но мы с Ружицей как раз жаловались друг другу, как много у нас работы. Думаю, мы побудем у себя, пока не прозвенит звонок на ужин.
— Да, Милева. Не все могут так долго обходиться без сна, как ты, — сказала Ружица, добродушно подмигивая. Все знали, что я занимаюсь всю ночь с открытым окном, чтобы не заснуть. Из них двоих Ружица оставалась все же более дружелюбной.
Одарив меня безукоризненно вежливыми улыбками, какие предназначаются обычно старым девам — тетушкам, а не близким подругам, они стали подниматься по лестнице в свои комнаты. Я вернулась в гостиную, сердитая и обиженная. Мы с герром Эйнштейном спешили в пансион после еженедельного кофе в «Метрополе» с нашими сокурсниками, не пошли с ними гулять, чтобы не пропустить встречу с девушками. И вот как со мной обращаются! Что я сделала, чем заслужила такую холодность, пусть и прикрытую любезными манерами?
Я вошла и снова села за рояль. Пальцы сами нашли клавиши, и под пристальным взглядом герра Эйнштейна я заиграла ту мелодию, которую должна была играть перед тем, как девушки меня прервали. Весь мой гнев изливался в этих нотах, пока постепенно ярость не улеглась и пальцы не стали уже рассеянно выстукивать последние такты.
— Девушки слишком заняты, им некогда играть с нами, — сказал герр Эйнштейн. Он слышал. И девушек, и меня.
— Да, — рассеянно ответила я. — Так они говорят.
Почему Ружица и Милана решили прекратить со мной всякие отношения, кроме тех, которых требовала формальная вежливость? Я никак не могла понять, чем заслужила такое обращение. В конце концов, наша дружба с Элен осталась нерушимой, даже когда она стала встречаться с герром Савичем. Их роман стал для меня ударом, но я не могла возражать, видя, каким счастьем сияет лицо Элен.
Я совсем перестала играть. Может быть, причина охлаждения Ружицы и Миланы не во мне? Может быть, дело в герре Эйнштейне. Теперь, когда Элен так редко бывала с нами, он, напротив, стал бывать чаще. Может быть, Ружице с Миланой это не по душе? Его неопрятность, его фамильярность, его шуточки, его постоянное присутствие в пансионе, его странности? Это были как раз некоторые из тех его несветских черт, которые мне в нем нравились — те самые различия, которые нас сближали. Может быть, теперь я расплачиваюсь за его грехи?