— Я? — переспросил Марсель, не скрывая удивления. — Что я тебе могу предложить такого, что способно заманить тебя в Цюрих? Я полагал, что кафедра физики в твоей альма-матер — достаточно заманчиво.
— Я хочу найти связь между теорией относительности и гравитацией — их влияние друг на друга, — чтобы написать продолжение статьи о специальной относительности, которая была номинирована на Нобелевскую премию в 1910 году и в прошлом году. И твой математический гений укажет мне путь.
Неужели я не ослышалась? Неужели он предложил Марселю работать вместе с ним над математическими расчетами для развития моей теории?
— А физикой мне не придется заниматься?
— Нет. Физикой займусь я, а ты займешься математикой.
Марсель скептически посмотрел на Альберта, словно пытаясь совместить легкомысленного студента, которого он когда-то знал, с преуспевающим физиком, стоявшим перед ним.
— Пожалуйста, Гроссман! Ты мне нужен, — взмолился Альберт. Затем он посмотрел на меня — очень пристально. — В сравнении с этой проблемой первоначальная теория относительности — просто детский лепет.
Марсель так ничего и не ответил, и Альберт снова спросил:
— Ты будешь работать со мной?
Преуспевающий физик, очевидно, победил. Марсель наконец сказал:
— Да.
Итак, вот кто будет новым партнером Альберта. Он отдал Марселю работу, предназначенную для меня. Я говорила себе, что надежда на сотрудничество давно угасла, но видеть эту передачу эстафеты своими глазами было невыносимо. Как мог Альберт вынудить меня стоять и смотреть, как он окончательно отнимает у меня обещанное им богемное сотрудничество? В работе над моей же теорией. Он же знал, как мне будет больно. После поездки в Берлин к родственникам на Пасху, четыре месяца назад, он заметно очерствел. Но я никогда не думала, что он может быть таким жестоким.
Глава тридцать пятая
— С днем рождения, папа! — закричали Ханс Альберт с Тетом, входя в гостиную. Мои маленькие мужчины принесли Альберту торт, и тот отложил свою трубку, чтобы взять его у них. Мы с мальчиками приготовили для Альберта сюрприз на день рождения перед тем, как отправиться на наш обычный воскресный вечер музыки у Гурвицев.
— М-м-м, мальчики, выглядит очень аппетитно. Не съесть ли мне его весь самому? Все-таки это мой день рождения, — поддразнил детей Альберт, блестя глазами. В эти краткие мгновения семейного счастья, с этим редким беззаботным Альбертом, я вспоминала, почему осталась с ним. Несмотря на его предательство с Марселем. И на многие другие обманы.
— Ну нет, папа! — запротестовал Ханс Альберт. — Это для всех.
— Да, папа. Для всех, — подхватил Тет, тоненьким голосом вторя солидному старшему брату.
Нарезав шоколадный торт щедрыми кусками и раздав всем желающим, я убрала тарелки и направилась на кухню. Я слышала, как Альберт подбрасывает в воздух Тета и как тот визжит от восторга. Это меня порадовало. До недавнего времени Тет был очень хрупким ребенком — он страдал от хронических головных болей и ушных инфекций, поэтому Альберт избегал игр с ним. Более крепкий, серьезный Ханс Альберт всегда был ему ближе. Как ни огорчало меня поведение Альберта, как я ни злилась на него, мне все же хотелось, чтобы у мальчиков сложились прочные отношения с отцом. Как когда-то у меня с папой.
— Осторожнее, — предупредил отца Ханс Альберт, когда тот подкидывал Тета. Всегда не по годам взрослый, Ханс Альберт серьезно относился к отцовской роли, которая так часто выпадала ему, когда Альберта не было рядом.
Семь месяцев в Цюрихе не принесли той новой жизни, на которую я надеялась, хотя знакомая обстановка и круг давних друзей, особенно воскресные музыкальные вечера в доме наших старых знакомых Гурвицев, помогали поддерживать мир между мной и Альбертом. В остальном все свободное от профессорской должности время Альберт проводил с Марселем. Моя посуду, проверяя домашние задания, читая мальчикам книжки и готовя их ко сну, я потихоньку слушала, как Альберт с Марселем работают до ночи. Начало их совместной работы было головокружительным: в бурных обсуждениях рождалась идея о том, что гравитация создает искажения в геометрии пространства-времени и, по сути, искривляет ее. Но дни становились длиннее, математические расчеты все более усложнялись, и оба начали все заметнее впадать в уныние. И в отчаяние. Они скрупулезно изучали геометрию пространства-времени Георга Фридриха Римана, экспериментировали с различными векторами и тензорами. Они хотели достичь той же цели, которую я поставила перед собой после смерти Лизерль, — разработать общую теорию относительности, которая распространяла бы принцип относительности на всех наблюдателей, независимо от того, как они движутся относительно друг друга, и постулировала бы относительную природу времени.
На этом этапе работа у них застопорилась. Они никак не могли добраться до святого Грааля, созданного, как убеждал себя Альберт, им самим, а не мной. Они взялись было за статью под названием «Основные положения теории относительности и теории гравитации», или «Entwurf», в которой излагали основы своей теории, но им пришлось признать поражение: математического метода для доказательства своей теории они пока не нашли.
Я могла бы подтолкнуть их к разгадке. И, хотя Альберт не впускал меня в мир своих теорий уже много лет — сколько-нибудь регулярная совместная работа прекратилась со времен «Машинхен», — я не спала все это время среди посуды и пеленок. Я читала, думала и потихоньку писала, расширяя рамки своей теории относительности. Я знала, что им нужно: отказаться от задачи найти закон физики, применимый к любому наблюдателю во Вселенной, и сосредоточиться на гравитации и относительности применительно к вращающимся и равномерно движущимся наблюдателям, применив другой тензор. Но я не спешила делиться своими знаниями: я ждала приглашения на танец. Если Альберт не намерен приглашать меня, то я не намерена для него танцевать.
Я смотрела, как он мучается. Это был единственный доступный мне бунт против его постоянно растущего раздражения, выливающегося на меня.
Альберт все больше хмурился, я все глубже уходила в себя и делалась еще мрачнее. Только Элен я могла признаться, что моя жизнь проходит в черном тумане, и рассказать, что, когда Альберт стал знаменитым физиком и важным членом научного сообщества, мы с мальчиками отошли для него на второй план.
Посуда после дня рождения была вымыта, кухня убрана, инструменты и ноты приготовлены, и у меня оставалось еще около часа, чтобы разобрать кипы бумаг в столовой перед тем, как идти к Гурвицам. Неаккуратный, по обыкновению, Альберт оставил на обеденном столе бумаги после работы с Марселем. Про себя я, хоть и приняла свою роль «хаусфрау», все же ворчала, что мне приходится исполнять обязанности его горничной. Как же так вышло, как моя жизнь превратилась вот в это?
Поверх записей, оставленных Марселем, валялся целый ворох писем с поздравлениями и пожеланиями ко дню рождения. Коллеги, вроде Отто Штерна, старые друзья, вроде Микеле Бессо, сестра Альберта Майя, его мать Паулина, даже кузина Эльза — все они вспомнили о дне рождения знаменитого профессора. А вот о моем — никогда. О моем даже сам Альберт не помнил.
Мне стало любопытно, что это за кузина Эльза, у которой он останавливался в Берлине в пасхальные каникулы в прошлом году, вместо того чтобы вернуться домой и праздновать вместе с нами.
Дорогой Альберт.
Пожалуйста, не обижайся на меня за то, что я нарушила наше условленное молчание и решилась поздравить тебя с днем рождения. Каждый день я вспоминаю нашу поездку на Ванзе на прошлую Пасху и твои слова любви. Чего бы я только не отдала, чтобы вновь пережить наши дни на Ванзе! Но раз уж я не могу заполучить тебя, поскольку ты женат, не можешь ли ты поделиться со мной хотя бы своей наукой? Можешь порекомендовать книгу по теории относительности, подходящую для дилетанта? И не мог бы ты прислать свою фотографию лично для меня?
Пошатнувшись, я опустилась на стул в столовой. Я снова будто ушла с головой под воду, как в тот раз, когда читала письма с непристойными намеками от Анны Мейер-Шмид. Но теперь вместе с этим ощущением пришел ужас. Это ведь уже не просто мысли об измене. Это уже состоявшаяся измена. У меня не было никакой возможности ее предотвратить.
Я вновь перечитала эти отвратительные слова, молясь, чтобы я просто превратно их истолковала. Слишком близко приняла все к сердцу. Но ошибки быть не могло. Альберт и Эльза признавались друг другу в любви.
Я заплакала. Последний клочок надежды — на то, что Альберт даже если больше не будет моим партнером в науке, то все-таки остается моим мужем, — растаял у меня на глазах. Он любит другую.
В комнату вошел Альберт.
— Что случилось, Милева?
Милева — так он теперь всегда меня называл. Никакой больше Долли. И даже Мицы.
Не решаясь заговорить, я молча встала. Мне отчаянно хотелось уйти из дома. Неважно, что обледенелые улицы опасны, особенно с моей хромотой. Неважно, что день морозный, а я без пальто. Мне нужно было бежать отсюда.
Но выйти из комнаты можно было только мимо Альберта. Я задела его рукав, и он схватил меня за руку.
— Я задал тебе вопрос, Милева. Что случилось?
Я протянула ему письмо и пошла прочь. На улицу, в кафе, куда угодно, лишь бы не оставаться в этой квартире. Он перехватил меня.
— Куда это ты собралась?
— Мне нужно уйти отсюда. От тебя.
— Почему?
Я взглянула на письмо в его руке, без слов предлагая ему прочесть.
Продолжая удерживать меня одной рукой, он быстро пробежал письмо глазами.
— Так ты все знаешь?
Он вздохнул чуть ли не с облегчением.
Как он смеет вздыхать с облегчением?
Во мне что-то оборвалось.
— Как ты мог! После Анны, после всех твоих обещаний в долине Энгадин — как ты мог снова изменить мне! Да еще с собственной кузиной!